— Почем «Стальные»? — спросил Жан Монье.
— Пятьдесят девять с четвертью, — ответила одна из двенадцати машинисток.
Стук их машинок, сплетаясь, создавал джазовый ритм. В окно видны были небоскребы Манхэттена. Телефоны гудели, торопливо ползли бумажные ленты, на которых теснились буквы и цифры, и, зловеще извиваясь, наводняли помещение.
— Почем «Стальные»? — снова спросил Жан Монье.
— Пятьдесят девять, — ответила Гертруда Оуэн.
Она на минуту перестала стучать и взглянула на молодого француза. Тот сидел, откинувшись в кресле, закрыв лицо руками, и, казалось, был совершенно разбит.
«И этот тоже играл, — подумала она, — что ж, тем хуже для него — и тем хуже для Фанни…»
Жан Монье, доверенный нью-йоркского филиала банка Гольмана, два года назад женился на своей секретарше-американке.
— Почем «Кенникот»? — опять спросил Жан Монье.
— Двадцать восемь, — ответила Гертруда Оуэн.
За дверью послышался громкий голос. Вошел Гарри Купер. Жан Монье встал.
— Ну и денек на бирже! — воскликнул Купер. — Двадцать процентов понижения по всей котировке! И еще находятся дураки, которые твердят, что это не кризис!
— Самый настоящий кризис, — сказал Жан Монье и вышел.
— И этот влип, — заметил Гарри Купер.
— И еще как! — подхватила Гертруда Оуэн. — Спустил все до последней рубашки. Мне Фанни сама сказала. Она сегодня же вечером от него уйдет.
— Ничего не поделаешь, — заключил Гарри Купер. — Наступил кризис.
Вычурные бронзовые дверцы лифта раскрылись.
— Вниз, — сказал Жан Монье.
— Почем «Стальные»? — спросил лифтер.
— Пятьдесят девять, — ответил Жан Монье.
Он купил их по сто двенадцать: пятьдесят три доллара убытка на акцию. Со всеми прочими бумагами дело тоже обстояло не лучше. Небольшой капитал, сколоченный им в Аризоне, весь ушел на покрытие биржевых операций. У Фанни гроша за душой не было. Все кончено. Он вышел на улицу и, быстро шагая к станции метро, попытался представить свое будущее. Начать сначала? Если Фанни выкажет мужество, это не так уж неосуществимо. Он вспомнил первые этапы борьбы, огромные стада, которые он пас в прериях, свое быстрое возвышение. Ведь ему нет и тридцати! Но он знал, что Фанни будет безжалостна.
Он не ошибся.
Когда на другое утро Жан Монье проснулся в одиночестве, он окончательно пал духом. Несмотря на черствость Фанни, он ее любил. Негритянка, как всегда, подала ему ломтик дыни, овсяную кашу, затем попросила денег.
— Хозяйка где, мистер?
— Уехала на время.
Он дал ей пятнадцать долларов, после чего подсчитал свою наличность. Оказалось — без малого шестьдесят долларов. На эти деньги можно было прожить два, пожалуй, и три месяца… А потом? Он посмотрел в окно. Вот уже неделя, как в газетах почти ежедневно печатались сообщения о самоубийствах. Банкиры, маклеры, биржевые спекулянты предпочитали смерть продолжению уже проигранной битвы. Броситься с двадцатого этажа? Сколько секунд займет падение? Три? Четыре? И затем шмякнешься оземь. А что, если не умрешь сразу? Он вообразил жесточайшие страдания, раздробленные конечности, истерзанное тело. Вздохнув, Монье сунул под мышку газету, пошел в ресторан завтракать и был удивлен тем, что оладьи, политые кленовым сиропом, все же показались ему вкусными.
— Отель «Танатос»[1], Нью-Мексико… От кого бы это? Какой у отправителя странный адрес!
Пришло еще и письмо от Гарри Купера: Жан Монье начал с него. Патрон спрашивал, почему он не является на службу, и уведомлял, что по его онкольному счету банку следует восемьсот девяносто три доллара. Как он намерен уладить это дело? Вопрос, подсказанный либо жестокостью, либо простодушием. Впрочем, простодушием Гарри Купер не грешил.
Жан Монье взялся за второе письмо. Под виньеткой с изображением трех кипарисов было написано:
Отель «Танатос»
Директор: Генри Берстекер
Глубокоуважаемый господин Монье, наше обращение к Вам сегодня — не случайность, а результат наблюдений, позволяющий надеяться, что наши услуги окажутся Вам полезными.
Вы, несомненно, заметили, что в жизни самого мужественного человека могут возникнуть обстоятельства настолько тягостные, что борьба становится непосильной и мысль о смерти представляется спасительной.
