Фридрих Вольф
БУРГОМИСТР АННА
Комедия в шести картинах

У каждого своя дорога в жизни…

Картина шестая

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Анна Древс, бургомистр, 23 года.

Тетка Древс, ее мать, малоземельная крестьянка, 45 лет.

Грета, ее сестра, 20 лет.

Юпп Уккер, жених Анны, бывший военнопленный, 25 лет.

Старик Уккер, его отец, малоземельный крестьянин, 55 лет.

Тетка Уккер, его мать, 50 лет.

Урсула, его сестра, секретарша сельского правления, 22 года.

Дядя Виллем, плотник, 65 лет.

Ганс Рапп, переселенец, тракторист, 20 лет.

Тетка Рапп, его мать, 45 лет.

Рези, его младшая сестра, 19 лет.

Хаверкорн, малоземельный крестьянин, 55 лет.

Тетка Хаверкорн, его жена, 50 лет.

Кнорпель, малоземельный крестьянин, 50 лет.

Лемкуль, бывший бургомистр, кулак, 55 лет.

Маттиас, по прозвищу Заика, его сын, 22 года.

Ландрат, 35 лет.

Лесничий, 60 лет.

Крестьяне.


Место действия — деревня в Германии.

Время действия — 1946 год.

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Сельское правление. У задней стены — большой стол бургомистра; справа маленький столик, за которым сидит секретарша  У р с у л а, разбирая бумаги; слева выход. Стоя беседуют три пожилые крестьянки: т е т к а  У к к е р — коренастая, бойкая, т е т к а  Д р е в с — преждевременно увядшая от работы женщина и  т е т к а  Р а п п — солидная и спокойная; все они в возрасте от 45 до 50 лет.


Т е т к а  Д р е в с. Где же нам до зимы справиться?

Т е т к а  У к к е р. А ты уж и руки опустила!

Т е т к а  Д р е в с. Мужики вон с молотьбой торопят.

Т е т к а  У к к е р (ворчливо). «Мужики»!.. Мы и без них с хозяйством управлялись, пока они там на войне куролесили. Пусть еще спасибо скажут, что мы в правлении сидим!

Т е т к а  Д р е в с. Как бы нам не надорваться с этой школой.

Т е т к а  Р а п п. Мужиков подсоблять заставим! В ребятах-то небось их пай тоже есть!

Т е т к а  У к к е р. Какой там их пай? Всего пая на ноготь не хватит! Мужику какая забота? Сделал и пошел! А мы себе потом голову ломай, где малому одежду да обувку раздобыть, когда в школу пойдет. Босиком-то такого клопа не пустишь по снегу в чужую деревню.

Т е т к а  Д р е в с. Не нами это заведено, Мария, не нами и кончится. Хвосту головой не бывать!

Т е т к а  У к к е р (сердито). Кто тут хвост, кто голова? Ты уж, словно мышь, рада хвост поджать, чуть этот жирный кот Лемкуль глазом моргнет! Решили в своей деревне школу построить, — значит, построим! Петуха нестись заставим, как твоя Анка говорит, а построим!

Т е т к а  Р а п п (Урсуле). Где она пропадает?

У р с у л а. К дяде Виллему насчет крыши пошла.

Т е т к а  У к к е р. Вот уж тоже старый хрен! Седина в бороду, а бес в ребро! Седьмой десяток пошел, а как увидит девку гладкую — из кожи вон лезет!

Т е т к а  Д р е в с (обиженно). Что ж я, виновата, если она у меня такая удалась? Сами вы ее в бургомистры выбирали.

Т е т к а  Р а п п. Да кто твою Анку трогает?

Т е т к а  Д р е в с (больше про себя). Отчаянная она — это верно, всегда напролом норовит…

Т е т к а  Р а п п. Да будет тебе, Эмма, нам тут такую и надо, по крайней мере никому спуску не даст.


