Мы с мамой завесили окна. Потом зажгли свет. Сейчас нужно завешивать окна.
Сейчас война.
Наш город в затемнении.
Не видно сверху нашего города.
Вдруг в дверь заколотили, да с такой силой, будто несколько человек сразу колотят в нашу дверь, так оно и было. Вошёл управдом и соседи.
Мой маленький брат Боба захотел их напугать, внезапно выскочил перед ними и зарычал, но они на него внимания не обратили.
— Что-нибудь произошло? — спросила мама. — Что-нибудь случилось?
— Тушите свет! — закричал управдом. — Скорее тушите свет!
— С какой стати? И не подумаю!
— Скорее тушите, вам говорят! — Он щёлкнул выключателем, и все оказались в темноте.
— В чём дело? — возмутилась мама.
— Поглядите, что у вас творится!
— Ума не приложу, — сказала мама, — что у нас может твориться?
— У вас щели, — сказала Ханум Измайлова, — вот такие щели! Настоящая сигнализация вражеским самолётам.
Отец мой на фронте, а у нас сигнализация?! Это уж слишком. Семья фронтовика сигнализирует вражеским самолётам, получается?
— На окнах у нас матрасы, — говорит мама, — они свет не пропускают.
— Узкие у тебя матрасы, соседка, — сказала Ханум, — понимаешь — узкие.
— У меня узкие матрасы? — возмутилась мама. — Это у вас узкие матрасы!
— Посмотри с улицы на свои окна, соседка. Сходи на улицу и посмотри. Такие щели! Вот такие щели!
В темноте не было видно, какие она показывала щели.
— Обсудим всё спокойно, — сказал старик Ливерпуль. — Раз нету света, не надо торопиться. Всё устроим. Никому ведь ничего не угрожает в данную минуту. Обо всём поговорим по порядку. Дела дневные позади, и спешить нам сегодня некуда. Не такой уж это сложный вопрос, чтобы спешку устраивать, в самом деле…
— Развёл антимонию, — сказала Мирзоян, — всегда навеселе и заводит антимонию.
— Да погодите вы, — сказал управдом. — Сейчас не время разногласиям. Нужно быть начеку. За светом следить внимательно. Ни щёлочки света, понятно? Так что ликвидируйте просветы.
— Ликвидируем, — сказал я. Мне это слово понравилось.
— Хорошо, — сказала мама, — я повешу по бокам одеяла.
— Вешайте что хотите, — сказал управдом, — это ваше дело.
— Ай, соседка, — сказала Мирзоян, — на чём же вы спать будете?
— На чём все спят, — сказала мама.
— Все постели повесите — и тогда как?
— А что же мне ещё вешать?
— Что-нибудь другое.
— Откуда же я возьму другое? Выкручиваемся как можем.
— Мы тоже выкручиваемся, — сочувствовали соседи.
— Кручусь и верчусь, — сказала мама.
— Все крутятся и вертятся, — поддерживали соседи.
— На чём же вы спите? — не отставала Мирзоян.
— С окон снимаем и спать ложимся.
— А потом?
— Потом снова приколачиваем.
— Так каждый день и приколачиваете?
— В матрасе уже полно дырок. Остаётся только повесить на гвозди. Мы люди не богатые и не гордые.
— А вы сказали: приколачиваете, — вмешался Ливерпуль.
— То вешаем, то приколачиваем, — говорит мама.
— Бедные матрасы, — посочувствовал Ливерпуль, — навряд ли они войну продержатся.
— Вся жизнь у людей изменилась, даже вещи не на своих местах оказались, — сказала Мирзоян.
— И беседуем во мгле, — сказал Ливерпуль.
Дверь была не заперта, и кто-то вошёл к нам на веранду.
— Эй, кто здесь есть? — закричали с веранды.
— Что там опять такое? — спросила мама.
— Ваш пятилетний сын по улицам разгуливает, — ответили с веранды.
