Одна из самых злободневных задач этимологии — это изучение слов по семантическим группам. Это, конечно, факт, никем не отрицаемый, и исследования такого рода успешно развиваются. В ниже следующем докладе мы попытаемся показать, что этот прием не только проверяет при помощи параллелей правдоподобность семантических изменений, но и помогает обнаруживать разные слои этих изменений во временно́м плане.
Что касается терминов для понятия ‛возраст’, то отделить более древние названия от более новых помогает этнография. Определение возраста точно по годам — явление довольно позднее, не встречающееся у первобытных народов. Поэтому названия, восходящие к первоначальному значению ‛годы’ (например, арм. tarikh, алб. moshë и подобные названия в славянских языках) или ‛время’ (арм. tikh, южно-слав. doba), являются более поздними, чем названия, первоначальное значение которых ‛рост’, ‛сила’, так как у примитивов возраст определяется только как известный уровень роста или силы; к последним принадлежат, кроме форм, продолжающих и.‑е. *аi̯u‑ ‛жизненная сила’ (авест. āyu‑, лат. aetas, кельт. *aito‑), слав. věkъ, обозначающее возраст в зап.-слав. языках, и болг. пора, у которого еще хорошо видно первоначальное значение: няма ли някой моя пора, с него да се боря? ‛нет ли здесь кого-то моего возраста (и поэтому и равной силы), чтоб с ним бороться?’ К первоначальному значению ‛рост’ относятся в славянских языках ц.‑слав. въздрастъ и ст.-слав. връста, ц.‑слав. връсть, живущее еще в болгарском и македонском языках, тогда как в других славянских языках засвидетельствованы лишь производные слова, как, например, русск. сверстник и др.; форма с основой на ‑i‑, vьrstь, идентична, по моему мнению, с др.-инд. vr̥ddhi‑ ‛рост’. От и.‑е. корня *al‑, обозначающего у переходных глаголов все виды деятельности, связанные с доведением детеныша до зрелого возраста (‘родить’, ‘вскармливать’, ‘воспитывать’, ‛растить’), а у непереходных глаголов — ‛расти’, образовано, может быть, греч. ἡλικία ‛возраст’ (детальные проблемы образования этого слова мы оставляем в стороне) и, без всяких сомнений, германские названия, нем. Alter и др., развившиеся из и.‑е. *altro‑ (суффиксы ‑tro и ‑tlo встречаются в и.‑е. языках не только в именах орудия, но также, хотя менее часто, и в именах действия).
Есть еще несколько названий, а именно (кроме выше приведенного нем. Alter) лит. senùmas, лтш. vecums, чеш. stáří, н.-луж. starstwo, словен. starost, с.‑хорв. године старости, у которых предполагают переход к значению ‛возраст’ от первоначального значения ‛старость, преклонный возраст’. Но надо ли непременно принимать это семантическое изменение? Нас озадачивает то, что нет параллелей из других языковых семей и что даже в самой славянской семье мы находим такие выражения только в языках, подвергшихся сильному немецкому влиянию. Но немецкое слово первоначально обозначало ‛рост’, как указано выше. Вторично оно стало обозначать также ‛старость’, по аналогии к прилагательному alt ‛старый, пожилой’ и ‛определенного возраста’. Но эти два значения прилагательного не имеют взаимной связи, оба они являются результатом двух самостоятельных семантических процессов: с одной стороны, первоначальное и.‑е. *al-to-s ‛вскармливавшийся, выросший’ в германских языках приобрело значение ‛определенного возраста’ на основании таких оборотов, как (чтобы привести пример из современного языка) нем. drei Jahre alt ‛вскармливавшийся, росший в течение трех лет’, т. е. ‛трехлетнего возраста’, с другой стороны — из значения ‛выросший, взрослый’ (отсюда также значение ‛высокий’ латинского altus) развилось значение ‛старый, пожилой’ таким же образом, как, например, в др.-инд. vr̥ddha‑ (из *vr̥dh-to-s, от корня *vr̥dh‑ ‛расти’) ‛выросший, взрослый пожилой, старый’. Поэтому напрашивается вывод, что выше приведенные балтийские и славянские слова, обозначающие возраст, можно считать кальками немецкого слова. Конечно, это немецкое влияние, должно быть, в некоторых языках довольно древнее, например уже др.-чеш. starý обозначает, кроме ‛старый, пожилой’, также ‛определенного возраста’, но это не расходится с данными истории языка. В домашний обиход эти кальки включились совсем ненасильственно потому, что они вошли в ряд таких названий мер, как чеш. nejmenší velikosti ‛самые маленькие величины’, teplota pod boden mrazu ‛температура ниже точки замерзания’ и т. п.