Слева быстро входят  А н н а — двадцатитрехлетняя, крепкая, решительная девушка в шапке и тужурке — и  д я д я  В и л л е м, плотник, еще бодрый старик с седоватыми усами, одетый в спецовку.


А н н а (оживленно). Ну, бабы, хлеб убрали, а картошку копать будем через три недели, как раз школу крышей и покроем. Управимся, дядя Виллем?

Д я д я  В и л л е м. Это мы — раз-два и в дамки! Не кто-нибудь — сам бургомистр велел!

А н н а. Доски нарезали?

Д я д я  В и л л е м. Нарезали. Да кто их возить будет — так его по шляпке?

Т е т к а  У к к е р. Кто — Лемкуль! Правление постановило.

Д я д я  В и л л е м. Правление постановило, а ландрат отстановил: велел дрова лесничему возить.

У р с у л а. Только что бумагу принесли. (Подает ее Анне.)

Т е т к а  У к к е р. Само собой, рыбак рыбака видит издалека: кулак, лесничий да ландрат опять спелись, а что нас народ выбрал — это им тьфу!

А н н а (Урсуле). В каком дворе свободные упряжки еще есть?

У р с у л а. Все лес возят.

А н н а. А ваша где, тетушка Уккер?

Т е т к а  У к к е р (несколько неуверенно). Ты же знаешь, мы у Лемкуля в долгу, он нам свою вторую ригу сдал, так мы ему и отрабатывай, и вози, и еще восемь центнеров ржи отдай. Мой старик мне и так глаза колет: «А еще, мол, в правлении сидишь!»

А н н а. Тогда заберем у Лемкуля трактор!

У р с у л а. Трактор-то, говорят, искрит, его, говорят, в ремонт надо: на той неделе Лемкуль молотил, так будто двадцать центнеров ржи от искры у него сгорело.

Д я д я  В и л л е м. Искрит, когда ему это надо.

А н н а. Ты о чем?

Д я д я  В и л л е м. Да ну, лучше не связываться!

А н н а (взглянула на него: продолжает, как бы пропустив его слова мимо ушей). Бабы, мы школу начали строить, мы и достроим, пусть у некоторых тут хоть из глаз искры сыплются. А кое у кого перед Лемкулем поджилки трясутся!

Д я д я  В и л л е м (задетый в своем мужском достоинстве). У кого это поджилки трясутся перед этим кулем надутым?

А н н а. Значит, бабы, правление постановило: всей деревней на новостройку выходить и упряжки всем, у кого есть, выставлять. Всем — и мужикам и бабам!

Т е т к а  Д р е в с. Опять тебе напролом надо?

А н н а. Напролом ли, нет ли, большое дело делаем, мама, ни минуты терять нельзя.

Т е т к а  Р а п п. Айда, утрем нос мужикам!

Т е т к а  У к к е р. А если Лемкуль трактора не даст?

А н н а. Даст, если я скажу.

Д я д я  В и л л е м. Небось заигрывать с ним станешь?

А н н а (улыбаясь). Может, и стану.

Т е т к а  Д р е в с (укоризненно). Дочка!

А н н а. Иди, мама! Идите все на стройку! Я сейчас приду. (Берет папку и начинает просматривать дела.)


Ж е н щ и н ы  выходят. Дядя Виллем задерживается в дверях, копаясь в своей записной книжке.


У р с у л а. А что ты будешь делать, если…

А н н а (вскипев). «Если»?! Если вы тоже сдрейфите?

У р с у л а. Да я не то хотела сказать, Анна. Мы-то, молодежь, не подведем. А вот наряда на стройматериалы все нет.

А н н а. Потому и нет, что в округе кто-то на нашей заявке штаны просиживает. Ждет, видно, пока у наших детишек бороды отрастут. А ты что, того же тут дожидаешься?

У р с у л а. Иду, иду. (Уходит.)


Анна садится за свой стол и углубляется в бумаги.


Д я д я  В и л л е м (рассуждает вслух). «Может, и стану»… Так-то всякая может.

А н н а (не поднимая головы). В чем дело?

