Пронзительно скрипнули узкие сходни. Высокий худощавый человек сбежал на берег. Казалось, город оглушил его, и он застыл прямо на дощатой пристани, уронив к ногам увесистую котомку. Никто не обращал на него внимания. Мало ли людей сходит на берег в Каффе? Каждый день в гавани бросает якорь до десятка кораблей из разных концов мира. Прибывает на них и оседает в каффских складах дорогое шерстяное сукно, испанский сафьян, стекло, зеркала, изящная посуда, янтарь, мечи, кинжалы, брони и кольчуги. Множество караванов идет по суше — из далеких областей Азии, Персии, Руси, Сибири и Китая. Везут они в Каффу пушнину, москательные товары, шелковые ткани, драгоценные камни и металлы.
Большой торговый город Каффа. Могучие двадцатиметровые стены и двадцать шесть башен охраняют каффскую крепость и дворец, где живет и правит наместник, консул могущественной Генуэзской республики.
Десять тысяч жителей и гостей города населяют Кафу. Вот и еще один пришелец нырнет сейчас в пеструю толпу и растворится в ее водовороте.
На вид человеку чуть более сорока лет. Годы и пережитые испытания не состарили, но как-то проявили его лицо, прорезав глубокими, выразительными бороздами. Каждому, кто глянет на это лицо, ясно — вот человек, который многое повидал, многое вынес, но не сломился, а лишь закалился и окреп, как закаляется в огне стальной клинок. Волосы его, брови и борода выгорели почти до соломенной белизны. Одет человек странно. На нем хорасанские штаны, арабстан-ская накидка, сандалии, какие носят на северном побережье Африки, рубаха неизвестного в Каффе покроя. Но самое странное в человеке — это вовсе не его одежда. Глаза. Светло-голубые, с черным ободком вокруг радужки. Как будто тоже выгорели под неизвестным палящим солнцем или выбелены морской солью. Как будто видели такое, о чем вечером у очага не расскажут и в сказках…
Вот человек нагнулся, подхватил свою котомку, поправил кошель на поясе и вошел в толпу.
Толпа в порту многоцветна и многоязычна.
— Эй, господин, не желаешь ли приобрести коня для поездки на север? Ты ведь с севера?
— А вот благовония для твоей красавицы!
— Есть ли у тебя ночлег, господин?
— Возьми финики. Сладкие, как шербет. Даром отдаю, себе в убыток!
— Подай, добросердечный ходжа, на бедность слепому калеке… Во имя Аллаха милостивого и милосердного!
— А вот лалы ормузские… Мимо, мимо…
К. Богаевский. Феодосия
Каффа — центр генуэзских колоний в Крыму (современное название — Феодосия).
Генуя — город в современной Италии, в средневековье — столица могущественной торговой республики. Много лет конкурировала с Венецианской республикой за рынки сбыта производимых товаров и получение прибылей от далеких колоний.
Фарси — персидский язык, на котором говорили купцы во многих странах.
— Поди! И ты поди! — голубые глаза с черным ободком смотрят куда-то вдаль. Или внутрь себя…
И вдруг человек словно споткнулся: старый нищий в лохмотьях, весь в беловатой коросте безнадежно тянет корявую руку:
— Пода-айте, Христа ради! Помогите, добрые христиане, ради Христа, ради Его Святой Матери…
Человек, раздвигая прохожих, в три прыжка оказывается рядом со старым нищим. Наклоняется так низко, что едва не падает на мощенную камнем мостовую. Говорит на фарси, слегка задыхаясь, словно после долгого бега:
— Ты… русскую речь… ты, отец, от Руси пришел? — спохватывается, повторяет то же самое по-русски.
— Да, — кивает головой убогий старик, — русич… Пода-ай…
Нищий смотрит на странного человека с опаской и надеждой. По лицу вроде бы и земляк. Но вот одежда… И эти выгоревшие глаза…
Человек развязывает кошель, протягивает нищему большую, тускло блестящую монету. Золотой?! Нищий замирает, не веря, потом скрюченные пальцы хищно хватают монету, и она мгновенно исчезает в глубине лохмотьев.
Странный человек щурится на солнце, вытирает глаза тыльной стороной ладони. Неужто слезы?! Выпрямляется, собираясь уходить.
— Кто ты? — спрашивает с любопытством нищий вслед уходящему человеку.
— Афанасий Тверитя-нин, — отвечает тот и, помолчав, добавляет: — Я пять лет русской речи не слыхал… Теперь вот услышал, будто в родном дому побывал…
— Чудны дела твои, Господи! — вздыхает нищий, незаметно ощупывая монету.
— Как на русское купеческое подворье пройти, знаешь?
— Сейчас прямо иди, в горку. Как ворота крепостные увидишь, повернешь направо. Там вскорости и будет подворье. А ты разве купец?
— А что, не похож разве? — усмехается человек.
— Да уж и не знаю, — старый нищий снова прячет глаза.
— Ладно, отец, прощай, Господь с тобой!
— Христом спасаемся, милостию Его, — бормочет нищий.
— Истинно так… — задумчиво соглашается незнакомец и идет прочь.
Старик облегченно вздыхает и еще глубже прячет заветную монету.