Что касается обозначений целого периода человеческой жизни от рождения до смерти, то здесь помогает распределить слои разной древности сам языковый материал.
Самыми поздними являются описательные названия — такие, как чеш. doba života, в.‑луж. čas žiwjenja, н.‑луж. cas žywjenja, словен. čas (или doba) življenja, нем. Lebenszeit (в славянских языках опять кальки?), англ. lifetime (подобно, этому в других германских языках), хинди džīvankāl и т. п.
Более древними являются выражения, обозначающие просто ‛жизнь’: польск. życie, в.‑луж. žiwobyće, англосакс. и др. līf, кимр. bywyd, часто в романских языках: ит. vita и др.
Самыми древними являются те названия, в которых семантическое развитие дошло до значения ‛вечность’, а именно: или в результате самостоятельного процесса из наречий, возникших из местных падежей со значением ‛навек’ (‛в течение моей жизни’ — это для меня ‛навсегда, вечно’), или путем образования калек греч. αἰών, αἰώνιος, возникших во всех языках в самом начале их письменного периода. Одно из них — слово уже индоевропейское, *ai̯u‑ (др.-инд. и авест. āyu‑, греч. αἰών, лат. aevum, гот. aiws), другие относятся к общему периоду отдельных ветвей (слав. věkъ, итало-кельт. *sai-tlo‑); только лит. ámžius и лтш. mūžs — слова отдельных языков, но об их древности свидетельствует, между прочим, их полная деэтимологизация.
По моему мнению, обо всех этих словах можно сказать, что у них значение ‛век’ развилось из первоначального значения ‛(жизненная) сила’. Это развитие неоспоримо в и.‑е. *ai̯u, для которого значение ‛жизненная сила’ хорошо засвидетельствовано в др.-инд. āyu‑ и в греч. αἰών у Гомера, и далее в слав. věkъ, где это значение живет до сегодняшнего времени (в производных словах и в определенных оборотах в словенских диалектах). У других слов это первоначальное значение обнаруживается лишь при помощи этимологии.
Этимология слав. věkъ прозрачна: оно, вместе с лит. viekà, viẽkas, исл. vėig, vėigr ‛сила’, представляет собой имя действия от глаголов с корнем *veik‑, обозначающих разные виды приложения силы: лат. vincere ‛победить’, др.-ирл. fichid ‛он воюет’, гот. weihan ‛воевать, бороться’, др.-в.-нем. weigen ‛мучить, томить’, лит. veĩkti ‛работать’; этот корень *veik‑ является расширением корня *vei‑ того же значения, засвидетельствованного, например, в слав. vojь, vojevati, в лат. vīs, др.-инд. vayas‑ ‛сила’ и др.
Этимология и.‑е. *ai̯u‑, наоборот, затруднительна. Однако теоретически можно предполагать, что и и.‑е. *ai̯u‑ ‛сила’ — имя действия (с суффиксом ‑u‑) от какого-нибудь глагольного корня с подобными значениями. И кажется вероятным, что такой корень существует: это — *ai‑ (= *H₂ei), засвидетельствованное в др.-инд. i-no-ti ‛победить, осилить’, авест. aēna he ‛осилить, обидеть’ и в прилагательном др.-инд. i-ná‑ ‛сильный’, греч. αἰνός ‛сильный, мощный, строгий’ и т. п.
Этимология лтш. mūžs тоже пока была неясной. Mūžs соединялось со слав. mǫžь, но, помимо затруднений семантического характера, есть производные слова, как, например, лтш. pusmūdenis, pusmūdīts ‛человек, находящийся в половине своего века, средних лет’, d которых оставалось бы совсем неясным. Mūžs поэтому можно объяснить легче всего как продолжение старого *mūd-i̯o-s или *mund-i̯o-s. Далее, латышское прилагательное mūdīgs ‛сильный, мощный’ подсказывает, что mūžs первоначально должно было обозначать ‛сила’. В этом случае можно предполагать, что исконной формой было *mundi̯os, родственное с алб. mundjë ‛сила, победа’, mund, mundë, mundim ‛усилие, напряжение, мучение’, mundues ‛сильный’; в прошлом веке албанский глагол mund ‛я в силе’ стал обозначать ‛я могу’.