Д я д я  В и л л е м. Плотник тут один кривую балку поставил, да чем бы ее, кривую-то, сразу выбросить, он давай ее тесать да подтесывать, пока она не…

А н н а (подняла глаза). Ну, ну?

Д я д я  В и л л е м (возбужденно). Если ты с этим бугаем Лемкулем из-за трактора заигрывать станешь, смотри, от него дешево не отделаешься. Дай ему палец — всю руку утянет… А там и всю бабу на забаву!

А н н а (наблюдая за ним). Нужда заставит, черт перекрестится… С голодухи корова забор глодает.

Д я д я  В и л л е м (подошел к ней). Ты себя к корове не равняй, Анна! Когда гляну я на тебя… Эх, кабы мне опять двадцать лет! Ты бы на меня не пожаловалась, так его по шляпке! На-ка, пощупай-ка. (Кладет ее руку на свои мускулы.) На кисель не похоже, верно? А эта бочка пивная, Лемкуль этот, пиявка проклятая, он у нас у всех вот где сидит…

А н н а (с хитрецой). Ты уж слишком-то его не черни!

Д я д я  В и л л е м. Выходит, он и тебя оплел? То-то они все и молчат, какое у него от трактора зерно сгорело! В зерне-то в том — хлеба ни зерна!

А н н а. Похоже на то, дядя Виллем, ты сам сегодня с бочкой беседовал?

Д я д я  В и л л е м (с жаром). Ты дяде Виллему не веришь? Спроси Карла Уккера! Лемкуль на той неделе ночью рожь прямо в поле обмолотил, солому всю пожег, а зерно прибрал. А потом и говорит, что рожь от искры сгорела, вот, мол, он и не может поставку сдать!

А н н а. Что же ты до сих пор ни гугу об этом?

Д я д я  В и л л е м. Да я сам об этом только краем уха слышал.

А н н а. А народ что молчит?

Д я д я  В и л л е м. Да ведь они все у этого мироеда в долгу, он их в кулак зажал (понизив голос), ты бы заглянула к нему в ригу, там, говорят, второй трактор стоит, незарегистрированный, его солдаты бросили, а он (с выразительным жестом) и заприходовал.

А н н а. «Говорят», «говорят»! И ни у кого духу не хватило об этом прямо в глаза сказать! Герои! Пьют у него на даровщинку, а потом никак не рассчитаются!

Д я д я  В и л л е м. Это у кого духу не хватает? Да я его самого — так его по шляпке — вместо вола в этот трактор запрягу: пускай из риги выволакивает! (Рассвирепев, кидается к выходу.)

А н н а. Постой! Пока шуму не подымай! Нам первым делом крышу на школу надо. Все силы на это! На тебя-то хоть можно надеяться, дядя Виллем?

Д я д я  В и л л е м. Для тебя, Анка, хоть палец себе отрублю!

А н н а (смеясь). Ты его побереги!


Быстро входит  Г а н с  Р а п п, двадцатилетний тракторист — юнец, полный неподдельного энтузиазма.


Г а н с. Трактор в полном порядке, я там свечу сменил, теперь на нем хоть на Северный полюс поезжай!

А н н а. Золотой ты парень, Ганс!

Г а н с. Что возить — доски или черепицу?

Д я д я  В и л л е м. Постой, а Лемкуль знает?

Г а н с. Я ему и не говорю, а то он меня опять за дровами пошлет.

Д я д я  В и л л е м. Ты ведь как будто к нему нанимался?

Г а н с (с воодушевлением). Разве в этом сейчас дело, куда нанимался? Мы не для кого-то строим, а для всей деревни. «Это нам маяк будет», как Анна говорит. Да что ты, старый хрыч, в этом понимаешь?

Д я д я  В и л л е м. У иного старого хрыча в голове начинки побольше, чем у такого сопляка!


Входит бывший бургомистр кулак  Л е м к у л ь, пятидесятилетний астматический толстяк. Манера прикидываться невозмутимым.


