Что? Рассказать о мраке Брасса? Попробуйте-ка передать это словами… Он долго бродил в темноте, натыкаясь на стены, пока не был схвачен стальными пальцами и не помещен в глицериновый гроб. Крышка захлопнулась. Мрак? Вообразите голоса, пришедшие из тьмы, — только голоса и ничего больше:
— Эй!
— Аааааа…
— Эй, как тебя кличут, приятель?
— Мне кажется, он еще не очнулся.
— Заткнись! Ну, давай, отзовись!
— … ааа… что…?
— Он приходит в себя.
— … кто…?
— Я — Ястреб, а он…
— А я — Свин. Ястреб хочет знать, за что тебя посадили.
— А… да… я… меня зовут…
— Так-то, приятель. Лучше сразу дать Ястребу то, что он хочет. Ястреб всегда получает то, что он хочет.
— Ха, как ты ему, Ястреб!
— … Кейдж[1]. Джейсон Кейдж.
— Кому ты перешел дорогу, Кейдж? Сюда просто так не сажают.
— Я… послушайте, оставьте меня в покое!
— Ишь ты, чего захотел!
— Я не… я просто хочу остаться в…
— Сейчас я прикажу Свину слегка пошуметь. Ты знаешь, приятель, тебе лучше сразу сойти с ума, чем услышать это еще раз. Давай, Свин, ори!
— Аааагаагаа… ууоооооа… ыыыиыы… ха…
— … хватит!
— Нет, дружок, ты не останешься один, мистер Джейсон Кейдж. Я сижу здесь уже год, и единственное, что слышу — это треп Свина. Его лишили половины мозгов, прежде чем бросить сюда. Нет, и близко об этом не думай. Говори!
— Ястреб хочет знать, почему тебя посадили в Брасс.
— И ты расскажешь Ястребу, слышишь, мистер сонный Кейдж?
Вздох. Еще вздох.
— … я так понимаю, вы здесь газет не получаете.
— Никогда не читал газет, — смешок.
— Заткнись, Свин. Давай, Кейдж, вали дальше.
— Я не хочу.
— Говори!
— Я расскажу свою историю, если ты расскажешь свою. Ты должен рассказать, мистер Кейдж. Пожалуйста, мистер Кейдж.
— Свин, заткни пасть. А тебе, Кейдж, я повторяю — говори.
— Ну… ладно, ладно, но мне будет очень больно.
— Больно, Кейдж.
— Нас бросили в Брасс не для того, чтобы сделать счастливыми.
— Послушай, Ястреб, откуда ты родом?
— Планета называется Крагс, город — Рупция… Наши шахты добрались до самого дна планеты, кипящая лава вылезла наружу, газы, сера, одним словом — ад…
— Да, да, ты мне рассказывал, я помню — еще над дворцами богачей дым курился.
— Я же тебе сказал, Свин, заткнись. Продолжай, Кейдж.
— Нет, ты говори, Свин.
— Ты хочешь знать, откуда я, мистер Кейдж?
— Он с планеты Альба[2], Кейдж.
— Да, Альба. Мой город, Даск[3], лежит высоко в горах, везде снег, по утрам солнце еле видно в тумане, а днем все сверкает, как будто драгоценности.
— Ты ж их никогда не видел, Свин. Пусть Кейдж говорит.
— Ладно, я прибыл с планеты, которая называется… Земля.
— Земля?
— Потише, Свин!
— Из города Венеция. По крайней мере, там я был арестован, осужден и приговорен провести остаток жизни в Брассе. Венеция! Вместо улиц — каналы, тесные трущобы перетянуты бельевыми веревками, торговые лавки — просто караван лодок, палубы завалены капустой, томатами, хурмой, мидиями, артишоками, моллюсками и омарами. Туристы, студенты, банкиры и артисты, да все, кто угодно, прогуливаются по Пьяццетте, мимо розовых колонн Дворца дожей, спускаются к воде и глазеют на гондолы, на Мост Вздохов, чья изогнутая спина соединяет Дворец дожей и старую тюрьму. Ватага студентов, заметив тебя — одинокого, шатающегося по набережной, тут же окружает и тянет за собой к вапоретто, снующим по Большому Каналу. Они поют, хохочут, целуют девчонок, а я посвящаю Бруно в тайны самой удивительной архитектуры на Земле — венецианской. А потом по каналу, устроив на мосту у Академии веселую суматоху, пришла гроза, и мы спасались от непогоды в сумрачных кабачках — там все только пьют и поют, и Бруно говорил мне: все хорошо, все просто замечательно, здесь нельзя грустить, ведь мы в Венеции…
— Эй, что случилось, мистер Кейдж?