Закрыть глаза, уснуть, никогда уже не пробудиться, не слышать вопросов, упреков… Многие из нас тешили себя этой мечтой, лелеяли это желание… И, однако, за некоторыми весьма редкими исключениями, люди не дерзают избавиться от своих бедствий, и это становится понятным, когда наблюдаешь тех, кто пытался это сделать: ведь большинство покушений на самоубийство оказываются трагическими неудачами. Человек хотел пустить себе пулю в лоб — и достиг лишь того, что повредил зрительный нерв и ослеп. Другой, надеявшийся при помощи сильнодействующего снотворного, ничего не почувствовав, перейти в небытие, ошибся дозой и три дня спустя проснулся парализованный, с размягчением мозга, начисто утратив память. Лишить себя жизни — искусство, не терпящее посредственности и дилетантства, а вместе с тем, по самой его сути, усовершенствоваться в нем путем опыта невозможно.
Так вот, глубокоуважаемый господин Монье, если, как мы полагаем, эта проблема Вас интересует, мы готовы помочь Вам приобрести такой опыт. Имея в своем распоряжении отель на границе Соединенных Штатов и Мексики, в местности настолько уединенной, что никакой стеснительный надзор там невозможен, мы сочли своим долгом предоставить тем из наших собратьев, которые по серьезным и веским причинам желают уйти из жизни, возможность сделать это безболезненно, и, если дозволено так выразиться, не подвергаться никакому риску.
В отеле «Танатос» смерть застигает Вас во сне самым деликатным образом. Благодаря высокой технике, достигнутой за пятнадцать лет непрерывной успешной работы, (в истекшем году число наших клиентов превысило две тысячи), мы можем гарантировать точнейшую дозировку и немедленный результат. Добавим, что тех клиентов, у которых по религиозным мотивам возникают тягостные сомнения, мы искуснейшим образом освобождаем от всякой моральной ответственности за то, что случится.
Мы отлично знаем, что большинство наших клиентов располагают лишь ограниченными средствами и что число самоубийств обратно пропорционально цифрам погашения задолженности по банковским счетам. Поэтому мы старались без малейшего ущерба для комфорта снизить, насколько возможно, цены в «Танатосе»: Вам достаточно будет по прибытии внести в кассу отеля триста долларов. Эта сумма пойдет на покрытие всех издержек, связанных с Вашим пребыванием у нас (предполагаемая длительность которого должна остаться неизвестной Вам), на расходы, по самой процедуре, на похороны и, наконец, на содержание в должном порядке могилы. По весьма понятным причинам, сюда входит и все прочее обслуживание, в том числе чаевые.
Необходимо упомянуть, что отель «Танатос» расположен в живописнейшей местности, что у нас имеются четыре теннисных корта, плавательный бассейн и гольф на восемнадцать лунок. Поскольку наша клиентура состоит из лиц обоего пола, принадлежащих главным образом к избранному обществу, пребывание там чрезвычайно приятно, а своеобразие всей ситуации придает ему особую прелесть. Приезжающих просят выходить на станции Диминг, куда из отеля высылают автобус. Просьба письмом или телеграммой известить о своем прибытии самое меньшее за два дня. Телеграфный адрес: Танатос, Коронадо, Нью-Мексико.
Жан Монье взял колоду карт и принялся раскладывать пасьянс, которому его научила Фанни.
Ехать пришлось очень долго. Много часов подряд поезд мчался среди хлопковых полей, где над белой кипенью мелькали головы рабочих-негров. Затем сон и чтение попеременно заполнили еще два дня и две ночи. Наконец ландшафт стал гористым, величественно-пустым, фантастическим. Поезд мчался по дну глубокого ущелья, меж сказочно высоких гор, изборожденных огромными лиловыми, желтыми, красными полосами. Нескончаемой лентой стлались низкие облака. На маленьких станциях, где останавливался поезд, толпились мексиканцы в широких войлочных шляпах и в кожаных расшитых куртках.
— Следующая станция — Диминг, — сказал Жану негр-проводник спального вагона. — Почистить ботинки, масса?
Француз убрал свои книги и закрыл чемодан. Он дивился тому, каким простым оказалось для него последнее путешествие. Послышался шум горного потока. Завизжали тормоза. Поезд остановился.
— Вам в «Танатос», сэр? — спросил индеец-носильщик, бежавший вдоль вагонов.
На его тележке, уже лежали вещи двух юных белокурых девушек, шедших следом за ним.
«Неужели, — подумал Жан Монье, — эти очаровательные создания приехали сюда, чтобы умереть?»
