Жили-были мужик да баба, у них была дочь, девка молодая. Пошла она бороновать огород; бороновала, бороновала, и позвали ее в избу блины есть. Она пошла, а лошадь совсем с бороною оставила в огороде:
— Пущай постоит, пока вернусь.
Только у ихнего соседа был сын — парень глупой. Давно хотелось ему поддеть эту девку, а как — не придумает. Увидал он лошадь с бороною, перелез через изгородь, выпряг коня и завел его в свой огород. Борону хоть и оставил на старом месте, да оглобли-то просунул сквозь изгородь к себе и запряг опять лошадь-то. Девка пришла и далась диву:
— Что бы это такое — борона на одной стороне забора, а лошадь на другой?
И давай бить кнутом свою клячу да приговаривать:
— Какой черт тебя занес! Умела втесаться, умей и вылезать; ну, ну, выноси!
А парень стоит, смотрит да посмеивается.
— Хочешь, — говорит, — помогу, только ты дай мне…
Девка-то была боевая:
— Пожалуй, — говорит, а у нее на примете была старая щучья голова, на огороде валялась, разинувши пасть. Она подняла ту голову, засунула в рукав и говорит:
— Я к тебе не полезу, да и ты сюда-то не лазь, чтоб не увидал кто; а давай-ка лучше сквозь плетень. Скорей просовывай кляп-то, а уж я тебе подставлю.
Парень вздрочил кляп и просунул его сквозь плетень, а девка взяла щучью голову, раззявила ее и насадила на плешь. Он как дернет — и ссадил хуй до крови. Ухватился за кляп руками и побежал домой, сел в угол и заохал.
— Ах, мать ее так, — думает про себя, — да как больно пизда-то у нее кусается! Только бы хуй зажил, а я сроду ни у какой девки просить не стану!
Вот пришла пора; вздумали женить этого парня, сосватали его на соседской девке и женили. Живут они день, и другой, и третий, живут и неделю, другую и третью. Парень боится и дотронуться до жены. Вот надо ехать к теще; поехали.
Дорогой молодая-то и говорит мужу:
— Послушай-ка, милый Данилушка! Что же ты женился, а дела со мной не имеешь? Коли не можешь, на что было чужой век заедать даром?
А Данила ей:
— Нет, теперь ты меня не обманешь! У тебя пизда кусается. Мой кляп с тех пор долго болел, насилу зажил.
— Врешь, — говорит она, — это я в то время пошутила над тобою, а теперь не бойся. На-ка попробуй хочешь дорогою, самому понравится.
Тут его взяла охота, заворотил ей подол и сказал:
— Постой, Варюха, дай-кася я тебе ноги привяжу, коли станет кусаться, так я смогу выскочить да уйти.
Отвязал он вожжи и скрутил ей голые ляжки. Инструмент у него был порядочный, как надавил он Варюху-та, как она закричит благим матом, а лошадь была молодая, испугалась и начала мыкать (сани то туда, то сюда), вывалила парня, а Варюха так с голыми ляжками и примчалась на тещин двор. Теща смотрит в окно, видит: лошадь-то зятева, и подумала, верно это он говядины к празднику привез, пошла встречать, а это ее дочка.
— Ах, матушка, — кричит, — развяжи-ка поскорей, пока никто не видал.
Старуха развязала ее, расспросила, что и как.
— А муж где?
— Да его лошадь вывалила!
Вот вошли в избу, смотрят в окно — идет Данилка, подошел к мальчишкам, что в бабки играли, остановился и загляделся.
Теща послала за ним старшую дочь. Та приходит:
— Здравствуй, Данила Иванович!
— Здорово.
— Иди в избу, только тебя и недостает!
— А Варвара у вас?
— У нас.
— А кровь у нее унялась?
Та плюнула и ушла от него. Теща послала за ним сноху; эта ему угодила.
— Пойдем, пойдем, Данилушка, уж кровь давно унялась.
Привела его в избу, а теща встречает и говорит:
— Добро пожаловать, любезный зятюшка!
— А Варвара у вас?
— У нас.
— А кровь у нее унялась?
— Давно унялась.
Вот он вытащил свой кляп, показывает теще и говорит:
— Вот, матушка. Это шило все в ней было!
— Ну, ну, садись, пора обедать.