— Ах, вечно он сбегает, — спохватилась мама, — вечно он в движении!
«…Кручусь я и верчусь. И ничего не видно!» — распевал Боба на веранде.
Мама уже была там.
— Я вообще не люблю ничего плохого, — объяснял Боба, — когда темно, когда нет света и когда ничего не видно.
— Можно подумать, что он один всего этого не любит, — отвечала мама из темноты, коридора.
— Я ходил искать свет, — оправдывался Боба.
— И нашёл? — насторожился управдом.
— Нигде нету света, — сказал Боба.
— Вот видите, кругом порядок! — сказал управдом.
— Тогда дайте мне красную повязку, — сказал Боба.
Старик Ливерпуль сорвал свою повязку дежурного и повязал Бобе на рукав.
Даже в темноте было заметно, как Боба загордился. Завтра я у него эту повязку отберу, подумал я.
Расходились соседи. Свалили стул с грохотом. Кто-то ушибся.
Мы сняли наши матрасы.
Окна были раскрыты, и небо чёрное.
На улице ни огонька.
Мне не спалось.
Было душно. Бродил в небе слабый прожектор.
У всех своё затемнение, думал я, у каждого по-своему.
У старушек Добрушкиных ковры висят.
У Груниных шторы.
У Мирзоян фанера.
У дяди Миши картон.
У Фалалеевых рекламные противопожарные щиты.
У старика Ливерпуля доски, остаются щели, и его несколько раз предупреждали.
У дяди Гоши окна завешены шалями, и меня всегда интересует, откуда он набрал столько шалей.
У Алиевых одно окно, они к нему прислоняют шкаф. Не лень людям шкаф двигать каждый вечер. Зато никогда в жизни осколки им в комнату не влетят, как они уверяют.
У Измайловых блестящая плотная бумага, все спрашивают, откуда они её достали, а папа Измайлов улыбается и говорит: «В универмаге до войны». Все удивляются, как он мог знать, что начнётся война и ему понадобится эта бумага. Он отвечает, что купил её для совсем другой надобности, но не успел использовать. Тогда спрашивают, для какой надобности он её купил и почему не успел использовать. Оказывается, он собирался оклеить стены своей веранды, но всё откладывал. А теперь ждёт окончания войны, чтобы снять её с окон и оклеить веранду.
С завистью смотрят на его практичное, недорогое затемнение.
Все хотят иметь красивое и практичное затемнение.
Я тоже жалею, что мы не купили раньше такой бумаги и теперь нам приходится вывешивать матрасы.
Боба спит с красной повязкой. Даже во сне лицо у него довольное и гордое.
…Рано утром влетели к нам братья Измайловы, у каждого по рулону.
Рамис, Рафис, Расим, Раис промчались в нашу комнату как конники, размахивая рулонами. Ни слова не говоря, оставили свои рулоны и умчались.
— Порядочно у них бумаги, — сказал я, — на две семьи.
Мой брат Боба схватил рулон, но мама отняла.
— Спасибо соседям, — сказала она. — Обращайтесь с бумагой бережно. Сегодня мы сделаем шторы. А когда кончится война, нашим соседям эта бумага понадобится, чтобы оклеить веранду.
— Советский лётчик таранил самолёт! — заорал я, вбегая в комнату.
— Зачем же так орать? — сказала мама.
— Он ночью таранил! — орал я.
— Представляю, — сказала мама. Ничего она не представляла.
Я размахивал газетой:
— Как даст фашисту в хвост! Винтом как врежет р-р-раз! Бац по хвосту! Тот по-ошёл вниз…
Раскрыв глаза, смотрел на меня Боба. Он тоже ничего не представлял.
Ведь я собирал все газеты. Я знал всех героев. Я знал их в лицо по портретам. Я очень любил их. Не мог я пропустить ни одной газеты. Не могло такое произойти.
И всё же происходило.
— Одной газеты у меня сегодня не хватает, — сказал я, — в нашем ларьке она кончилась. Где-то нужно найти.
