Нашему читателю будет тем интересней ознакомиться с византийским эпосом, что еще в Древней Руси около XII—XIII вв. был сделан славянский перевод одной из недошедших до нас версий «Дигениса Акрита», известный под именем «Девгениево деяние». Между тем при всем внимании, уделявшемся нашими исследователями этой древнерусской повести, первоисточник ее — византийская поэма — изучался у нас незаслуженно мало; до сих пор она не переводилась на русский язык ни целиком, ни частично.

Настоящее издание ставит себе целью заполнить этот пробел. Перевод поэмы сделан с Гротта-Ферратской версии памятника, представленной наиболее старой и вместе с тем хорошо сохранившейся рукописью. Немногочисленные пропуски в тексте восстановлены с

помощью других версий поэмы.

Книга первая

Победы воспоем и воздадим хвалу
Василию Акриту[2] трижды славному.
Отважней был он всех и благороднее,
Могучей силой наделен от господа,
5 Он власти подчинил своей всю Сирию[3],
И Вавилон[4], и Харсианы[5] земли все,
Армению[6] он занял, Каппадокию[7],
Затем Аморий[8] и Иконий[9] покорил,
И крепость взял прославленную, мощную,
10 Большую, превосходно укрепленную,—
Об Анкире[10] веду я речь — и Смирну[11] взял,
И земли он завоевал приморские[12].
Поведать я хочу тебе о подвигах,
Которые он в жизни совершил земной —
15 О том, как мощных и отважных воинов
И хищников лесных он побеждал;
Была ж ему поддержкой милость господа
И милость богородицы великая,
Была с ним милость ангелов, архангелов
20 И Феодоров-мучеников праведных,
Наградами увенчанных, прославленных:
Один зовется Стратилат, другой — Тирон[13].
Святой Георгий-воин[14] помогал ему,
И знал он помощь славного Димитрия[15] —
25 Страдальца из страдальцев, что Василию
Предстателем и гордостью, и славой был;
Димитрия, что победил врагов своих —
Агарян[16] племя покорил, исмаильтян[17]
И скифов-варваров[18], как псы, неистовых.

* * *

30[19] Жил знатный некогда эмир[20], богатством окруженный,
Известный мудростью своей и высшею отвагой.
Не черный был, как эфиоп[21], но светлый и прекрасный,
Как подобало, бороду курчавую носил он;
Густые[22] брови у него тянулись, как витые,
35 И взгляд живой[23] и радостный, наполненный любовью
Светился на лице его, с цветущей розой схожем.
Соперничал сложеньем он со стройным кипарисом,
И если видел кто его — уподоблял картине.
Еще был наделен эмир неодолимой силой,
40 И с хищниками дикими привык вести сраженья,—
Так пробовал отвагу он, и доблести чудесной
И славным подвигам его вокруг дивились люди.
Прославился он в молодости грозными делами,
Богатством возвеличившись и храбростью безмерной.
45 Стал войско вербовать себе из турок[24], дилебитов[25],
Арабов[26] лучших выбирал и троглодитов[27] пеших,.
Из тысячи гулабиев[28] набрал себе он свиту
И всех, кто у него служил[29], вознаграждал достойно.
Напал он на Романию[30], пылая жаждой боя,
50 Завоевал в сражениях окрестности Иракла[31],
Разрушил много городов, в пустыни превратил их,
Несметное число людей он пленниками сделал,—
Случилось так, что земли их остались без защиты,
А все защитники страны стояли на границах.
55 В победном шествии своем препятствий не встречая,
Он в Каппадокию вступил, минуя Харсиану[32],
И вот во всеоружии напал на дом стратига[33].
Кто в силах участь описать, что этот дом постигла?
Все домочадцы страшному подверглись избиенью,
60 Богатства много захватил, весь дом опустошил он
И девушку увел с собой красы необычайной —
Стратига дочь она была и чистоту хранила.
Что ж до стратига самого, то был он в дальней ссылке[34],
А братья этой девушки стояли на границах.
65 Но мать ее избегла рук язычников и тотчас
Послала сыновьям письмо, все горе описала:
Как подошли язычники[35], как девушку забрали,
Как разлучилась с дорогой, как беды одолели,
И в заключенье, сетуя, прибавила к посланью:
70 «О, пожалейте вашу мать, любимейшие дети,
Душой моей владеет скорбь, и к смерти я взываю.