— Давай, Кейдж, продолжай.
— Кто-нибудь из вас видел Брасс снаружи?
— Как же мы увидим, мы ж внутри?
— Свин, заткнись. Нет.
— Он на заснеженном плоскогорье, очень высоко, здесь не бывает даже облаков. Кругом тьма, Брасс виден только звездам, а те, кто внутри — словно в черной дыре.
— Да-а, а откуда ты знаешь, какой он?
— Мы даже и вообразить не могли, как выглядит Брасс, мистер Кейдж.
— Я не воображал, Свин, я видел его. На рисунке. Я вообще много повидал. Когда-то я изучал архитектуру.
— На Земле?
— В Венеции?
— Да. Одно время у меня был доступ к всевозможным планам. Я знаю, к примеру, откуда идут эти коридоры, и куда они ведут.
— Серьезно?
— Я мог бы рассказать вам о каждом кирпичике Айя-Софии. Я мог бы рассказать, как устроен иллюзорный храм Анкуор на Кепларе! И я знаю все тупики, закоулки и повороты, все двери и замки, канализацию и вентиляцию Брасса!
— Ты?
— Эй, так ты хочешь сказать, что знаешь, как нам свалить отсюда?
— Венеция…
— Эй, Ястреб, ты слышишь, Кейдж похоже знает, как нам свалить отсюда!
— Заткнись, Свин. Ну, Кейдж, давай дальше.
— Венеция… ты сейчас так далека… эти ночи, дивные ночи в ресторанчиках — Гимба[4] режет сыр, и мы пробуем вино с юга и вино с севера и не можем выбрать, какое слаще — эти ночи никогда больше не вернутся. Они ушли. Бруно ушел. И удивительная ленивоглазая девушка, та, что все разрушила — я, Бруно и девушка, ее звали…
— Кейдж!
— …Сапфир!
— Кейдж, послушай меня!
— Да, тебе лучше послушать Ястреба!
— Сапфир ушла…
— Объясни нам, как эти гробы могут переговариваться. Раньше я был в другом. Я скулил и выл, как та собака, а в этом впервые услышал хоть какой-то ответ — я заполучил голос Свина. Но и он — больше, чем ничего! Что же, это, наверно, какой-то особый эффект?
— Как мы трое можем… слышать друг друга?
— Ну, как ты разговариваешь с Ястребом, да и со мной? Я побывал уже в двух камерах, но никогда раньше не слышал голосов.
— Тройная связь… да, скорее всего. Заключенные Брасса содержатся в глицериновых гробах, которые кормят и чистят их, оказывают медицинскую помощь, предохраняют от повреждений… Если вы попытаетесь нанести себе травму, пусть даже смертельную, гроб все равно вернет вас к жизни. Однажды вы сможете выйти отсюда, в темноту, но вам будет уже все равно…
— Да, да, Кейдж, нам все это давно известно, скажи лучше, как мы можем болтать в этих гробах.
— На самом дне тюрьмы три камеры соединены старыми канализационными трубами. Понимаете, вместо камня в стенах — пустые металлические трубы. Новая система проложена полтора столетия назад, она проходит теперь в другом месте, а старая — пуста, наши гробы на самом нижнем уровне подземелья. Мы можем слышать… через трубы.
— А как выбраться отсюда, мистер Кейдж? Мы с Ястребом хотели бы свалить, это точно.
— Потише, Свин.
— …трубы… под городом, клочья бумаги, тряпки, отбросы людей и животных плывут по каналам…
— Чтой-то с ним, Ястреб?
— Слушай, Свин.
— …в одиночестве, бродить в одиночестве вдоль каналов, убегающее небо, словно пурпурный поток между узкими проемами крыш, вода близ меня напоминает грязную кровь — вскрытые вены дряхлого камня. О, это жуткий город, с удивительными колодцами, ржавыми оградами, стенами, нависшими над водой, в окнах его магазинов еще стоят стекла Мурано, его дети черноглазы и темноволосы, город красоты, город разлуки…
— Кейдж, очнись, мы в Брассе. Ты много о нем слышал — тюрьма без охраны, вместо людей — автоматы. Ты сказал, что знаешь, как он устроен. Почему мы должны тебе верить?