Мама к этому привыкла. А Бобе всё равно.
— Попроси у соседей, мама, может быть, у них есть эта газета. Если у них её нет, придётся искать в другом месте.
— Неужели нельзя обойтись без одной газеты?
— Никак нельзя.
— Спроси сам.
— Но мне могут не дать.
Мать идёт за газетой и возвращается ни с чем.
— Я так и знал, — говорю. — Такую газету никто не даст. Первый в мире таран. Представляешь? Ночной. Отрубил фашисту хвост. Вот герой! Нет, такую газету никто не даст, нечего и просить.
— Если бы она у них была, они бы дали, — говорит мама.
— Никто бы не дал. В этом я убеждён.
— Ну, зачем она им, для чего? Никогда бы они не стали из-за газеты портить отношения.
— Ничего ты не понимаешь, мама. Из-за такой газеты можно портить отношения. Если бы ты представляла…
— Газеты, газеты… — говорит мама. — Зачем тебе столько газет?
— Ведь он срезал фашисту хвост!
— Ох, эти газеты, — вздыхает мама, — кругом война…
— Не искал бы я эти газеты, если бы там войны не было!
— Понятно, — говорит мама.
Ничего ей не понятно.
Я выскочил на улицу. Сел на трамвай.
— Посмотрите хорошенько, — попросил я в киоске у бульвара. — Неужели не осталось?
— Сейчас посмотрим хорошенько. — Продавец знал меня. — Нет, нету, — сказал он, — ни одной нету.
— А может быть, есть?
— Не может быть, раз нету.
— Как жаль, — сказал я, — неужели нету?
— Что за газета? — спросил кто-то.
Собрались люди, и все интересовались, что особенного в газете, которую я так ищу.
— Советский лётчик таранил самолёт, — сказал я, — он срезал фашисту хвост.
— Замечательный лётчик, — сказал продавец.
— Я и сам знаю, что замечательный; значит, у вас нет газеты? А где она может быть, вы не знаете?
— Поищи, дорогой, где-нибудь может быть. Непременно где-нибудь есть, нужно поискать.
— Важные сообщения? — спросил кто-то.
— Ночной таран, — сказал я, — срезал фашисту хвост.
— Как то есть срезал?
— Вот так — вжик! — и я показал рукой, как это делается.
Все стали обсуждать ночной таран, и продавец сказал:
— Заглядывай почаще.
— Мне нужно сегодня, — сказал я.
— У меня дома есть эта газета, — сказал один старик, — но я сейчас домой не собираюсь.
— А когда вы собираетесь?
— Не скоро.
— Не надо мальчонку расстраивать, — сказал продавец, — если вы домой не собираетесь, незачем об этом говорить.
— В конце концов пойду же я домой, но не сию минуту.
— Я подожду, — сказал я.
— Первый раз вижу, чтобы человек так газету искал!
— Я же вам объясняю: лётчик Талалихин таранил самолёт, разве этого мало?
— Он твой родственник, что ли? — спросил старик.
— Если бы он был мой родственник, я бы до неба подпрыгнул.
— Я бы тоже подпрыгнул, — сказал старик.
— Ну вот видите!
— Придётся идти за газетой, — сказал старик. — Я хотел посидеть на лавочке, но разве можно отдыхать, когда тебе нужна газета.
— Я посижу с вами сколько хотите, — сказал я.
— Не уверен, что тебе интересно со стариком сидеть, — сказал он, — вперёд — за твоей газетой!
Я ему рассказывал по дороге:
— Все газеты с портретами Героев, а у меня ни одного, даже самого дальнего родственника Героя нет. Я и сам на фронт сбега́л, да толку что? Ничего из этого не получилось. В посёлке Монтина меня ссадили и обратно на трамвае привезли. Представляете, поезда там обычно не останавливаются, а этот остановили…
— А где отец? — спросил старик.
— Известно где, на фронте.
