Седьмого апреля тысяча девятьсот девятнадцатого года невысокого роста молодой человек в неопределенной одежде, которая, имея военный покрой, не принадлежала к военной форме ни одной из армий мира, крепко сложенный, хорошо упитанный, белокурый, но с живыми темными глазами быстро вышел в предполуденные часы из дубовой застекленной двери «Гранд-отеля Фенниа», в Гельсингфорсе, на Брунской улице, прямо против вокзала.
День был еще очень прохладный, хотя уже весенний по свету и краскам. Северная половина неба оставалась с ночи затянутой тяжелыми хмурыми, такими обычными для Финляндии тучами. Но ветер дул с юга, с залива. А там, над заливом, со вчерашнего вечера распростерся широкий и все увеличивающийся вширь и ввысь просвет — веселый шатер чистой апрельской лазури.
Молодой человек постоял несколько минут на углу Брунсгатан и Восточной Генриховской. Он посвистывал; с видимым удовольствием он вдыхал прозрачный морской воздух севера. Казалось, он непринужденно раздумывает — куда бы ему пойти?
Его быстрые глаза — подвижные глаза южанина, неожиданные на розовом, совсем северном лице, — с любопытством оглядывали все вокруг, словно видели перед собой нечто издавна знакомое, но в то же время — полузабытое и сильно изменившееся за ряд последних годов. Да, да… Да, да…
Вот он — неуклюжий, скучный куб «Студенческого дома» вдали налево!.. Он точно такой же, как был тогда… Вот чистенькие лавочки на противоположной стороне улицы, смешные финские лавочки со странными вывесками: готический шрифт и множество двойных гласных и согласных: «Apteekki», «Kauppa», «Myymälä». Это — тоже, как тогда! Но рядом с этим…
Выражение его открытого жизнерадостного лица непрестанно менялось. Он заметил старого крестьянина, типичного таваста со шхер, — бритого, с рыжей щетиной на дубленых щеках, в чем-то вроде домодельной зюйдвестки, и с лоцманской зловонной носогрейкой во рту… Увидел и улыбнулся — каково! «Лайба плыла мой не пуста…» Знакомо!
Но тотчас же затем взгляд его упал на русского кавалерийского поручика. Поручик, волоча по панели длиннейший палаш, закусив губу, тащил на цепочке сквозь толпу упирающегося облезлого пса; так не полагалось никогда таскать по улицам псов господам офицерам императорской гвардии!
Желтый околыш еще не успел скрыться за углом, как навстречу явились два сухоньких французских капитана, в обмотках на тонких ногах, в стального цвета плащиках с теплыми меховыми воротниками, в таких же стального цвета кепи на маленьких головках.
Кавалерист испуганно метнулся в сторону… Французы молниеносно, с непередаваемым высокомерием, бросили на него боковой, пренебрежительный взгляд и свернули в первый переулок. А вослед им из ближайшего подъезда вынырнули уже две сестры милосердия в косынках с красными крестами: за добрую милю можно было узнать в них англичанок и — больше того! — «солдат Армии Спасения»… Нет, этого раньше здесь не случалось видеть!
