Я — романтик с большой дороги, вместо сердца, естественно, пламенный мотор. Меня еще шофером называют. Я работяг совсем не понимаю, прилипли на весь день к одному месту и пытаются унасекомить микроны. А у меня за окном — постоянное кино, сто серий. Я, видимо, для баранки и был сделан. Из университета меня пихнули так, что об том можно было в стенгазете прочитать. В армии избавили от лишней тяжести в голове и даже ремеслу обучили. Родители ноют, дескать, зря мы тебя по Эрмитажам водили и на музыку. Это, конечно, зря, спорить не буду. Но я им культурно отвечаю, мол, получил бы я ваше верхнее образование — что толку? Сидел бы сейчас да выуживал из носа экономические эффекты или благодарно принимал бы, как горшок, сверхразумные указания начальства. А так выбрал свой путь-дорогу. Чего доброго заделаюсь в далеком будущем философом-примитивистом, стану людей упрощать. Школа моя назовется ухабной — у меня на ухабах все удачные мысли рождаются, правда, вперемежку с давно известными фольклорными выражениями. На ровном же месте я веду растительное существование, слушаю музон, о девочках вспоминаю. У меня до армии их было, что синяков на морде, случалось, по двое-трое в Дверь лезут, собачатся, кто самая достойная. А сейчас поразлетелись курносые. Но шукать вечорами по есенинским местам с четвертаком в зубах особенно не тянет.
Приду с работы, афишу сполосну и наслаждаюсь, не поймешь чем. Может, покоем, который другим только снится, а мне пожалуйста. Об этом я собираюсь официально сообщить средствам массовой информации, сделав наколку на ягодицах — буду на конкурсах красоты щеголять. Если позовут. А еще, наверное, соберусь да пошлю в газету «Смена» брачное объявление: «Неумный и неинтересный ищет поклонницу». Если таковая найдется — сразу женюсь, невзирая на фотокарточку.
«Сегодня — жуткий день», — сказал мне один астролог в очереди по сдаче пустой посуды. Я его отправил мыться, а оказалось — все правда. Во-первых, забыл заправиться. Во-вторых, остановился не где-нибудь, а у Черной речки, за постом ГАИ. Встал с протянутой рукой, как нищенка, подайте, подайте. Стою, и в-третьих, на редкость опустело вокруг. Вдруг вижу — идет из лесочка девушка в стиле фолк-рок с коромыслом, а на нем габаритные ведра. Я, естественно, как незанятый трудом, стал тут же виться перед ней — использую момент, или он меня. Спрашиваю, у вас в ведерке не бензин. А она взглядом не то отшивает, не то приглашает и обратно в лес улепетывает. Я догнал ее, в меру кавалера обнаглел, переложил коромысло на себя, иду сзади и вещаю. Все больше себя расхваливаю. Она молчит отчего-то, а потом как скажет: «На свою беду ты меня встретил». У меня вначале холодок по разным местам прошмыгнул. А дальше, наоборот, жарко стало. Но не от переживаний, а потому что двинуло мешком по спине. Я спикировал, но сразу вскочил, готовый отличиться перед дамой. Отпрыгнул, затанцевал, хотел врезать между рог — да некому. Брэк. Вокруг никого, одна моя красотка. На всякий пожарный говорю:
— Ну и шутки у вас, остроумные, как в зоопарке.
Но вижу по ее отстраненному виду, что она здесь ни при чем. Или замаскировалась хорошо. Я не стал обижаться, тащусь дальше, но, конечно, заноза в мозгах засела — что-то не то. И лес мне не по нраву, густой чересчур, хотя в двух шагах от дороги. Птицы заливаются, зверек кричит, надрывается — непривычный концерт. Впрочем, я по лесам никогда не бродил, в партизанах не числился. Сравнивать не с чем. Может, саунд насыщенный, как и положено. От нечего делать я свою знакомую рассматриваю: внешний вид с намеками, уж не системная ли девочка. Платье из авангардной дерюги, поясок кожаный на лбу, фенечки на шее. Вдруг у них здесь летний лагерь для развития придури. Но девица приперлась не к стойбищу, а к вождистскому забору и воротам в резьбе а-ля-рюс. Она колотушкой по дереву хлоп. Ворота раскрываются, в них рыло сонное стоит и бороду чухает. Я за девой, а мурло за мной.
— Куда прешь?
— Спокойно, шеф, — говорю, — я интурист из мира развитого социализма.
— Пропусти, — снизошла наконец моя красотка, — новая человечья сила.
Хата капитальная за забором, хоть и стоит на двух сваях. Дескать, проживает здесь простая баба-яга.