— Может, он уже давно Герой, пока ты тут страдаешь.
— Может быть. Вот и смотрю в газетах, но пока нету. Неизвестно ведь, когда будет. Ещё до войны увидел я на нашей улице Героя с Золотой Звездой. Я забежал вперёд и вовсю глазею на золотую звёздочку, мешаю ему идти, под ногами верчусь и всё глазею, глазею… Он остановился и спрашивает: «Чего тебе?» Я будто онемел: на звёздочку уставился и не отхожу. Тогда он слегка приподнял меня, осторожно отодвинул в сторону и пошёл дальше. Но я опять за ним побежал, как вдруг, представляете, выходит из-за угла навстречу ему здоровенный дядька — и тоже Герой! Они обнялись, поцеловались и дальше вместе пошли. Вместе сразу два Героя! Встретил сразу двух Героев Советского Союза до войны на нашей улице! Не верите? Клянусь! Вот встреча, а? Только я их фамилии не знаю…
— Верю, верю, — сказал старик, — отчего не верить.
— Я шёл за ними, шёл, а потом неудобно стало, сколько можно… Скорей всего они были старые друзья, а вы как думаете?
— Наверно, старые друзья, — сказал старик, — пожалуй, так оно и было. Воевали вместе в Испании или летали в Америку через Северный полюс.
— Удивительная была встреча, до сих пор вспоминаю.
Старик согласился, что встреча действительно была удивительна, такого видеть ему до войны не приходилось. Вот окончится война, наглядится он на своих сыновей-героев.
На крыше военкомата устанавливали зенитки. Милиция разгоняла любопытных, а они не уходили. Ещё бы! Залезть бы на крышу, на ночь спрятаться и дождаться вражеских самолётов. Начнут палить, а я тут как тут, сын фронтовика, подношу зенитчикам снаряды…
Старик с улицы позвал жену, она вышла на балкон и долго не понимала, что от неё требуется. Потом кивнула головой и вынесла газету. Газета полетела как птица, и я помчался её ловить. Но оказалась не та газета.
— Найдём, найдём, — сказал старик, — вечно старуха путает.
Он опять стал её звать, но она не появлялась.
— Придётся подняться, — сказал старик.
Мы поднялись, и старик сказал:
— Мальчонке нужна другая газета.
— А зачем она ему? — Старуха посмотрела на меня.
— Она ему просто необходима.
— А для чего?
— Ну, это его дело, — сказал старик, проталкивая меня в комнату.
— Я все газеты собираю с первого дня войны, — объяснил я, — ни одной пока не пропустил. А сегодняшний номер особенный, я за ним и гоняюсь.
— А чем он особенный? — спросила старуха.
— Ну как же! — Газета лежала на столе, и я показал ей лётчика. Она всё поняла и погладила меня по голове. Она всё понимала.
— Непорядок у него насчёт родственников, — сказал старик.
— А что у него с родственниками? — спросила старуха.
— Ни одного Героя нет, — сказал старик.
Они посмотрели друг на друга и улыбнулись.
— У нас трое сыновей на войне, — сказал старик. — Мать все газеты просматривает, вроде тебя. Следит за позициями войск по карте, пытается узнать, где сыновья находятся, да разве узнаешь.
Старуха вытащила карточки сыновей, и я восхитился, сколько у них орденов. Вот все трое в обнимку. Вот отдельные фотографии. Вот братья совсем малыши.
— Про наших сыновей писали, — сказала старуха с гордостью, — кто-то взял газету, а потом не вернул.
Я спросил фамилию и вспомнил. «Отважный экипаж» — называлась заметка. Такие вещи я крепко запоминал. У стариков газета не сохранилась, и я обещал принести.
Теперь у меня все газеты. Одну дам старикам, и опять получается, что одной у меня всё-таки не хватает.
— Ну и пусть.