— Я знаю. Я знал мостовые города лучше Рескина[5]. Я нашел отметину на камне, оставленную Наполеоном, когда он поднимался на мост у Сан Марко. И я знаю, как устроены замки в подземелье, я могу, как когда-то дожи, затопив нижние этажи тюрьмы, избавиться от заключенных. Я знал коридор, которым «Вознесение Марии» Тициана было тайно вынесено из церкви Санта Марии в подвал Ди Треви, торговца шерстью, и ворота, через которые проходил Марино, посещая Анджолину еще до помолвки[6]. Я поднимался по дворцовой лестнице, как некогда Байрон и Шелли и также, как они, приоткрыл тайную дверь в палаццо Скарлотти, а там, в зеркальных залах, как и прежде продолжаются ночные попойки и оргии декаденствующих внуков Fottia. Весь город был открыт для меня, а я был совершенно одинок.
— О чем это он, Ястреб?
— Тссс.
— И в мое одиночество однажды вечером пришла Сапфир. Ястреб, Свин, вы хоть раз видели женщину?
— Свин, как звали самую красивую женщину, которую ты встречал в своей жизни?
— Ну, ее звали Джоди-би. Когда я приволакивался в свою пещеру, она сразу же давала мне затрещину и принималась ржать. Она лупила меня, я — ее, а все орали и глазели, и спорили, кто победит…
— Я знал женщину в Рупции. Она проходила по пылающим улицам, и огонь возвращался обратно в нутро. Ланца — вот ее имя, когда ее пламенеющие волосы касались моего лица, ее губы…
— Никто из вас никогда не знал Сапфир. Никто из вас никогда не знал женщины. Она была дочерью посла тринадцатой планеты Сириуса на Земле. Вы родились на Крагсе и Альбе? Она проводила лето на одной, а зиму — на другой и находила их тусклыми и скучными. И вот она в Венеции. Я встретил ее трижды за один вечер. Венеция — маленький город, если целый день гулять по улицам, легко столкнуться с одними и теми же людьми… Первый раз я повстречал Сапфир на мосту у железнодорожного вокзала, там уважаемые мужья помогают своим почтенным супругам, обремененным детьми, колясками и назойливыми продавцами лотерей, перебраться через ступеньки… Возле моста Риальто я видел ее у лотка, она рассматривала балюстраду, пока торговец наполнял для нее оплетенную бутыль. Встретив ее в третий раз, я, наконец, отважился заговорить, это было на небольшом боковом канале, она остановилась возле крошечного Чертова моста, закат уже позолотил воду и гнилые камни. Она протягивала коту кусочек съестного, я подбежал и оттолкнул ее руку. Она резко обернулась, испуганная и удивленная, а я объяснил, что одичавшие коты очень злы и заразны, а в каналах полно рыбы, и они сами могут себя прокормить. Сперва она выглядела оскорбленной, затем слегка раздраженной, а потом рассмеялась и согласилась пойти вместе со мной — я умолял ее отправиться к университету, к веселым студентам и самым шумным компаниям в городе. Она усмехалась и восклицала: «Ты — замечательный парень. Конечно, я пойду с тобой». По пути я рассказал ей о всех своих призах и наградах, описал все здания, которые я спроектировал, и процитировал все свои работы по теории архитектуры. Мы подошли к Большому каналу, и я помог ей забраться в вапоретто. Проплывая мимо вычурных фасадов, я показывал ей Ка Д'Оро, церкви и большие торговые палаццо, они заслоняли разноцветное вечернее небо, а их отражения дрожали в беспокойной воде. А потом мы зашли в кафе, о, как там было весело — Бруно созвал всех и устроил вечеринку. «Я никак не мог тебя найти, — объяснял он, — а то бы пригласил заранее». Всю ночь мы пили вино и плясали на балконе, легкий бриз подхватывал шарфик Сапфир, временами заслоняя свет луны — тогда ее лицо оказывалось в полутьме, и я держал ее за руку, она улыбалась, а вода под нами несла серебро… Потом шарфик упал…
