Он звонил мне каждую пятницу семь недель подряд. Правда, я не всегда оказывался дома. Но это и не имело особого значения, потому что, в сущности, нам нечего было сказать друг другу. Если ему не удавалось застать меня в гостинице, то он непременно просил администратора сообщить мне о его звонке. Тот исправно передавал мне записку с его поручением, едва я переступал порог. Я пробегал ее глазами, бросал в корзинку и тут же о ней забывал.
Однако во вторую пятницу апреля он не позвонил. Я проторчал весь вечер за углом, в баре Армстронга, за бурбоном и кофе, незаметно наблюдая за парой студентов-медиков, тщетно пытавшихся заморочить голову двум сестрам. В тот вечер бар опустел раньше обычного. Около двух Трина ушла домой и Билли запер дверь, выходившую на Девятую авеню. Мы выпили с ним по паре бокалов и обменялись мнениями о баскетбольной команде «Никс», решив, что в конце концов все теперь зависит от Уиллиса Рида. В четверть третьего я снял с крючка пальто и отправился домой.
На этот раз записки для меня не было.
Это совсем не означало, что произошло самое худшее. По нашему уговору он должен был звонить каждую пятницу, чтобы я знал: он еще жив. Если я был в номере, мы перекидывались несколькими словечками. Если же он не мог дозвониться до меня, то оставлял записку: «Ваше белье выстирано». Но ведь он вполне мог забыть о нашем уговоре, хватив лишнего. Да и мало ли что еще могло стрястись!
Я разделся, забрался под одеяло и повернулся на бок, лицом к окну. В десяти-двенадцати кварталах от гостиницы, в высоченном административном здании, которое отлично видно из окна, на ночь не выключают свет. По тому, насколько яркими кажутся огни его окон, можно достаточно точно определить степень загрязненности воздуха. В ту ночь они не только бешено моргали, скрываясь в дымке, но и отливали необычной желтизной.
Я перевернулся на другой бок, закрыл глаза и подумал: «Почему все-таки он не позвонил?» Чем дольше я размышлял, тем сильнее становилась уверенность: дело не в забывчивости и не в том, что он перебрал.
Орел-Решка был мертв.
Его прозвали так потому, что он всегда, как амулет, носил с собой серебряный доллар. Он часто доставал монету из кармана, клал на краешек стола и щелчком правого безымянного пальца подбрасывал в воздух. Если это происходило во время разговора, то, пока говорил, он не отрывал взгляда от кувыркавшейся в пространстве монеты, и казалось, что он обращался одновременно и к тебе, и к монете.
В последний раз я видел, как он проделывал этот трюк в начале февраля. Он отыскал меня на моем обычном месте — за угловым столиком в баре Армстронга. Вырядился он тогда, как типичный бродвейский хлыщ: серый, со сверкающим жемчужным отливом костюм, темно-серая рубашка с вышитой монограммой, шелковый галстук в тон да еще жемчужная заколка. Ботинки на высоких, в добрых полтора дюйма, платформах. Так что казалось, его рост составлял не меньше пяти футов и шести или семи дюймов. Темно-синее, очевидно, кашемировое, пальто дополняло его наряд.
— Мэтью Скаддер, — сказал он, — ты ничуть не изменился. Когда мы виделись в последний раз?
— Пару лет назад, — предположил я.
— Чертовски давно! — Он положил пальто на стул, сверху — изящный атташе-кейс и узкополую шляпу. Затем он уселся напротив и достал свой амулет. Я наблюдал, как он подбрасывает доллар. — Чертовски долго, Мэт! — повторил он, обращаясь к монете.
— А ты, похоже, стал настоящим пижоном, Орел-Решка.
— Крупно повезло.
— Это всегда приятно.
— Да, пока тебе везет.
Подошла Трина, и я заказал кофе и бурбон. Орел-Решка повернулся к ней, озадаченно сведя брови.
— Даже не знаю, что и заказать, — сказал он. — Как ты думаешь, могу я выпить стакан молока?
— Почему бы и нет? — пожала плечами Трина и отправилась на кухню.
— Я теперь не пью, — сообщил он. — Проклятый рак.
— Говорят, это болезнь преуспевающих людей. Она часто появляется вместе с удачей.
— С какой там удачей! Вместе с этими… как их?.. метастазами. Док недавно составил целый список всего, что мне нельзя есть. Так в нем вся моя любимая жратва. Представляешь себе: в самом лучшем ресторане я могу позволить себе только порцию вонючего деревенского сыра!..
Он снова подбросил серебряный доллар.
Я знал его много лет — еще со времен службы в полиции. Задерживали его десятки раз, обычно по пустякам, и он ни разу не получил срока. Всегда откупался деньгами или информацией. Однажды он вывел меня на скупщика краденого, в другой раз дал ключ к раскрытию убийства. Долгое время он продавал нам добытые им сведения по десять-двадцать долларов. Мы ценили его: он был полезен полиции. Этот коротышка умел вовремя стушеваться, знал, как подойти к людям, а многие были настолько глупы, что откровенно болтали при нем.