Сели и стали пить и есть. Как подали яичницу, дураку и захотелось всю ее одному съесть, вот он и придумал, да и ловко же вытащил кляп, ударил по плеши ложкою и сказал:
— Вот это шило все в Варюхе было! — да и начал мешать своей ложкою яичницу. Тут делать нечего, полезли все из-за стола вон, а он поел яичницу один и стал благодарствовать тещу за хлеб за соль.
Разговорились между собой две девки.
— Как ты — а я, замуж не пойду!
— А что за неволя идти-то! Ведь мы не господские.
— А видала ль ты, тот инструмент, каким нас обрабатывают?
— Видала.
— Ну и что же — толст?
— Ах, да у некоторых толщиною будет с руку.
— Да это и жива-то не будешь!
— Пойдем-ка, я потычу тебя соломинкою — и то больно!
Поглупей-то легла, а поумней-то стала ей тыкать соломинкою.
— Ох, больно!
Вот одну девку отец приневолил и отдал замуж. Оттерпела она две ночи и приходит к своей подруге.
— Здравствуй, подруга.
Та сейчас ее расспрашивать, что и как.
— Ну, — говорит молодая, — если б я знала, ведала про это дело, не послушалась бы ни отца, ни матери, уж я думала, что и жива-то не буду, и небо-то мне с овчинку показалось!
Так девку напугала, что и не напоминай ей про женихов.
— Не пойду, — говорит, — ни за кого, разве отец силою заставит, и то выйду ради одной славы за какого-нибудь безмудого.
Только был в этой деревне молодой парень, круглый бедняк; хорошую девку за него не отдают, а плохую самому взять не хочется. Вот он и подслушал ихний разговор.
— Погоди ж, — думает, — мать твою так! Найду момент скажу, что у меня кляпа-то нет!
Раз как-то пошла девушка к обедне, смотрит, а парень гонит свою худенькую да некованую клячу на водопой. Вот лошаденка идет, идет, да и спотыкнется, а девка так смехом и заливается. А тут пришлась еще крутая горка, лошадь стала взбираться, упала и покатилась назад. Рассердился парень, ухватил ее за хвост и начал бить немилостиво да приговаривать:
— Вставай, чтоб тебя ободрало!
— За что ты ее, разбойник, бьешь? — говорит девка.
Он поднял хвост, смотрит и говорит:
— А что с ней делать-то? Теперь бы ее еть да еть, да хуя-то нет!
Как услышала она эти речи, так тут же и уссалась от радости и говорит себе:
— Вот господь дает мне жениха за мою простоту!
Пришла домой, села в задний угол и надула губы.
Стали все за обед садиться, зовут ее, а она сердито отвечает:
— Не хочу!
— Поди, Дунюшка! — говорит мать, — или о чем раздумалась? Скажи-ка мне.
И отец говорит:
— Ну, что губы-то надула? Может, замуж захотела? Хочешь за этого, а не то за этого?
А у девки одно в голове, как бы выйти замуж за безмудого Ивана.
— Не хочу, — говорит, — ни за кого; хочу только за Ивана.
— Что ты, дурища, взбесилась али с ума спятила? Ты с ним по миру находишься!
— Знать, моя судьба такая! Не отдадите — пойду утоплюсь, не то удавлюсь.
Что будешь делать? Прежде старик и на глаза не принимал этого бедняка Ивана, а тут сам пошел набиваться со своею дочерью. Приходит, а Иван сидит да чинит старый лапоть.
— Здорово, Иванушка!
— Здорово, старик!
— Что поделываешь?
— Хочу лапти поплести.
— Лапти? Ходил бы в новых сапогах.
— Я на лыки-то насилу набрал пятнадцать копеек; куда уж тут сапоги?
— А что ж ты, Ваня, не женишься?
— Да кто за меня отдаст девку-то?
— Хочешь, я отдам.
Ну и договорились; в ту же пору обвенчали, отпировали, и повели молодых в клеть и уложили спать. Тут дело ясное; пронял Ванька молодую до крови, ну да и дорога-то была туда!
— Эх, я дура глупая! — подумала Дунька. — Что яи наделала? Все равно натерпелась страху, выйти бы мне за богатого! Да где он кляп-то взял? Дай спрошу у него. — И спросила-таки: — Послушай, Иванушка! Где ты хуй-то взял?
— У дяди на одну ночь занял.
— Ах, голубчик, попроси у него еще хоть на одну ночку.
Пришла и другая ночь; она опять говорит:
— Ах, голубчик, спроси у дяди, не продаст ли тебе хуя совсем? Да торгуй хорошенько.
— Пожалуй, поторговаться можно.
