Взъерошенный мальчишка висел на железной скобке запертой двери и выл, барабаня босыми пятками в дрожавшую стену:
— Отоприте! Товарищ Качай, отоприте! Скорее, скорее, товарищ Качай!
Спавший за дверью не был Качаем, но он привык к сокращенному имени, которым его окрестили якуты и проснулся. Он с удивлением взглянул на раннее утро, бившееся в окно и поспешил к двери, заметно уступавшей звонкому дождю ударов босых ног и крепких кулаков.
— Кто там? Аза — ты?
— Ну, конечно, Аза — я! Отворяйте, товарищ Качай!
— Что случилось? Пожар что ли?
— О, хуже! Столько же хуже, сколько ночь темнее дня!
Качай снял крючок. Мальчишка ворвался, как ураган. Он схватился за голову и сел на пол, пораженный ужасом того, что должен был сказать.
— Что случилось, Аза?
— О, что случилось! Лучше бы уже случились! Лучше бы он убил меня, а не ушел, как мышь!
— Говори толком, Аза! Откуда ты?
Качай стал сердиться. Он сел на неостывшую еще от сна свою постель, сложенную из медвежьих шкур, начал одеваться. Аза передохнул. Узкие, как таинственные щелки, якутские глазки его сверкали, обливаясь гневом и страхом.
— Ты из музея, Аза? — спокойно спросил Качай — да?
— Да!
— Что случилось?
— Не знаю!
Качай раздраженно всплеснул руками. Тогда мальчишка, словно сделав первый шаг в холодную воду, не медлил больше и погрузился в сутолку волновавших его чувств:
— Аза знает свое дело! И сегодня я встал, как всегда, убрать комнаты! И вдруг я вижу, что дверь открыта...
— Какая дверь!
— Дверь на улицу открыта! И под лавкой спит паршива собака, значит, это было ночью.
— Так ты не запер ее с вечера?
— О, я не запер! Аза не запер дверь! Товарищ Качай, разве солнце вчера не зашло, что я не запер двери?
Качай обулся, прошелся по комнате, поскрипывая расшатанным полом.
— Ну, хорошо! Может быть ты забыл это! Что-нибудь пропало, да?
— Не знаю! Я побежал сюда, мне страшно было смотреть, пойдемте скорее, товарищ Качай!
— Идем! Погоди стонать, может быть еще ничего не случилось!
Хранитель музея стал одеваться. Он был взволнован настолько, что маленький сторож его должен был помочь ему всунуть руку в рукав кожаной тужурки.
— Может быть ты слышал что-нибудь ночью?
— Нет!
— Не остался ли кто-нибудь с вечера там? Кто вчера был в музее?
Аза потер лоб, наскоро встряхивая тени забытого дня:
— Я помню, кажется, всех. Были красноармейцы. Были два русских с парохода. Потом пришли ребята из школы с учителем. И затем зашел опять этот старый тунгуз!
— Ты помнишь, что они все ушли? Никто не остался? Ты всех провожал?
Аза сказал быстро: «Ну, конечно! Аза знает свое дело!» — но тут же тронул руку Качая и широко раздвинул щелки глаз:
— О, я не помню, как ушел тунгуз!
Хранитель музея вздрогнул:
— Это все тот старый тунгуз с бороденкой, который пялил глаза на пластинку с узорами?
— Он!
Качай нахлобучил шапку с досадой:
— Кажется теперь все ясно! Наверное он стащил пластинку: это — платиновая пластинка, Аза!
— О, товарищ Качай!
— Ну, ну — погоди! Надо узнать, в чем дело!