Л е м к у л ь. Ага, слетелись мухи на мед? (Гансу.) Тебе что, Анна трактор тут налаживает?

Г а н с. Трактор в исправности.

Л е м к у л ь. Только искры от него, как от паровоза!

Г а н с. При мне ни разу не искрил.

Л е м к у л ь. Заткнись! Заржавел он весь до самого выхлопа! Я-то думал, тракторист из тебя путный выйдет! В армии служил, а с машиной обращаться не умеешь!

Г а н с. Я всего год и был на действительной, да и то в пехоте.

Л е м к у л ь. Оно и видно! Да, братцы, в мое время не так нам доставалось! Три года в кавалерии, и чтобы конь и сбруя всегда блестели, а то (показывая) хлесть-хлесть ремнем, да еще с пряжкой!

А н н а (деловито). Да ведь трактор опять пошел.

Л е м к у л ь. А я говорю, в ремонт его надо! (Гансу.) А ты все еще тут околачиваешься? Марш в мастерскую! Пятьдесят центнеров ржи у меня в трубу вылетело — до того ты машину загадил. Не знаю, чем поставку сдавать буду, тебя по-настоящему выгнать к дьяволу надо…

Г а н с (красный от гнева). Может, и мне словечко сказать?

Л е м к у л ь. Сейчас по морде получишь!

А н н а (спокойно). Только не здесь, Лемкуль!

Л е м к у л ь. Прямо срам с этой сволочью наезжей! Переселенцы!

Г а н с (подступая к нему). Кто это тут сволочь?

А н н а (становится между ними). Ступай к машине, Ганс, тебе скажут, что делать.


Г а н с  выходит обозленный.


Ты в правление пришел, Лемкуль, — таким тоном дома разговаривай.

Л е м к у л ь. Ого! Этот сопляк мне рожь спалил, а я его еще… целовать должен?

Д я д я  В и л л е м. Ты себя при бургомистре прилично вести должен.

Л е м к у л ь. Скажи пожалуйста! Не ты ли меня учить будешь?

Д я д я  В и л л е м (наступая на Лемкуля). Очень может быть!

А н н а (удерживая его). Дядя Виллем, иди на стройку, а то как бы бабы там чего не напутали.

Д я д я  В и л л е м (уходя, Лемкулю). Ты, кстати, подумай, рожь у тебя сгорела или одна солома?

Л е м к у л ь (краснеет). Слыхал я однажды, что у одного старого осла в башке солома загорелась — до того он на бабу распалился!

Д я д я  В и л л е м. А я видал однажды, как борова холощеного — так его по шляпке — самого опалили!

А н н а (выпроваживая его). Доски пилить, слышал?


Д я д я  В и л л е м  уходит. Недолгое молчание.


Я бы на твоем месте, Лемкуль, не стала так горячиться; это тебе не на пользу.

Л е м к у л ь. Ты о чем это?

А н н а. Понимаешь, шеф-то мой бывший, там, в городе, тоже был мужчина плотный, вроде тебя, и у него точь-в-точь такие жилки на висках были…

Л е м к у л ь (отходит налево к зеркалу). Жилки на висках?

А н н а. И вот в один прекрасный день он тоже чего-то расстроился и вдруг как брякнется — и все!

Л е м к у л ь (испуганно). Помер?!


Анна кивает.


Удар? (Снова подходит к зеркалу, тише.) Жилки… Знаю я, в лечебнике написано: не пить, не курить, с бабами не играть… Того нельзя, этого… Нельзя да нельзя, сразу в гроб ложись…

А н н а. Да ты уж не преувеличивай.

Л е м к у л ь. Чего уж, видно, так оно и есть… Ну, ничего, я и к этому приготовился, можешь не сомневаться. (Жалобно.) Все на бедную мою головушку! Надеялся я, что сынок помощником выйдет — пшик вышел! (Смотрит на Анну; неожиданно.) Мне бы в дом такую головку, как у тебя, ты любую стену проломишь…