Пошел к дяде, сговорился с ним заодно и приходит домой.
— Ну что?
— Да что говорить! С ним не столкуешься; 300 рублей заломил, эдак не укупишь; где я денег-то возьму?
— Ну, сходи, попроси взаймы еще на одну ночку; а завтра я у батюшки выпрошу денег — и совсем купим.
— Нет уж, иди сама проси, а мне, право, совестно!
Пошла она к дяде, входит в избу, помолилась Богу и поклонилась.
— Здравствуй, дядюшка!
— Добро пожаловать! Что хорошего скажешь?
— Да что, дядюшка, стыдно сказать, а грех утаить; одолжите Ивану на одну ночь хуйка вашего.
Дядя задумался, повесил голову и сказал:
— Дать можно, да чужой хуй беречь надо.
— Будем беречь, дядюшка, вот те крест! А завтра непременно совсем у тебя его купим.
— Ну, присылай Ивана!
Тут она кланялась ему до земли и ушла домой. А на другой день пошла к отцу, выпросила 300 рублей и купила она себе важный кляп.
Была-жила молодая барыня, много перебывало у нее лакеев, и все казались ей похабными, и она прогоняла их от себя. Вот один молодец и сказал:
— Дай-ка я пойду к ней наймусь!
Пришел наниматься.
— Смотри, голубчик, — говорит барыня, — я не пожалею денег, только с тем условием, чтоб ты не говорил ничего похабного.
— Как можно говорить похабное!
В одно время поехала барыня в свое имение, стала подъезжать к деревне, смотрит: ходит стадо свиней, и один боров влез на свинью. И так он усердно работал, что изо рта пена клубом валит. Барыня и спрашивает лакея:
— Послушай!
— Чего изволите, сударыня?
— Что это такое?
Лакей был не промах.
— А это, — говорит, — вот что: под низом, должно быть, какая-нибудь родня — сестра или тетка, а наверху-то брат или племянник; он крепко нездоров, вот она и тащит его домой на себе.
— Да, да, это точно так, — сказала барыня и засмеялась.
Ехали-ехали, ходит другое стадо, и один бык влез на корову.
— Ну, а это что такое? — спросила барыня.
— А это вот что: у коровы-то сила плохая, и прокормиться не сможет, кругом себя корм объела и траву общипала, вот бык и попихивает ее на свежую травку.
Барыня опять засмеялась:
— Это точно так!
Ехали-ехали, ходит табун лошадей, и один жеребец влез на кобылу.
— А это что такое?
— А вон, сударыня, изволите видеть, за лесом-то дым, должно быть, горит что-нибудь; так жеребец и влез на кобылу пожар поглядеть.
— Да, да, это правда, — сказала барыня, а сама-то смеется, так и заливается.
Опять ехали-ехали и приехали к реке. Барыня и вздумала купаться, велела остановиться и начала раздеваться, да и полезла в воду. А лакей стоит да смотрит.
— Если хочешь со мною купаться — раздевайся скорее.
Лакей разделся и полез купаться. Она увидала у него тот инструмент, которым делают живых людей, затряслась от радости и стала спрашивать:
— Посмотри, что это у меня? — а сама на дыру показывает.
— Это колодезь, — говорит лакей.
— Да, это правда! А у тебя это что такое висит?
— Это конь называется.
— А что, он у тебя пьет?
— Пьет, сударыня; нельзя ли попоить в вашем колодезе?
— Ну, пусти его, да чтоб он сверху напился, а глубоко его не пускай!
Лакей пустил своего коня к барыне и стал ее раззадоривать. Стало ее разбирать, стала она приказывать:
— Пускай его дальше, пускай его дальше, чтоб хорошенько напился.
Вот тут-то он натешился: насилу оба из воды вылезли.
— Тетушка! Я хочу у тебя попросить…
— Ну говори, что тебе нужно?
— Я думаю, ты и сама можешь догадаться, что нужно.
Тетка тотчас догадалась.
— Я бы, пожалуй, Иванушка, сделала для тебя удовольствие, да ведь ты не знаешь наших бабьих уверток.
— А, тетушка, как-нибудь выкручусь!
— Ну, хорошо, приходи сегодня ночью к нам под окошко.
Парень обрадовался, дождался ночи и пошел к дядину двору, а кругом двора-то была набросана кострика. Ходит он мимо окна, а кострика под ногами трещит!
— Посмотри-ка, старик! — говорит тетка. — Кто-то ходит около избы, не вор ли какой?