Мальчишка не отнимал рук от головы в знак отчаяния и горя. Они шли торопливо по сонным улицам города до остатков деревянного Кремля. Хранитель музея, как всегда, и в это утро с улыбкой влюбленного оглядел ветхую церковь, теперь его силами и старанием обращенную в музей. Причудливые главки ее и почерневшие от времени дубовые стены со старческим спокойствием и детскою радостью грелись в лучах восходящего солнца. Качай вошел на резное крыльцо, опустив голову и не открывая глаз от выбитых миллионами шагов ступеней, знавших еще и твердую поступь Ивана Кольцо. На минуту он забыл о тунгузе и обо всем происшествии — он всегда терялся здесь, подавленный величием седого от плесени дуба ступеней, с выбитой посредине дорожкой от земли до двери. Тяжелая дверь, окованная железом и похожая на грудь воина в стальной кольчуге, своим горбом метнула перед ним яркую надпись: «Якутский музей древностей» — и открылась.
— О, товарищ Качай!
— Аза, будь похож на мужчину!
Мальчик шел следом за Качаем и стонал от страха за то, что могло там случиться по его вине.
В темной, рубленой, как колодезь, церкви с такими же черными, как в колодце, стенами, дышавшими плесенью пяти столетий, хранитель музея остановился. Каждый раз, когда он входил сюда, запах заплесневелых стен напоминал ему груду лет и событий от Ивана Кольцо до этого дня. Тогда собственная его двадцатитрехлетняя молодость чувствовалась с особенным торжеством и его хотелось скрыть перед лицом четырех стен твердыми шагами, преувеличенной осмотрительностью и глухим голосом.
— Кажется, здесь ничего не тронуто, Аза?
— Здесь — ничего: все, как всегда!
— А там?
— Не знаю, товарищ Качан!
Хранитель музея прошел к витринам, слабо освещенным решетчатами окнами. В крайней витрине стекло было выдавлено, и четырехугольный неровный след на выцветшей бумаге бросился ему в глаза: здесь обычно лежала платиновая пластинка с непонятными узорами.
— А, я так и думал! Аза — ты видишь?
Мальчик хлопнул ладонями по своим щекам и, схвативши так голову, стал раскачивать ее на плечах, как чужую, подвывая в такт:
— Ой! Ой! Товарищ Ка-чай! Он ук-рал ее!
Тот нетерпеливо остановил его:
— Перестань реветь, Аза! Надо найти его!
— Тунгуза?
— Того, кто украл! Это дорогая вещь, Аза! Редчайшая и неразгаданная древность — не для того она хранилась столетия, чтобы исчезнуть в лапах спекулянтов!
Мальчик покачал головою, но уже отняв руки перестал выть:
— О, легче найти камень в Лене, чем человека в тайге!
— В тайге не продают и не покупают платины! — сурово перебил его хранитель музея, — кроме, как здесь, в Якутске, он нигде не продаст ее! Надо предупредить всех скупщиков! Мы его поймаем, Аза, во время!
Мальчик безнадежно покачал головой:
— Он не продаст никому этой штучки!
— Почему?
— Он не продаст ее, не сменяет ни на что! И на сто голов оленей и на десять шкур голубых песцов не сменяет!
Хранитель музея раздраженно барабанил пальцами по разбитому стеклу витрины:
— Да за каким же чортом тогда он украл ее?
— Не знаю!
— А ты знаешь цену платины?
— С тех пор, как вы меня учите, я много знаю, но тунгуз не знает! Я не забыл и того, что знал раньше! Поверьте мне, что тунгузу все равно — платина это или свинец! Тунгузы на Алдане делают платиновые пуговицы! Я видел у них пули из платины! Платина им не дороже свинца!
— Откуда ты это знаешь?
— Я родился на Алдане и вырос там! И я ведь говорил с этим вором!
Качай подскочил к мальчику:
— Ты говорил с ним? Когда? О чем? Разве он говорил по-русски?
— Он знает по-якутски! Он смотрел на дощечку, когда пришел первый раз, очень долго. Мне нужно было запирать двери, и я велел ему уходить! Тогда мы говорили...
— О чем?
