С тонким стеклянным звоном рушатся на берегу льдины. Вода плещется в железный корпус парохода, журчит, разбиваясь о якорную цепь. Идет только десятый час вечера, но темно, хоть глаз выколи. Плотные тучи еще с полдня окутали все небо, низко легли над Енисеем. Дует теплый южный ветер, несет с берега возбуждающе острые запахи весны: горящей где-то прошлогодней травы, набухающих почек тальников и черемухи, освобожденной от снега, но еще дышащей холодом земли. Молчавшая добрую половину года река теперь не может наговориться.
Не каждый человек способен понять этот разговор. Но Алексей Артемьевич Баженов стоит, облокотись на поручни капитанского мостика, и слушает, слушает, улыбаясь в обвислые, прокуренные усы. Он понимает, о чем говорит Енисей. Баженову впотьмах не видно ничего, но он по шороху мелкой гальки, увлекаемой течением, по чмоканью волн, подобравшихся под выброшенные на берег льдины, знает, что вода в реке прибывает очень быстро. Хорошо! Это очень кстати. Открывать первый путь по реке ведь приходится, когда на перекатах нет еще ни бакенов, ни вешек.
Баженов снимает фуражку и так стоит, подставляя лысеющую голову влажному теплому ветру. Весна, весна! Наконец-то и здесь, на Севере, снова весна…
Ему вспоминается злой осенний день. Колючая снежная крупа больно сечет лицо, а руки стынут даже в меховых перчатках. Енисей лежит перед ним широкой белой лентой — от берега и до берега движется толстая, густая шуга. С бортов парохода свисают ледяные сосули, каждую каплю воды мороз схватывает на лету. Глухо стучат плицы колес, перемешивая и отбрасывая назад жесткую ледяную кашу. И кажется, вот-вот машины в изнеможении остановятся, крикнут: «Мы больше не в силах. Довольно!» Надо пройти всего девятнадцать километров, но на это уходят полные сутки…
Алексей Артемьевич оглядывается. Впотьмах не видно, ничего. Но он угадывает стоящий позади парохода крытый паузок, груженный тяжеловесами, важным грузом, тот самый паузок, ради которого, чтобы успеть завести его в безопасное место, пароход пробивался осенью через схватывающийся льдом Енисей.
На щеку Баженова упала крупная капля дождя. Первая в эту весну. Он бережно стирает ее тыльной стороной ладони и подставляет щеку ветру, ощущая на гладко выбритой коже лица приятный холодок. Потом он шевелит кончиками пальцев свои широкие кустоватые брови — «растут и растут!» — и трет веки глубоко посаженных глаз. О них кто-то из матросов пустил меткое словечко — «телескопы». Алексею Артемьевичу и самому это понравилось. А что же, действительно так: и по виду своему, и по силе зрения. Жену его, Нину Степановну, однажды спросили: «Какого цвета у твоего Алексея глаза?» Нина Степановна сказала: «А я и не знаю. Их никогда не видать, они у него далеко запрятаны».
Пора бы спать. Вся команда уже улеглась, матросы измотались за эти последние пятеро суток. Сперва рубили длинные майны во льду, чтобы первая подвижка Енисея не так давила в берег, потом, когда поднялась вода и в устье маленькой речки Мельничной образовался достаточно глубокий залив, заводили туда пароход и паузок, оберегая их от плывущего руслом реки тяжелого льда. Потом, когда все устье Мельничной завалило льдинами, разбивали затор.
После такой нервной, напряженной и опасной работы можно проспать напролет целые сутки. Но Алексей Артемьевич твердо решил: в семь утра он уже разбудит команду и начнет погрузку дров, — угля на берегу в запасах нет. И дрова-то только на паузке. Они загромождены тяжеловесами, и выносить их оттуда будет трудно. А отплывать надо. И как можно скорее.
Баженов знает, что сотней километров выше стоит еще скованная зимним льдом Ангара. Она течет в горах, ей холодно, и целую неделю, а то и больше трудится весна после того, как сгонит лед с Енисея, чтобы растопить льды Ангары. Бывают отклонения от этого правила, но редко, очень редко, разве наступит уж очень теплая погода. А если все идет своим чередом, то в этот промежуток времени можно свободно успеть проскочить мимо устья Ангары по совершенно чистой воде и не терять золотые дни весны на пережидание второго ледохода. Перед таким походом надо хорошо отдохнуть, это Алексей Артемьевич повторяет себе много раз, а все никак не может уйти в каюту со своего мостика. Уж очень хороша эта теплая, весенняя ночь!
Сдержанно гогоча, неразличимый в ночи, проходит стороной табун гусей. Алексей Артемьевич усмехается: запоздали, не нашли себе засветло для отдыха црдходя-щего места. И ему хочется крикнуть: «Эй вы, садитесь вот здесь, на остров. Отличная кормежка!..»