Любовь к сестре своей родной не смеете забыть вы,
Сестру и мать освободить скорее поспешите —
Ее — от рабства горького, меня — от близкой смерти.
75 Молю вас всем пожертвовать — лишь бы помочь любимой,
Для блага собственной сестры не пожалейте жизни!
Пусть сострадание к судьбе несчастной вас охватит,
И выступайте в путь скорей, свободу ей несите,
Не то увидите, как мать умрет, дитя утратив,
80 А вас самих проклятие родителей постигнет,
За то, что отказались внять призывам материнским».
А сыновья — все пятеро[36],— слова услышав эти,
«Со вздохами глубокими и слезы проливая,
Друг друга стали побуждать скорее в путь пуститься
85 И говорили так: «Пойдем, погибнем, за родную!»
Вот сели на коней они и двинулись в дорогу,
А небольшой отряд бойцов скакал за ними следом.
Не освежались сном они и, полные заботы,
Немного дней проехали и лагерь увидали[37]
90 В ущелье диком — прозвано оно Непроходимым[38].
Не доезжая, спешились они, достигнув стражи,
И отдали письмо свое, о милости прошенье,
И повелел эмир тогда к себе доставить братьев.
На троне восседал эмир, на золотом, высоком,
95 Стоял тот трон перед шатром, внушая людям трепет,
И грозных воинов толпа владыку окружала;
Приблизились просители и стал эмир их слушать.
Сначала братья до земли три раза поклонились
И обратились вслед за тем к эмиру со слезами:
100 «Эмир, слуга всевышнего и Сирии владыка!
Да сможешь ты прибыть в Панорм[39], мечеть увидеть сможешь,
Да сможешь преклониться ты перед висящим камнем[40]
И счастья удостоишься гробницу зреть пророка![41]
Пусть до ушей твоих теперь дойдет мольба святая:
105 Красавицу похитил ты, сестру родную нашу,
Продать ее нам согласись, всевышнего служитель,
Дадим тебе мы за нее богатства, сколько хочешь.
По дочери единственной отец горюет тяжко,
И мать готова умереть, страдая от разлуки;
110 И вот к сестре своей полны любовью безграничной
Мы все друг другу поклялись торжественною клятвой,
Что принесем свободу ей или простимся с жизнью».
И подивился тут эмир отважной этой речи.
Решил узнать он, истинно ль так мужественны братья,
115 И произнес, на речи их спокойно отвечая
(Ибо ромейским языком[42] владел он превосходно):
«Стремитесь если вы сестре родной вернуть свободу,
То изберите одного, кто всех других отважней,
И скакунов своих тогда мы оседлаем оба,
120 В единоборство с ним вступлю — пускай борьба решает:
Победу если одержу, то станете рабами,
А если он одержит верх, то, лишних слов не тратя,
Возьмете вы свою сестру, не потерпев убытка,
А с ней и пленников других,— найдете их немало.
125 Не соглашусь иначе дать я узнице свободу,
Хоть всей Романии взамен предложите богатства.
Идите же, подумайте, что больше вам подходит».
И вышли братья от него и, радуясь надежде,
Чтоб в пререканья не вступать, кому идти сражаться,
130 И спору положить конец, решили жребий бросить.
На Константина[43] жребий пал, на младшего из братьев,
Того, кто родился на свет с сестрой одновременно.
А старший, умастив его перед началом битвы,
Сказал[44] в напутствие: «О, брат, пусть крики не тревожат[45]
135 И не страшат тебя ничуть, удары не пугают.
Завидев обнаженный меч, не обращайся в бегство,
Не отступай, какая бы опасность ни грозила,
Не бойся за себя — страшись лишь матери проклятья,
И с помощью ее молитв врага ты одолеешь —
140 Ведь не допустит наш господь, чтоб стали мы рабами.
Иди, дитя, приободрись и не страшись нисколько».
К востоку обратясь лицом, они воззвали к богу:
«Не потерпи, о, господи, чтоб мы рабами стали».
И вслед за тем, обняв его, сказали напоследок:
145 «Да будет помощью тебе родителей молитва!»
Вот на породистого сел коня он вороного
И опоясался мечом, копьем вооружился,
Дубинку в сумку положил, и знамением крестным
Со всех сторон он оградил себя перед сраженьем,
150 Затем копя погнал вперед и выехал на поле,
Мечом сначала поиграл, потом копьем искусно,
И начали над юношей смеяться сарацины[46]:
«Глядите, что за молодца поставили сражаться —
Сражаться с тем, кто в Сирии победами прославлен!»
