ЗНАМЕНИТОМУ ГЕТЕ
Иностранец дерзает поднести почтительный дар литературного вассала сеньеру, первому из современных писателей, создавшему литературу своей страны и прославившему литературу Европы.
Издавая нижеследующие трагедии,[1] я должен только повторить, что они были написаны без отдаленнейшей мысли о сцене. О попытке, сделанной один раз театральными антрепренерами, общественное мнение уже высказалось. Что касается моего личного мнения, то, по-видимому, ему не придают никакого значения, и я о нем умалчиваю.
Об исторических фактах, положенных в основу обеих пьес, рассказано в примечаниях.
Автор в одном случае попытался сохранить, а в другом приблизиться к правилу «единств», считая, что, совершенно отдаляясь от них, можно создать нечто поэтичное, но это не будет драмой. Он знает, что этот взгляд не популярен в английской литературе; но не он выдумал «единства», он только держится мнения, которое еще не особенно давно признавалось законом во всем мире и до сих пор считается таковым в наиболее цивилизованных странах. Но «nous avons change tout cela»[2] и пожинаем теперь плоды отрицания. Автор далек от мысли, что, следуя своему личному убеждению или каким-либо образцам, он может сравниться со своими предшественниками, писавшими правильные или даже неправильные драмы; он только объясняет, почему он предпочел более правильное построение, как бы оно ни было слабо, полному отречению от всяких правил. В неудачах сооружения виноват архитектор, а не принципы его искусства.
В настоящей трагедии моим намерением было следовать рассказу Диодора Сицилийского. Вместе с тем, однако ж, я хотел, насколько мог, приспособить этот рассказ к закону единств. Вот почему у меня мятеж внезапно возникает и заканчивается в один день, между тем как в истории все это явилось результатом долгой войны.
Сарданапал, царь Ниневии, Ассирии и пр.
Арбас, мидянин,[3] домогающийся престола.
Белез, халдеянин, прорицатель.
Салемен, шурин царя.
Алтада, дворцовый чиновник.
Панья.
Зам.
Сферо.
Балеа.
Зарина, царица.
Мирра, ионийская рабыня,[4] возлюбленная Сарданапала.
Женщины из гарема Сарданапала, стража, слуги, халдейские жрецы,[5] мидяне и т. д.
Действие в царском дворце в Ниневии.
Зал во дворце.
Он оскорбил царицу, — он ей муж;
Он оскорбил сестру мою, — он брат мой;
Он оскорбил народ, — ему он царь,
И должен быть я подданным и другом:
Нельзя ему погибнуть так. Мне ль видеть,
Что род Немврода[6] и Семирамиды[7]
Иссяк, — что власть тринадцати столетий
Закончится, как песня пастуха?
Ему проснуться б! Ведь не всю отвагу
Беспечную в изнеженной душе
Изъел разврат; еще в ней скрыта сила:
Хоть смята жизнью — не убита; пала,
Но не погибла в безднах сладострастья.
Родясь в шатре, он трона б мог достичь;
Но, будучи рожден монархом, что он
В наследство сыновьям оставит? — Имя,
Которое отвергнут сыновья!
Но все же есть исход. Он искупил бы
И лень и стыд, на правый путь вернувшись:
Ведь так легко с него он своротил,
А неужели управлять народом
Труднее, чем бесплодно тратить жизнь?
Труднее войском править, чем гаремом?
Он вянет в низких радостях; он гасит
Свой дух и разрушает плоть делами,
Что ни здоровья не дают, ни славы —
Как их дают охота и война.
Ему проснуться должно. Но разбудит
Его — увы! — лишь гром.
Из внутренних покоев доносится нежная музыка.
Чу! Лютни, лиры,
Кимвалы[8]… Похотливое бряцанье
Игривых струн и сладкий голос женщин
И тварей тех, кто этих женщин хуже,
Должны его разгулу эхом быть,
Затем, что царь, сильнейший из монархов,
В венце из роз, валяется, небрежно
Отбросив диадему, чтоб ее
Взял первый, кто схватить ее посмеет.
Вот, показались… Душным ароматом
Уже несет от раздушенной свиты;
Вот жемчуга разряженных наложниц —
Хор и совет его — уже сверкают
Вдоль галерей; и меж распутниц — он!
Он! Женщина лицом и платьем[9] — внук
Семирамиды! Он! Не царь — царица!
Все ближе он… Остаться? Да! И встретить,
И повторить, что говорят о нем
Все честные… Идут рабы; ведет
Их государь, сам подданным их ставший!
Входит Сарданапал, женственно одетый; голова его увенчана цветами, одежда небрежно развевается; его сопровождает свита из женщин и юных рабов.
Гирляндами беседку над Евфратом
Украсить, осветить и все доставить
Для пиршества парадного. Мы в полночь
Там будем ужинать. Наладить все.
И пусть галеру приготовят. Веет
Прохладный ветер, зыбля гладь речную.
Мы отплывем. А вам, прекрасным нимфам,
С кем я делю досуг мой сладкий, должно
Увидеться со мной в тот час блаженный,
Когда сберемся мы, как звезды в небе,
Чтоб вам светлей, чем звезды, заблистать.
До тех же пор свободны вы. А ты,
Ионянка возлюбленная, Мирра,
Уйдешь или останешься?
Властитель!
«Властитель»! Жизнь моя! Что за холодный
Ответ! Проклятие царей — такие
Ответы! Госпожа себе и мне,
С гостями ль ты уйдешь, или меня
Вновь опьянишь?