Я выпилил маленькую звёздочку Героя Советского Союза из большого куска бронзы. Лежит она в старинной бархатной коробочке, как золотая. Откроешь крышку, а она сверкает и переливается. Сколько дней потратил я на эту звёздочку, сколько часов! Попробуйте выпилить гранёную звёздочку из большого куска бронзы! Такую нигде не купишь, нигде не достанешь, ни на что не выменяешь.
— Ты читала про дядю? — спросил я маму, любуясь звёздочкой.
Никто не мог читать о моём дяде, которого на свете не было. Я просто его выдумал, соврал, но войдите в моё положение, посочувствуйте человеку, у которого непорядок насчёт родственников… Несуществующего дядю наградил я звездой Героя, но разве здесь большой обман? Любой из нас станет Героем, а значит, обмана здесь нет. Если нет мне возможности стать Героем, значит, это единственная возможность. В семье должен быть порядок, в семье должен быть Герой.
Вот так рассуждал я, поглядывая на маму, а она возилась у плиты. Не очень-то она меня слушала, да это и неважно. Я сам хотел в дядю поверить, сам слушал себя, вот что важно. Я хотел, чтоб он был в самом деле.
— Что это ещё за дядя? — удивилась мама.
— Не читала? — спросил я, волнуясь.
— Ну и что же ты вычитал?
— То и вычитал.
— Так что же?
— А вот и то.
— Странные у тебя выходки, — сказала мама, — о чём ты?
— Потом, — сказал я и быстро ушёл с кухни.
Мы сели за стол, и мама спросила:
— Что это ты там плёл?
— Что значит плёл? — обиделся я. — Это правда.
— Так в чём там дело? Что там за дядя?
— Дядя как дядя, — отмахнулся я.
— Ну, а всё-таки? — не отставала мама.
— Мой дядя, а не твой, ясно? — разнервничался я.
— С ума сошёл? — сказала мама.
— Дядя, и всё! — крикнул я, закрыв глаза от волнения. — Могла бы и прочесть!
— Ну, хорошо, — сказала мама, — пожалуйста, я просто думала, что-нибудь серьёзное.
— Конечно, серьёзное! Очень серьёзное!
— Представляю, — сказала мама.
Ничего она не представляла.
Я встал из-за стола. Маячил у меня перед глазами прославленный дядя. В руке я сжимал свою звёздочку, и острые края впивались мне в ладонь. Я увёл Бобу в другую комнату и показал ему звёздочку.
— Дай! — сразу сказал Боба.
— Ты погоди, — сказал я.
— Отдай! — заорал он.
Я спрятал звёздочку в карман и рассказал ему про дядю. Я сочинил для дяди биографию, и Боба меня слушал внимательно.
— Всё понял? — спросил я.
— Всё, — сказал Боба.
— А что ты понял?
— Мой дядя — Герой Советского Союза.
— Где он раньше жил?
— В Ленинграде.
— А сейчас?
— Не знаю.
— Сейчас он на фронте, чтоб ты знал.
— На фронте, — повторил Боба.
— На каком?
— На нашем.
— На Ленинградском, чтоб ты знал.
— На Ленинградском, — повторил Боба.
— Знаешь, какие у него ордена?
— Не знаю.
Я перечислил. Многими орденами наградил я дядю.
— Повтори, — сказал я. Но Боба отказался.
— Ты должен знать, сколько орденов у твоего дяди.
— Много… — сказал Боба.
— Вот и хорошо, что много, родной ведь человек.
— Не помню… — ныл Боба.
— А где жил твой дядя, помнишь? — возвратился я к началу.
— Забыл, — сказал Боба.
— Как же ты своего родного дядю не знаешь!
— Не хочу твоего дядю… — заплакал Боба.
— Он такой же мой, как и твой!
— Мне дядю не нужно… — ныл Боба.
Я показал ему звёздочку, и он сейчас же к ней потянулся.
— Да знаешь ли ты, чья это звёздочка? — сказал я.
Он не знал.
— Дядина, — сказал я.