Дядя открыл окошко и спрашивает:
— Кто там по ночам шляется?
— Это я, дядя, — отвечает племянник.
— Какой черт тебя сюда занес?
— Да что, дядя! За спором дело стало: отец говорит, что у тебя изба срублена в девять венцов, а я говорю — в десять. Вот я и пришел пересчитать.
— Разве он, старый черт, память-то прожил! — говорит дядя. — Сам же рубил со мной избу в десять венцов!
— Так, дядя, так; вот я пойду, отцу-то в глаза наплюю!
На другой день парень сказал тетке:
— Ну, тетушка! Так, пожалуй, с тобой дела не сделаешь, а попадешься!
— Экий ты чудной! Дядя с тобой говорит, а я как к тебе выйду? А ты знаешь, где наш сарай, куда овец загоняют, туда и приходи в нынешнюю ночь. Уж я к тебе непременно выйду!
Парень послушался, пришел ночью в дядин сарай, прижался в угол и поджидает тетку. А тетка говорит своему мужу:
— Поди-ка, хозяин! Что-то у нас на дворе не спокойно: нет ж зверя. Овцы наши что-то всполошились, уж не волк ли к нам закрался!
Старик вышел на двор и спрашивает:
— Кто тут?
Племянник выскочил:
— Это я, дядюшка.
— Зачем тебя черт занес в такую пору?
— Да вот, дядюшка? Отец не дает мне покоя, чуть не дошло у нас до драки.
— За что ж так?
— А вот за что: он говорит, что у тебя девять овец, а десятый баран. А я спорю, что у тебя только девять овец, а барана ведь ты зарезал.
— Да, ты прав: барана я на крестины зарезал. Да ведь он, старый дьявол, сам был у меня на крестинах и ел баранину. Жаль, что он мне брат родной, а то бы я этому спорщику завтра по уху надавал.
— А мне что? Хоть он мне отец родной — пойду ему да бороду выдеру, а то ведь сам не спит и людям не дает! Прощай, дядя!
— Прощай с Богом!
А тетка так со смеху и катается. На третий день племянник увидал тетку и говорит:
— Ах тетка, тетка! Как тебе не стыдно? С тобою, право пропадешь!
— Ах ты, Ваня, Ваня, какой глупый! Дядя-то с тобой разговаривает, а мне как к тебе выйти? Вот теперь два раза увернулся. Смотри в третий раз не дай маху. Ночью приходи к нам в избу, ведь ты знаешь, где мы спим, да как нащупаешь — так и валяй. У меня жопа-то будет голая.
Только легла тетка спать с мужем да и говорит ему:
— Послушай-ка, что я тебе скажу: чтой-то мне мочи нету спала я шесть годов с краю, а теперь ложись ты сюда, а я к стенке.
— Мне все равно, — сказал старик и полез на край.
Полежала, полежала тетка да и вздумала:
— Эх, хозяин, какая в избе-то жара! Посмотри-ка, должно быть, печка закрыта.
А сама хвать его рукой за жопу:
— А ты все в брюках! Ах ты, прелые муде! Ты бы спросил хоть у Лукьяна или у Карпа: спят ли они когда в портках со своими женами?
Он послушал ее совет скинул брюки и заснул: жопа голая! Только пропели первые петухи, племянник пролез в подворотню да сейчас в сени, приложил ухо к дверям: в избе тихо. Отворил дверь потихоньку, вошел в избу и ну щупать около постели. Нащупал дядину жопу и обрадовался голой сраке, вынул свой кляп и наставил дяде в жопу. Как попер, дядя закричал благим матом и ухватил его за хуй. А тетка спрашивает:
— Что ты, что ты, старик?
— Вставай скорей! — закричал дядя на жену. — Зажигай лучину: я вора поймал.
Тетка вскочила, побежала будто огонь зажигать, да взяла воды и остальной огонь залила.
— Что ж ты копаешься?
— Да огня нету!
— Беги к соседу! Как я пойду! Теперь дело ночное, волки таскаются.
— Ах, мать твою растак! На вот, держи вора, а я сам побегу за огнем-то. Да смотри не упусти!
Пока дядя отыскал фонарь, отпер ворота, пришел к соседу, разбудил его, рассказал, что случилось, да добыл огня, тетка это время оставалась с племянничком в избе.
— Ну, — говорит, — теперь делай со мной что хочешь.
Вот он положил ее на постель и отработал ее два раза. Тетка проводила парня и думает:
— Что сказать мужу? Как вора упустила?