Как повелит мой царь.
Не говори так! Нет мне счастья выше,
Чем исполнять твою любую прихоть.
Не смею я шептать мои желанья,
Боясь твоей покорности: ты слишком
Спешишь мечтою жертвовать другим.
Я остаюсь. Я счастлива, лишь видя,
Что счастлив ты. Но только…
Что же «только»?
Преградою меж нами может быть
Твое лишь, дорогое мне, желанье.
Мне кажется, настал обычный час
Совета. Мне бы лучше удалиться.
Ионянка права: ей здесь не место.
Кто говорит? Ты, брат мой?
Брат царицы,
Тебе же, царь мой, преданный слуга.
Как я сказал, вы все теперь свободны
До полночи, когда прошу явиться.
Свита удаляется.
Как? Разве ты уходишь, Мирра?
Царь,
Ты не сказал: «Останься».
Я прочел
Желанье это в ионийском взоре,
Который так я знаю!
Царь, ваш брат…
Брат по жене, наложница! Меня ты
Зовешь, не покраснев?
Не покраснев?
Ни глаз, ни сердца у тебя! Она
Зарделась, как закат в горах Кавказа,
Оттенки розы льющий на снега, —
И ты ее коришь, слепец холодный,
Того не видя!.. Как, ты плачешь, Мирра?
Пусть плачет: есть о чем поплакать ей,
Из-за кого другие горше плачут.
Будь проклят, кто ее довел до слез!
Не проклинай себя: и так мильоны
Тебя клянут.
Забылся ты! Смотри,
Я вспомню, что я царь!
О, если б!
Царь мой,
И вы, мой князь, позвольте мне уйти.
Ну что ж — иди, коль нежный дух твой ранен
Столь грубо. Только помни: мы должны
Вновь свидеться. Мне легче трон утратить,
Чем радость — быть с тобой.
Мирра уходит.
Смотри, чтоб разом
Не утерять и трон, и радость!
Брат!
Я — видишь? — сдержан, слыша речь такую,
Но все ж не выводи меня за грани
Натуры мягкой.
Именно за грани
Натуры слишком мягкой, слишком дряблой
Хочу повлечь тебя и разбудить,
Хотя б себе во вред!
Клянусь Ваалом,[10]
Меня тираном хочет сделать он!
А ты — тиран! Не только там тиранство,
Где кровь и цепи. Деспотизм порока,
Бессилье и безнравственность излишеств,
Безделье, безразличье, сладострастье
И лень — рождают тысячи тиранов,
Что за тебя свирепствуют, стократ
Превосходя злодейства одного
Жестокого и властного монарха.
А ложный блеск твоих причуд развратных —
Не меньше яд, чем тирания слуг,
И подрывает пышный твой престол
И все его опоры. Враг ворвется ль,
Иль разразится внутренний мятеж —
И то, и то губительно. Народ твой
Врага не сможет отразить, а к бунту
Скорей примкнет, чем усмирит его.
Кто дал тебе стать голосом народа?
Забвение обид сестры-царицы;
Любовь к племянникам-малюткам; верность
Царю (она понадобится вскоре
Ему на деле); память о Немвроде;
И что еще, чего не знаешь ты.
А что?
Тебе неведомое слово.
Скажи; люблю учиться.
Добродетель.
Неведомое?! Да оно завязло
В ушах — противней воя черни, хуже
Трубы визгливой! Лишь его твердит
Сестра твоя!
Ну, прочь от скучной темы;
Послушай о пороке.
От кого?
От ветра хоть бы: в нем народный голос.
Ты знаешь: добр я и терпим; скажи мне:
Чем движим ты?
Бедой тебе грозящей.
Какой?
Твои народы (их немало
В твоем наследье) все тебя хулят.
Меня? Чего ж хотят рабы?
Царя.
А я?
Для них — ничто; по мне, ты мог бы
Стать чем-нибудь.
Крикливые пьянчуги!
Чего им нужно? Мир… довольство…
Мира
Так много, что — позор; довольства ж — меньше,
Чем полагает царь.
А кто виной?
Лжецы-сатрапы, правящие дурно.
И царь отчасти, кто вовек не глянет
Поверх дворцовых стен, а если выйдет,
То лишь затем, чтоб летний зной избыть
В одном из горных замков… О Ваал,
Великую империю ты создал
И богом стал иль славою как бог
Сверкал века! А царь, твоим потомком
Слывущий, никогда не поглядел
Как царь на царство, нам тобой, героем,
Добытое, — твоим трудом, и кровью,
И гибелью! А для чего? Платить
Налоги для пиров, для лихоимства
Любимцев!..
Знаю! Надо, чтоб я стал
Воителем? Созвездьями клянусь,
Оракулом халдеев, заслужили
Рабы неугомонные, чтоб я
Их проклял и повел навстречу славе!
А почему же нет! Семирамида,
Хоть женщина, водила ж ассирийцев
На светлый Ганг?
О да. Но как вернулась?
Как муж и как герой. Отбитой, но —
Непобежденной. С двадцатью бойцами
Отход свершила в Бактрию.[11]
А сколько
Осталось пищей коршунам индийским?
Молчит историк.
Ну, так я скажу!
Ей лучше б выткать двадцать платьев, сидя
В своем дворце, чем с двадцатью бойцами
Бежать, покинув мириады верных
Стервятникам, волкам и людям. (Люди ж
Свирепей прочих.) И вот это — слава?
Мне лучше быть безвестным навсегда!