Вино из тонкогорлого серебряного кувшина налил в кубки темнокожий слуга.
— Афонас, торговый гость и гость в моем доме! Воистину ты совершил диковинное путешествие, — восторгался хозяин.
— Хожение мое еще не окончено, Винченцо, — качнул головой Афанасий, пригубливая терпкое душистое вино. — Надобно еще на Русь пройти.
— Пройдешь! Как не пройти! — с воодушевлением воскликнул Винченцо Перотта, помощник и доверенное лицо консула Генуи, Джоффредо Леркари, представитель могущественного Генуэзского банка святого Георгия. — Столько стран и народов ты уж преодолел, столько морских миль проплыл! Тебе, должно быть, сказали, что я — любитель слушать рассказы торговых гостей. Многие диковинные люди морем и сушей прибывают торговать в Каффу, много странных историй и баек рассказывают. Но такого удивительного рассказа мне слышать еще не приходилось! А нет ли у тебя, Афонас, карт тех мест?
— Нет, рисовать пути я не умею, да и готовых карт в Индийской земле не видывал.
— Жаль, Афонас, очень жаль… Но вот что ты обязан сделать! Ты же писать обучен?
— Грамоте разумею. Еще батюшкиными стараниями в малых годах, в родном дому обучен дьяком Димитрием.
— Вот! — искренне обрадовался Перотта. — Так запиши же обо всем, что видел. Это будет документ бесценный. Что мы об Индии знаем? Байки одни да сказки дикие. Это здесь, в просвещенной Каффе. А на родине твоей?
— Не кори, Винченцо, — Афанасий нахмурился, покачал головой. — Родина моя, Русь, грамотными и мудрыми людьми вельми богата. Ты бывал ли там, говорил ли с людьми смыслеными (мудрыми)? Или тоже байки слушаешь?
— Не сердись, Афонас, — Винченцо огорченно выпятил губу, блеснули живые сливовые глаза. — На Руси я не бывал и тебя обидеть не думал. Тебе верю. Да и должен каждый человек свой родной край ценить и хаять не давать. Так правильно. На том только на чужбине и выстоять можно. Верно я говорю?
— Верно, Винченцо! Ох, как верно сказал ты! — горячо подтвердил Афанасий. — Трудно в одиночку в чужом краю сохранить веру правильную, взгляд прямой! Так и хочется приспособиться, поддакнуть, где надо, промолчать, где выгодно…
— Аи, Афонас… — Перотта затряс головой, как бы вытряхивая что-то из волос, и неожиданно хлопнул в ладоши. — Джакомо-менестреля сюда!
Почти сразу, словно поджидал неподалеку, в зал вошел юноша в лиловых, обтягивающих длинные ноги штанах. В руках он держал лютню. Винченцо кивнул менестрелю, и тот протяжно запел на незнакомом Афанасию языке. Грустная, незамысловатая мелодия, как белый голубь, металась под высокими сводами зала и не находила выхода. Винченцо тосковал вместе с балладой, на его подвижном лице отражалось страдание. Торговый гость слушал вроде бы отрешенно, но вот резким движением рванул завязку у ворота, сжал в руке серебряный кубок. Мелодия смолкла, умолк и голос менестреля.
— О чем он пел, Винченцо?
— О том, как рыцарь отправился в дальний путь с благочестивой целью. Благородная дама осталась его ждать. На пути рыцаря было много препятствий, он сражался, побеждал чудовищ, но где-то потерял себя. И теперь он не знает, куда лежит его путь и ждет ли его еще благородная дама… Я слушал твой рассказ, Афонас, и подумал, что тебе будет близка эта баллада… Я сам люблю ее больше других. Прости, если напрасно растревожил тебя. Долг хозяина развлекать гостя…
— Ах, Винченцо! Ты правильно угадал! Эта песня про меня! Я не мог больше жить на чужбине, но и на любимую Русь иду в тревоге великой. Не потерял ли я себя, как тот рыцарь?!
— Ты глубоко смотришь в мир, Афонас. Ты найдешь ответ. Не знаю почему, но я верю тебе. Я слышал много рассказов торговых гостей. Все они не удерживались от того, чтобы рассказать больше, чем видели, уходили вслед за своим или чужим воображением. Только ты говорил о том, что видел сам. Больше десяти лет я представляю в Каффе Генуэзскую республику. Знаешь ли ты, где моя родина?
И. Айвазовский. Венеция
Неизвестный художник. Панорама Генуи
— Нет, Винченцо, откуда мне знать. Я думал, ты генуэзец.
— Я родился в Венеции, Афонас, и уже больше тридцати лет не видел родины. Джакомо пел венецианскую балладу. Он часто исполняет их для меня. Ты знаешь, Венеция до сих пор снится мне. О, как она прекрасна на рассвете, когда тени дворцов лежат на зеленых водах Большого канала, а тысячи голубей, просыпаясь, воркуют на площади Святого Марка… И гондольер у пристани, тихонько напевая себе под нос, собирает со дна гондолы цветы и факелы, оставшиеся после веселой ночной прогулки. Если бы ты видел, как грациозно скользит гондола по тихой воде…