Входим мы потом на кухню размером с вестибюль метро, я ставлю ведра и говорю:
— Пошли погуляем, солнышко.
В ответ «солнышко» бьет меня половником по лбу и командует очередным муркетом:
— Чужого в Исправильник.
— Какой питомник для дур взрастил тебя, прекрасное дитя? — без особых околичностей откликнулся я.
Тут меня хватают, бьют пару раз об стену, а потом несут, открывая многочисленные двери моей башкой. В конце концов бросают на осклизлую солому и запирают под замок.
Вот так познакомился.
— Чтоб ты родила буратину, неотесанная, — заорал я, но получилось жалко, еле слышно — с перепугу, Должно быть, или от сотрясения.
Утром — а это было утро, судя по полоскам света, просочившимся в скудное окошко карцера — голова вглубь не болела, хотя лоб, конечно, страдал. Что там с моим зилочком, кто может сказать?
— Пустите к машине, черти, — заколошматил я тапком в дверь.
И тут замок щелкнул, открылся выход, шмыгнула какая-то тень в сумраке коридора. Я прошел по пустому дому во двор и, не связываясь с запором на воротах, перемахнул на другую сторону забора. Приключение вроде кончилось. Можно, конечно, кричать, кидаться навозом, призывать мучителей к ответу. Но неохота. На кого жаловаться? Как, где, когда отлупили? Эй, кто-нибудь, дай ответ. Не дает ответа. Номера на доме нет. Там в бору за сосенкой — не звучит. Ладно, хрен с ними. Пусть им пищеварение совесть затруднит.
Я прошел сто, двести, пятьсот метров, и никакой дороги. Или надо было в другую сторону идти? Но в этом лесу, как ни странно, не попадалась ни одна ходячая справочная, то есть ни дачника, ни разорителя грибниц. Вообще ничего человеческого, кроме тропки. Значит, все-таки влип. Что там эти фашисты за забором сделали с моей головой? Или вдруг в Америку катапультировали без единого доллара в кармане?
А потом тропа на холм стала забираться. Ну, окей, сверху, говорят, видно все. Вправду, вскарабкался и различил с другой стороны холма несколько темных изб. На прилизанное садоводство не похоже, однако такие строеньица по России встречаются не в единственном числе. Побежал я вниз, с размаху перескочил какой-то плешивый частокол и оказался у мужика на огороде. Сам мужик в поддевке да в берестяных лаптях лыком к ноге пришпандоренных — прямо этнографический музей. Может, тут действительно заповедник и вздули меня тоже для создания исторического колорита. Заодно в фильм снимали с эдаким бесплатным каскадером.
— Ну что, смерд, сеешь? — блестя эрудицией обратился я к экспонату.
— Самое время, барич, травень начинается, — отвечал мужик, наваливаясь на плуг или на соху.
А если разжиться у него харчами? Не от розетки же он питается.
— Давай я тебе помогу, — сделал я первый ход.
— Иди, картоху сажай, — и он протянул мне какую-то палку с пропеллером на конце.
Вот это недосмотр, какая ж в древности картошка и пропеллер? Надо будет при случае местному заправиле на ошибки указать.
Потыкал я палкой, тут старик взял обратно свой инструмент, навертел несколько ямок и бросил туда картофелины.
— Вот так, несмышленый.
И я с удовольствием отвлекся на труд. Но, очевидно, перестарался, потому что сил оказалось немного и они скоро потребовали подкрепления. Когда я совсем сник, старче махнул корявой рукой, вроде как приглашая в дом. По крайней мере, я этот жест истолковал в свою пользу. В избе все было выдержано в том же ископаемом духе, мне даже понравилось. Но на вопросы, где дирекция, где автобус, где магазин, ни старец, ни его хозяюшка отвечать не стали. Даже отвернулись. Не на шутку увлеклись товарищи эпохой. А я с укоризной самому себе подумал, что не знаю, как именуется половина из их вещичек и шмоток. И тут у меня под ушибленным лбом зароилось: это братчина, это ендова, а это буза. Бузы я вытребовал, и с первого ковша меня понесло. Туда, куда они мне присоветовали идти — в Царское Село. Это у них, верно, так дирекция обзывается. Сказали, что от Выселок, то есть от их деревни, до того места час резвого топанья.
Бежал я мимо степенных мужиков, телег, повозок, лошадей с льняными гривами. На всех мордах и лицах следы довольства и труда… Заповедник не мал оказался по штату и имуществу.
Царское Село я сразу признал по красивым домам с наличниками, коньками и разной дребеденью, По улице, крытой гладко тесанными брусьями, прохаживался изрядный телесами человек и вел себя по-хозяйски, регулируя движение пинками и подзатыльниками. Поэтому я сразу к нему и направился.