— Мама! — заорал Боба. — Опять дядя!
— Молчи ты, пойми наконец…
Нет, он не понимал. Не мог понять мой брат Боба, что значит для меня дядя…
— Отстань от малыша, — вмешалась мама.
— С такой памятью он далеко не пойдёт! — разозлился я. — Ничего из него путного не выйдет! Нужно тренировать свой ум!
— Чего он от тебя хочет? — спросила мама Бобу.
— Дядю хочет… — всхлипывал Боба.
— Объяснишь ты мне наконец, что это за мифический дядя и чего ты хочешь от ребёнка?
— Я хочу, чтоб он был умный.
— Он не глупее тебя.
Боба подбежал ко мне и шёпотом спросил:
— Отдашь звёздочку?
— Дам только подержать, — сказал я. — Такую звёздочку даже подержать почётно.
— Дядя родился в Ленинграде! — вдруг выпалил Боба.
— Не совсем, оказывается, забыл, — сказал я.
Бобу словно прорвало:
— Два ордена Красного Знамени, два ордена Красной Звезды…
— Молодец! — сказал я.
— …три медали «За отвагу», три медали «За боевые заслуги»… — шпарил он без запинки.
Мама взяла Бобу за руку, он вырвался.
— Гвардии майор!!! — орал он откуда-то уже с веранды. — Родился в Ленинграде! А сейчас на фронте!!!
Я догнал его, сунул ему под нос звёздочку и спросил:
— Чья это звёздочка?
И Боба сказал:
— Папина.
Такого ответа я никак не ожидал. В это время завыла сирена, и мама стала быстро одевать Бобу и велела мне переодеться. Несколько раз уже были тревоги, и всё учебные. Я не спешил, а мама торопила. Сирена выла всё сильней и сильней. Я думал, как бы сбежать — поглядеть, что творится на улице в это время. На лестничной площадке собрались все соседи. Некоторые были с узелками, а семья дяди Гоши с подушками. Дежурный повёл за собой всю компанию. Я держал за руку Бобу, и он подвывал сирене.
— Верно ты сообразил, — сказал я Бобе.
Он прекратил выть.
— Чего сообразил?
— Звёздочка, конечно, папина, — сказал я, — при чём здесь дядя…
Сирена продолжала выть.
Я протянул Бобе тёплую, согретую в ладони звёздочку и задумался о своём папе, которому неизвестно как сейчас приходится…
Когда я узнал, что в Кишлах на свалке груды оружия, я спать не мог. Оказывается, привозят с фронта разное трофейное оружие и сваливают в кучу у завода в Кишлах. Доехать до Кишлов на электричке, а там свалка в двух шагах. Не спалось мне в эту ночь, представлялись мне разные карабины, пистолеты, автоматы, бомбы, снаряды, просто не верилось, что там такие вещи запросто валяются. Настоящее ведь богатство! Склад оружия, груда вооружения. Пусть старое, негодное, но ведь исправить можно! Да я бы всё на свете отдал, только б мне эти штуки приобрести. Кто об оружии не мечтает! Да я по разным пулькам, гильзочкам с ума сходил, а тут невообразимо! Всю эту груду, говорят, собираются переплавить. Да мне бы чуточку, совсем немного, старенького оружия, пока его не переплавили. Выберу себе кое-что, а там, пожалуйста, переплавляйте. Мои автоматики, пистолетики, карабинчики, винтовочки, я вас в порядок приведу, исправлю. Достану себе оружие, пусть только немцы сунутся! Лягу у порога с автоматом, пусть только появятся! Шквальный огонь по фашистам, смерть немецким оккупантам, не войдут они в нашу квартиру! «Внуки Суворова, дети Чапаева, бьёмся мы здорово, колем отчаянно!» — отличный плакат висит на стене с отличными словами! Отчаянно буду палить без передышки по врагу, идёт священная война! Разгромим и уничтожим вражеское отродье! Наше дело правое, враг будет разбит!