Они тоже смотрели на него пристально, без улыбки, и едва слышно переговаривались.
Автобус отеля «Танатос» нимало не походил на погребальную колесницу, как этого можно было опасаться. Ярко-голубой, отделанный внутри в синих и оранжевых тонах, он блистал на солнце среди ветхих колымаг, придававших площади, где переругивались испанцы и индейцы, сходство с рынком металлолома. Скалистые горы по обеим сторонам пути поросли лишайником; он сплошным сизым налетом обволакивал камень. Еще выше ярко сверкали прожилки руды. Шофер был толстяк с глазами навыкате, одетый в серую форменную куртку. Жан Монье уселся рядом с ним — из скромности и чтобы не мешать своим спутницам; затем, пока машина головокружительно крутыми поворотами подымалась в гору, француз попытался завязать разговор с водителем.
— Давно вы шофером в «Танатосе»?
— Три года, — пробурчал тот.
— Странн у вас, по-видимому, служба.
— Странная? — огрызнулся толстяк. — Чем это? Я веду свою машину. Что тут странного?
— А случалось вам везти вниз тех, кого вы доставляете наверх?
— Не так уж часто, — ответил шофер, несколько смутившись. — Не так уж часто… Но бывает. Я сам тому пример.
— Вы! Правда? Вы приехали сюда на положении… клиента?
— Сэр, — сказал толстяк, — я поступил на эту службу, чтобы забыть о самом себе, и эти петли — опасная штука. А вам ведь все-таки не хочется, чтобы я угробил и вас, и этих милых девушек?
— Разумеется, нет, — ответил Жан Монье.
Затем у него мелькнула мысль, что его ответ смешон, и он улыбнулся.
Два часа спустя шофер молча указал ему на показавшееся над высокогорным плато здание отеля.
«Танатос» был выстроен в испано-индейском стиле: приземистое здание с плоскими крышами. Цементные стены в подражание глинобитным довольно грубо выкрашены в красный цвет. Комнаты выходили на юг, на залитые солнцем веранды. Навстречу путешественникам вышел портье-итальянец. При первом же взгляде на его бритое лицо Жану Монье вспомнилась какая-то другая страна, улицы какого-то большого города, бульвары в цвету.
— Где, черт возьми, я вас видел? — спросил он портье, когда коридорный взял его чемодан.
— В Барселоне, мсье, в отеле «Риц»… Моя фамилия— Саркони… Я уехал из Барселоны в начале революции…
— Из Барселоны — в Нью-Мексико! В такую даль!
— О мсье! Служба портье всюду одинакова… Разве что бланки, которые вам придется здесь заполнить, чуть посложнее, чем в других местах… Прошу прощения, мсье.
Действительно, в печатных бланках, врученных вновь прибывшим, было множество граф, вопросов и всякого рода примечаний. Рекомендовалось точнейшим образом указать место и дату рождения, а также лиц, которых надлежит известить в случае несчастья. Далее значилось: «Просьба указать не менее двух адресов родственников или друзей, а главное — переписать от руки на том языке, которым вы обычно пользуетесь, нижеследующее заявление:
Я,……, будучи в здравом уме и твердой памяти, настоящим удостоверяю, что ухожу из жизни добровольно и что дирекция и персонал отеля «Танатос» не должны нести никакой ответственности за мою смерть.»
Сидя друг против друга за соседним столом, белокурые девушки старательно переписывали заявления. Жан Монье подметил, что они выбрали немецкий текст.
Генри М. Берстекер, директор отеля, — осанистый человек в золотых очках — гордился своим заведением.
— Отель принадлежит вам? — спросил его Жан Монье.
— Нет, мсье, отель принадлежит акционерной компании, но идея его создания возникла у меня, и я состою пожизненным директором.
— Как это вам удается избегать неприятных осложнений с местными властями?
— Осложнений? — с удивлением и раздражением в голосе переспросил мистер Берстекер. — Но ведь мы не делаем ничего, мсье, что шло бы вразрез с обязанностями владельцев отелей. Мы доставляем нашим клиентам то, что они желают, все, что они желают, и ничего больше… Впрочем, мсье, здесь и нет местных властей, так как неизвестно, где именно в этом уголке земли проходит граница, и никто в точности не знает, принадлежит ли он Мексике или же Соединенным Штатам. Долгое время это нагорье слыло недоступным. По древнему поверью, сотни лет назад какое-то индейское племя собралось здесь, чтобы всем вместе умереть и таким образом избегнуть порабощения европейцами. Окрестные жители были убеждены, что души умерших возбраняют живым селиться здесь. Вот почему мы смогли приобрести этот участок по сходной цене и обеспечить себе независимость.