Спасибо, на ее счастье не так давно отелилась корова, а теленок был привязан к ихней кровати. Баба хитра, ухватила этого теленка за язык и держит, воротился муж с огнем и спрашивает:
— Жена, что ты держишь?
— Что дал ты, то и держу!
Мужик так рассердился, схватил ножик и отрезал теленку голову.
— Что ты, с ума сошел или взбесился? — закричала на него жена.
Он скинул свои брюки и показывает ей жопу.
— На-ка, посмотри, как он меня лизнул! Если бы еще раз лизнул, кажись и жив не был бы!
Повстречалась тетка с племянником и говорит:
— А что, Ваня, купишь мне красные сапоги?
— Отчего не купить! Вот завтра в город поеду и куплю.
— Купи, Ваня, я те заслужу.
А Ванька-то был не промах пошел на огород, выбрал кочан капусты, вырезал вилок, да в платок завернул и несет тетке.
— Что, Иванушка, купил?
— Купил.
— Дай-ка я попробую примерить.
— Сначала заработай!
Привел ее в сарай, платок с вилком положил ей под голову и давай попирать тетку: попирает, а капуста в головах скрипит да скрипит. Тетка и говорит:
— Скрипи, не скрипи, а быть на ногах!
А парень:
— Быть не на ногах, тетушка, а в пирогах!
Был поп, содержал на большой дороге постоялый двор. Идя с заработков, заходили к нему ночевать и обедать мужики. Вот разговорился раз поп с одним парнем.
— Что, свет, хороша ль работа была, много ль денег заработал?
— Сот пяток несу домой.
— Это доброе дело, свет! Давай-ка с тобой поспорим на эти пять сотен; если выиграешь, будет у тебя целая тысяча.
— О чем нам с тобой спорить-то?
— А вот что: живи у меня сутки, пей, ешь, что твоей душе угодно, только до ветру не ходи: вытерпишь — твое счастье, а не вытерпишь — мое!
— Согласен, батюшка!
И договорились. Поп сейчас поставил на стол всякого кушанья и вина, парень давай уписывать. Нажрался и напился до того, что вздохнуть невмоготу. Запер его поп в особую горницу. Только дня еще не прошло, а мужику захотелось срать: невтерпеж совсем; что делать, говорит он попу:
— Отопри, батюшка! Проспорил!
Поп взял с него деньги и отпустил домой пустым. Понравилось попу огребать денежки, надул еще двух-трех мужиков таким же манером. Прошел о нем слух по деревням и селам, и нашелся один прохвост. Шел он домой с работы, а денег у него в карманах копейки; пришел к попу ночевать.
— Откуда идешь? — спрашивает поп.
— В работниках жил, теперь иду домой.
— А много ль денег домой несешь?
— Тысячи полторы будет!
Поп как услышал — чуть не подскочил от радости.
— Давай, — говорит, — на спор. Ешь и пей ты у меня, что душе угодно, только до ветру не ходи целые сутки. Вытерпишь, я плачу тебе полторы тысячи, а не вытерпишь — ты мне заплатишь. Хочешь?
— Давай, батюшка! Хочу!
Уселся мужик и давай угощаться. Поп не успевает носить кушанья да вина подливать — так все и прибирает. Нажрался, напился и спать повалился. Поп его запер накрепко. Ночью проснулся мужик и так захотелось ему до ветру, что, кажись, он сейчас лопнет и белый свет ему стал не мил. Что же делать? Мужик увидал: на гвозде висит большая попова шапка, снял ее, навалил ее больше половины и опять повесил на стену, а сам улегся спать. Прошли сутки, мужик давай стучать.
— Отопри, батюшка!
Поп отпер, осмотрел везде нигде не видать насранного. Тут мужик и прижал попа:
— Подавай денежки!
Поп морщится, а делать нечего, заплатил ему деньги и спрашивает:
— Как тебя, проклятый, зовут-то? Никогда тебя пускать не буду.
— Меня зовут Какофием, батюшка! — отвечал мужик. Взял денежки и ушел.
Остался поп один и задумался: жалко стало ему денег. Пойду с горя лошадей посмотрю!
Схватил со стены шапку и напялил на голову: говно и потекло оттуда по голове на шею ему и на плечи. Поп еще пуще взбесился, выскочил на двор, сел верхом на лошадь и погнал ее по большой дороге, а навстречу ему извозчики едут. Поп и спрашивает: