3 Вот и мною сказано, как Руджьер,
А с ним двое из клермонтского рода,
Сиречь Альдигьер и Рикардет,
Вышли в помощь двум узным братьям;
И еще мною сказано, как предстал
Гордый перед ними рыцарь,
А в зеленом щите его — чудо-птица,
Вечно юная и единственная под солнцем.

4 Как завидел встречный
Трех стоявших наготове разить,
Пожелалось ему испытать,
Таковы ли они духом, как видом?
«Не найдется ли, — кричит он, — меж вас,
Кто отважится со мною померяться,
Чей меч быстрей и копье острей,
Пока кто-то кого-то да не опешит?»

5 «Я готов, — в ответ Альдигьер, —
И мечом кружить и копьем разить,
Но другое нынче над нами дело,
И такое (подожди — и увидишь),
Что не то что на бой, а и на толк с тобой
Нам негоже тратить нужное время, —
Сюда будут сотен пять или шесть,
С ними-то и быть нам помужествовать,

6 Потому что честь и любовь
Велят вырвать у них двух наших сродников», —
И поведывает, для каких они причин
Здесь явились конно и оружно.
«Таково благороден ваш ответ, —
Молвит встречный, — что боле я ни слова,
Ибо верно вижу:
Мало в рыцарстве рыцарей, как вы.

7 Я хотел переведаться булатом,
Чтобы вызнать, каков в вас дух;
Но как нынче у вас иной показ, —
Я доволен и отрекаюсь вызова,
А прошу лишь принять в ваш строй
Мой щит, мой шлем,
И надеюсь, что и я покажусь
Быть достоин такого сдружества».

8 Всякому, наверно, охота[1]
Знать по имени, кто же был таков
Сей приставший к Руджьеру и товарищам
Сопоборником в столь отважный час?
То была (не хочу сказать: то был),
То была Марфиза — та, которая
Так недавно злосчастному Зербину
Горе-спутницу всадила в седло.

9 Разудалый Руджьер и два клермонтских
Рады видеть друга с собой к плечу,
Полагая в нем заведомого рыцаря,
А не рыцаршу, какова она есть.
А по малом времени
Смотрит Альдигьер и кажет друзьям
Вдали знамя, веемое ветром,
А под знаменем многий ратный люд.

Они нападают на пленителей Малагиса и Вивиана.

10 Как явились они ближе
И узнался их маврский наряд,
Стало зримо, что они — сарацины,
И меж ними несомненные два
Узных узника на убогих клячах,
И ждут майнцского золота в промен.
Говорит Марфиза: «Они здесь:
Не пора ли нам к балу-карнавалу?»

11 А Руджьер: «Еще съехались не все
Званые к балу-карнавалу,
А бал не мал,
А нам править его чин по чину.
Так помедлим: оно уже недолго».
Говорят и видят:
Показались и майнцские изменники —
Стало, впрямь пора пускаться в пляс.

12 Вот съехались майнцские изменники,
За которыми целый караван
Злата, платий и пышных сбруй,
И два пленника,
Среди копий, мечей и стрел
Страждущие, видя, что вот их ждут,
И уже заклятый их Бертолагий
В перемолвке с сарацинским вождем.

13 Ни Амонов сын, ни Бовы
Не стерпели пред майнцским супостатом:
Каждый вскачь,
Каждый бьет копьем вперевес,
И один — напробой седла и панциря,
А другой — сквозь шлем и в лицо. —
Так да сгинут все злобные неистовцы,
Как под копьями кончился Бертолагий!

14 А Руджьер, а Марфиза,
Как по знаку, не ждав иной трубы,
С места в битву, и ломятся их копья,
Вырвав жизнь одному, двоим, троим.
Руджьерову острию
Подстать сам басурманский воевода,
А и он дух вон,
И за ним два других отходят к праотцам.

15 Под ударами в растерянных смятение,
А в смятении — крайняя погибель.
Майнцским мнится,
Что на них — сарацинская измена;
Мавры мечутся
И кричат про убийство и разбой;
И пошел меж ними бой — луки в руки,
Копья вперевес, клинки наголо.

Подвиги Руджьера и Марфизы.

16 Налетит Руджьер то на тех, то на этих,
Что ни скок, то десять с ног, что ни взмах, то двадцать в прах;
А не менее того и красавица
Рубит вправо и губит влево.
Скольких тронет сталь,
Стольким ввек уже не встать:
Пред мечами их что шлемы, что панцири —
Как сушняк пред лесным огнем.

17 Кто видывал,
Кто слыхивал,
Как в бортном рое встает раздор,
И пчелы на пчел вылетают в бой,
Но насвистнет несытая касатка
Бить, губить, глотать тех и этих
Без числа, —
Тот узнает Руджьера и Марфизу.

18 А Рикардет и его двоюродный
По-иному пляшут меж двух племен:
Небрегут язычеством,
Держат глаз лишь на майнцской стороне.
Недаром у Ринальдова брата
Каков дух, такова и мощь,
А от майнцской ненависти
Еще вдвойне.

19 И с того же вражества
Сын Бовы, как яростный лев,
Не ленясь мечом,
Дробит шлемы, как яичные скорлупы.
А и всякий рад
Изъявить себя новым Гектором,
Если рядом — Марфиза и Руджьер,
Цвет и сила истого рыцарства.

20 Рубится Марфиза,[2]
Озирается на товарища,
И в уме верстает их силою,
И каждый — диво, каждому — хвала,
Но превыше хвал Руджьерова доблесть:
Мнится он несравненен,
Верится, не сам ли то Марс
Сшел на битву с пятого неба?

21 Диво — его удары,
Диво — не знающие промаха;
Рубится его меч Бализарда,
Сечет сталь, как бумажный лист,
Вскалывает шлемы и панцири,
Рассекает всадников до седла —
Валятся на траву
На-пол справа и на-пол слева;

22 Одним взмахом[3]
Сокрушает седока и коня;
Голова за головой летят с плеч,
Грудь за грудью валятся с туловищ;
Пятерых он разит единым разом —
А кабы поболее было веры
В ту истину, похожую на ложь,
Я начел бы и более, да нельзя:

23 Добрый наш Турпин без обмана
Гласит правду, а там хоть верь, хоть нет;
Но такое он молвит о Руджьере,
Что послушавши, всяк объявит: лжет!
А равно и перед Марфизою
Что ни воин, то как лед перед пламенем;
Как она с Руджьеровой доблести,
Так и он с нее не сводит глаз.

24 И как он ей — Марс,[4]
Так она ему мнилась бы Беллона,
Ежели бы ведал он вопреки
Виду, что не ратник она, а ратница,
И едва ли не впереспор
Они били тот подлый люд,
Чья и плоть, и кость, и кровь, и жиль
Изъявляли, кто способнее рубит.

Освобождение пленников.

25 Столько духа и столько доблести
В четырех бойцах,
Что они сокрушили и тех и этих,
Что уже бегущим ничто не впрок,
Кроме пят и копыт, —
Хорошо, у кого есть конь
Не в рысь, а в скачь,
А не то несручйо биться пешему.

26 Ни кольчужника в поле, ни погонщика,
Бегут вправо — мавр, влево — Майнц,
Те бросая пленников, эти — выкуп,
Всё — тем, чей верх.
С Малагиса и Вивиана узы — прочь,
В лицах — радость, а в сердцах — вдвое,
Расторопные слуги
Тащат тюки — наземь и на возы.

27 Вдоволь там нашлось серебра
Славного сосудного чекана,
Вдоволь платий
Лучшего и тончайшего шитья,
И ковров для королевских палат,
Тканых фландрским шелком и золотом,
И другие богатства и роскошества,
Но еще и вино, и хлеб, и снедь.

28 Сняли рыцари шлемы и увидели,
Что споборником их была девица,
Ибо явлены золотые кудри
И нежное из-под забрала лицо.
Ей поклон и честь
И прошенье не утаить свое имя;
А она, меж друзей всегда учтивая,
Не замедлила сказ о себе.

Отдых у Мерлинова водоема

29 Видевши, какова она в битве,
Все глядят на нее во все глаза,
А она — на единого Руджьера:
Все слова — к нему, остальные ей ничто.
Но уже зовут их служители
К пиршественному роскошеству
Под горою, защитою от зноя,
Где был ключ, а над ключом водоем.

30 То Мерлинов ключ,[5]
Каковых четыре по целой Франции,
А под ним — водоем,
Беломраморен, глажен и блестящ.
А по ободу того водоема
Резана кудесником дивная резьба:
Что ни образ, то словно дышит,
Весь как жив и едва не говорит.

с иносказательным изображением Алчности.

31 В той резьбе являлся очам чудовищный[6]
Лесной зверь, видом гнусен, зол и лют,
Волчий зуб, волчий лоб,
Впалый бок от жадного голода,
Когти львиные, а уши ослиные,
А всем прочим туловом как лиса;
И он рыщет по Франции, Англии, Италии, Испании,
По Европе, по Азии, по конец земель,

32 Всех язвит, всех губит,
Кто убог, кто высок,
А тлетворнейше —
Кто король, кто князь, владетель, наместник;
Пуще же всего,
Осквернив пречистый Петров престол,
Оно выжрало пап и кардиналов,
Заронивши соблазн в святую веру.

33 Не выстоит перед чудищем
Ни единая вставшая стена,
Никакой не защитен город,
Все оплоты, все ворота — вразлет.
Словно ширится оно в божество,
Словно впрямь оно — бог для суеверящих,
И уже налагает длань поять
Ключи неба и ключи ада.

34 А над чудищем видится паладин,[7]
Кудри венчаны державными лаврами,
С ним три юных
В златых лилиях по царским нарядам,
И под тем же знаменьем некий лев,
Вышед вместе, бьется с чудовищем
И над всеми писаны имена,
Чьи над теменем, чьи по краю платий.

35 Первым вбил по крайнюю рукоять[8]
Свой булат в брюхо скаредному хищнику
Тот, чье имя Франциск французский;
Вслед ему — австрийский Максимилиан
И Карл Пятый, державный император,
Прободающий пикою злую пасть;
А стрелою разящий в грудь
Назван Генрихом Восьмым из Британии.

36 И у Льва[9]
Значится на спине: Десятый,
И тот лев вгрызся в уши злому зверю,
Измозжив его для приспевших ратников.
Словно свеян страх, —
Так стекаются смыть грехи отцов
Немногие те, но лучшие,
Кем из чудища исторгается жизнь.

37 Три рыцаря и Марфиза
Долго медлили перед теми ликами,
В жажде знать, от кого повержен хищник,
Черным ядом сквернивший столько стран.
Хоть и значились в камне имена,
Но неведомые, —
И пытали воители меж собою,
Кто что знает, дабы сказать другим.

Малагис над ним пророчествует об итальянских войнах.

38 Только Малагис молчал да слушал,
И тогда-то молвил ему Вивиан:
«Ты, как видно, о зрелище небессведущ,
Твой и сказ:
Кто
Здесь копьем, мечом, стрелой свергает чудище?»
Малагис в ответ:
«Это повесть, досель еще не памятная.

39 Знайте: все, чьи здесь ни резаны имена,
Никогда не хаживали по свету,
А взойдут через семь веков
К вящей славе грядущего поколения.
Мудрый волхв британский Мерлин
При царе Артуре,
Велев скласть водоемные каменья,
Велел врезать в них деянья потомков.

40 Это чудище изверглось из недр[10]
Ада о ту древнюю пору,
Как настали у людей мера, вес, закон и суд,
И поля всполосовались межами.
Но не вмиг полонило оно мир,
Тех и этих обошед стороною;
И досель, уже повсеместное,
Разит только подлый люд и черную чернь.

41 От начальных пор до наших дней[11]
Росши и выросши,
Так оно и впредь
Взрастает выше и круче всех чудовищ, —
Сам Пифон,
Писанный для нас в старинных хартиях,
Вполовину не был таков
Бешен, страшен, гнусен и лют.

42 Тут и быть от него великому поеду —
Всем извод, погубление и скверна:
Здесь на белом камне
Малая лишь малость тех черных бед.
И когда не станет сил звать о помощи, —
Эти,
Чьи на камне имена ярче пламени,
Придут вызволить свет из злой невзгоды.

43 Первым рушителем хищного зверя
Станет сей французский Франциск, —
Немногие с ним к плечу
И никто впереди:
В королевском блеске, в рыцарской доблести
Он затмит
Многих, прежде слывших столь славными:
Так светила меркнут пред вставшим Фебом.

44 В первый год счастливого королевствования,[12]
Не упрочивши еще венца на челе,
Он ударит с Альп,
Прорвав ковы, замкнувшие тропу,
Движим гневом, благородным и праведным,
Что доселе не отмщены
Те обиды, которыми на французов
Яро грянул стадный скотопас.

45 С лучшим цветом Франции[13]
Он ниспустится в ломбардские нивы
И размечет Гельвецию, которая
Больше ввек не воздымет гордый рог.
А в позор и срам
Флорентийцу, Риму и испанскому воинству
Он скрушит твердыню,
Мнимую дотоль необорной.

46 И к тому-то сокрушению[14]
Паче всякого иного оружия
Ему будет тот меч, которым он
Вырвет жизнь развратительного чудища:
Всякий стяг
Перед тем мечом иль вспять иль в прах,
И ни ров, ни вал, ни тын, ни камень
Никакому городу не укров.

47 Просияет сей государь[15]
Всем величьем счастливых воевателей —
Душой Кесаря, зоркостью ума,
Явленного над Тразименой и Треббией,
И удачею Александра,
Без которой все замыслы — туман и дым.
А в щедротах
Ему нет ни примера, ни подобия.