155 Но был там дилебит один, акрит[47] из сарацинов,
И он при виде юноши сказал эмиру тихо:
«Гляди, с каким искусством он пришпоривает лошадь,
Как обращается с мечом и как копьем играет,
А все это — свидетельство уменья и отваги;
160 Смотри же, осторожен будь, как с юношей столкнешься».
И выехал вперед эмир, на скакуне гарцуя,
Отваги преисполненный и страх внушая взорам;
Блистали в солнечных лучах доспехи боевые,
И голубое с золотом копье в руке держал он;
165 Собрались все вокруг тогда, чтобы увидеть битву.
А конь резвился весело, внушая изумленье:
То все четыре он ноги соединял вдруг вместе
И оставался недвижим, как будто бы в ловушке,
То в бег пускался так легко, с такою быстротою,
170 Что он, казалось, по земле летит, а не ступает.
И радость ощутил эмир — с улыбкою веселой
Погнал он сразу же коня и выехал на поле.
Словно клекочущий орел, словно дракон шипящий,.
Как лев рычащий, юношу хотел он уничтожить,
175 Но во мгновенье ока тот врага отважно встретил,
И сшиблись копьями они, и поломались копья,
И ни один из них не мог соперника осилить.
Вступили в рукопашную[48] они, мечи извлекши,
Друг с другом продолжали бой, рубились час за часом,
180 Звучало эхо средь холмов, и грохотали горы,
И кровь сражавшихся лилась и обагряла землю,
И кони были в ярости, а зрители дивились:
Покрылись ранами бойцы, но ни один не дрогнул.
Когда же взорам сарацин явилось это чудо,
185 То перед рвеньем юноши исполнясь восхищенья,
Перед безмерной стойкостью[49], отвагой благородной,
К эмиру обратились все, вскричали в один голос:
«О мире[50] попроси его и прекрати сраженье,
Чтоб зла не причинил тебе ромей отважный этот».
190 И повернул назад эмир, и в бегство обратился,
И пораженье испытал кичащийся чрезмерно —
Ведь никогда не назовешь достоинством кичливость.
Отбросил меч он в сторону, поднявши кверху руки,
И по обычаю своих сложил крест накрест пальцы[51],
195 И обратился к отроку с такими он словами:
«Довольно, славный юноша,— победа за тобою.
Сестру свою теперь бери и всех, кто в плен захвачен».
Покинувши ристалище, пошли они к палатке,
И можно было увидать, как радостные братья,
200 Воздели руки высоко и стали славить бога,
Так говоря: «Господь, лишь ты один хвалы достоин,
Кто уповает на тебя, позора не увидит».
Исполненные радости они обняли брата,
Целуя голову его, целуя его руки,
205 И все[52] с горячею мольбой к эмиру обратились:
«Отдай же нам, эмир, сестру, согласно обещанью,
И сердце наше успокой, охваченное горем».
Тогда ответил им эмир, от них скрывая правду:
«Вручаю вам печать свою — палатки обойдите,
210 Ищите, где желаете, осматривайте лагерь,
И отыскав свою сестру, домой идите с нею».
А те с великой радостью печать эмира взяли
И принялись за поиски, не ведая обмана.
Искали, где могли они, искали безуспешно,
215 Когда ж печали полные пошли назад к эмиру,
То земледельца встретили из сарацинов родом,
И через драгомана стал тот спрашивать у братьев:
«Что ищете вы, юноши, из-за кого скорбите?».
Ответили они ему, слезами заливаясь:
220 «Похитили вы девушку, сестру родную нашу,
Не можем мы найти ее, и жизнь нам стала в тягость».
Тогда, вздыхая, сарацин сказал в ответ искавшим:
«Обрыва вы достигнете, пройдя через ущелье,—
Там перебили мы вчера красавиц благородных,
225 Что отказались нашему желанью покориться».
Погнали братья лошадей, подъехали к обрыву,
Убитых много[53] там нашли и кровью обагренных,—
Иная обезглавлена, без рук, без ног другая,
У третьей — вспоротый живот, отрублены все члены,
230 И опознать замученных никто б не смог на свете.
И охватила братьев скорбь при зрелище ужасном,
Подняли прах они[54] с земли и головы посыпав,
В отчаяньи рыдали все, стенанья шли из сердца:
«Какую взять из этих рук и из голов оплакать?