Мальчик равнодушно заложил за спину руки:
— Об этой самой штучке. Он спросил меня: «Знает ли твой начальник, что это такое?» — Я ответил смеясь: — Начальник все знает! Ему ли не знать, что это платина!.. Тогда он сам усмехнулся: «И больше ничего?» — Я стал ему говорить, что такое платина, сколько можно получить за кусочек ее оленей. Он махнул рукой только: «Я, — говорит, — отдам твоему начальнику за эту штучку десять таких, если дело только в том, сколько она весит на его руке!»
— И что ты ему сказал?
— Что? — Аза пожал плечами, — я ответил, что это музей, и отсюда нельзя уже ничего взять ни на продажу ни на обмен! На эти вещи можно только смотреть — тогда он стал приходить сюда каждый день и смотреть!
Хранитель музея опустил голову и задумался:
— Почему же ты раньше мне не рассказал об этом?
— О, разве можно все пересказывать вам из того, что болтаю я здесь с посетителями!
Качай молчал долго, потом прошелся около витрин и заметил тихо:
— Остальное все цело! Ничто не тронуто, Аза! Зачем же ему понадобилась эта вещь? Может быть это талисман?
— Не знаю, но он не продаст ее! И если бы мы встретили его, мы нашли бы пластинку у него на груди!
— Так! — Качай задумался надолго, потом кивнул ждавшему его сторожу: — Повесь на двери записку, что музей закрыт!
Аза повернулся и ушел с видимой охотой. Хранитель музея осмотрел еще раз витрину, думая о том, что произошло. Под выцветшим куском бумаги остался лежать номерок — 124. Хранитель музея вынул его и прошел с ним в темный угол, где за высокой конторкой, хранившей теперь вместо желтых свечей описи и каталоги музея, зажег свечу и стал листовать огромный каталог, машинально поглядывая на лежавший перед книгой номерок вещи.
Он искал нужную страницу с нетерпением, как будто там можно было найти об'яснение таинственному событию. Белые капли стеариновой свечи несколько раз расплывались масляными пятнами на желтых листах.
Под сто двадцать четвертым номером, наконец, хранитель музея прочел:
«Платиновая пластинка. Найдена красноармейцами, рубившими деревянные стены кремля на дрова в 1919 году. Пластинка, очевидно, была спрятана в стене и найдена уже в золе, выброшенной из очага. По некоторым данным следует отнести находку к началу XV века, скрытую в стене гораздо позднее. Остается неразгаданным ее назначение. Пластинка сделана с какой-то целью и не является частью другого предмета. Едва ли она является предметом обихода туземцев: нельзя также отнести ее к разряду украшений. Возможнее, что в данном случае мы имеем дело с талисманом или предметом религиозного обихода. Рисунки, выцарапанные на пластинке, могут быть и обыкновенными украшениями, но могут означать событие, указание пути, условную переписку, шифр. Не исключена возможность, что находка принадлежала воинам Ивана Кольцо, условно обозначившими здесь некоторую часть неведомой им страны, в этом случае пластинка является своеобразной географической картой, заслуживающей глубокого внимания и изучения».
Товарищ Качай со вздохом перечитал страницу, прежде чем закрыть каталог. Аза подошел тихо, сказал:
— Музей закрыт!
Хранитель музея растерянно взглянул на него и вдруг оживился:
— Где коробка с фотографиями?
Аза загремел ящиками и коробками, чихая от пыли. Качай наблюдал за ним, кусая губы — он был не на шутку взволнован теперь столько же кражей, сколько и самой пластинкою.
Коробку он выхватил из рук мальчика и рассыпал на конторку скоробленные пачки снимков. Снимки пластинки вынырнули из пачек тут же. На фотографии даже и при свете свечи таинственные узоры, украшавшие пропавшую древность, были видны с совершеннейшей отчетливостью. В трех рядах таинственных знаков было что-то похожее на ступни ног, лес, рыбу. Большую часть узоров составляли круглые значки, похожие на изображения солнца неумелой рукою. Все вместе напоминало ребус, сочиненный ребенком и понятный лишь ему одному.