235 Какой обрубок нам узнать и матери доставить?
За что, сестра прекрасная, бесчестно ты убита?
Скажи, душа сладчайшая, как все это случилось:
Зачем лишила света нас, безвременно угаснув?
Как руки варваров тебя на части разрубили?
240 И как не отнялась рука жестокого убийцы,
Что сострадания не знал к твоей красе чудесной
И не проникся жалостью, твой дивный голос слыша?
О благородная душа! Перед лицом позора
Ты смерть охотно предпочла и страшное убийство.
245 Скажи, сестра любимая, душа и сердце наше,
Как отличим теперь тебя от остальных убитых?
Неужто отнято у нас и это утешенье?
О час, страшнее всех других, и день, несчастья полный,
Да не увидишь солнца ты, не озаришься светом,
250 Да ввергнет в мрак тебя господь — сестру родную нашу
Бесчестно и безжалостно злодеи изрубили!
С какою вестью явимся мы к матери скорбящей?
Зачем завидовало ты красе сестры, о солнце[55],
И погубило девушку, что блеском всех затмила?».
255 Так и не смог никто из них сестру найти родную,—
Могилу сделали одну, зарыли всех убитых,
И со слезами горькими и со скорбящим сердцем,
К эмиру тотчас возвратясь, в отчаяньи сказали:
«Эмир![56] Сестру назад верни, а не вернешь — убей нас,
260 Ведь без нее никто из нас домой не возвратится,
И смерть нам легче вынести, чем вынести утрату».
Когда услышал то эмир и их печаль увидел,
Он братьев начал спрашивать: «Чьи дети вы? Откуда?
Какого рода отпрыски? В какой живете феме[57]?»
265 «Мы в Анатолике[58] живем, мы из ромеев знатных,
И происходит наш отец из рода Киннамадов,
А наша мать — из рода Дук, и Константин ей предок[59].
Стратигами поставлены дядья и братья наши,
Двенадцать их у нас[60] в семье — вот от кого мы родом.
270 В изгнанье ныне наш отец из-за причины глупой[61],—
Доносчики какие-то несчастье причинили;
Да и самих нас не было, когда ты к нам ворвался,—
Служили мы стратигами, границы охраняя,
А окажись мы у себя — все б кончилось иначе,
275 И даже в дом наш никогда войти б вы не посмели;
Но не застал ты нас, и вот, легко тебе хвалиться.
О высший средь эмиров всех и первый из сирийцев,—
Да сможешь ты Багдад[62] почтить! — Скажи теперь нам, кто ты,
И если наши родичи вернутся из похода,
280 И если из изгнания отец домой вернется,
Знай, что разыщем мы тебя, где б ты ни очутился,
И дерзость не останется твоя без наказанья».
«О, юноши прекрасные,— эмир ответил братьям,—
От Хрисоверга[63] я рожден, а мать моя — Панфия[64],
285 Дед прозывался Амброном[65] и дядя мой — Кароес[66].
Ребенком маленьким я был, когда отец мой умер,
И поручила меня мать сородичам-арабам.
У них воспитывался я в законе Магомета[67],
Когда ж увидели они, как счастлив я в сраженьях,
290 То сделали владыкою над всей землей сирийской
И дали мне три тысячи копейщиков отборных.
Всю Сирию я подчинил, взял Куфер[68] во владенье,—
Пускай немного похвалюсь, но говорю вам правду,—
Прошло немного времени, Ираклию[69] разрушил
295 И овладел Аморием, Икония достигнув[70].
Я усмирял разбойников и всех зверей свирепых,
И ни стратиги, ни войска мне не были преградой,
Но вот сражен я женщиной, затмившей всех на свете,
Сжигает красота меня, а слезы девы — сушат,
300 И жгут любимой жалобы. Что делать мне? — скажите.
Из-за нее вас испытал,— хотел узнать получше,
Тоскует по родным она и плачет непрестанно.
Во всем признаюсь я теперь и истину открою:
Коль честь вы мне окажете и в шурины возьмете,
305 То ради чудной красоты сестры любимой вашей
Я в христианство перейду[71], в Романию отправлюсь.
Узнайте правду — поклянусь великим я пророком —
Не знал я ласки от нее и не слыхал ни слова.
Берите же пропавшую — в моей она палатке».
310 И услыхав его слова, охваченные счастьем,
Приподняли палатки край и, внутрь когда вступили,
На покрывале золотом нашли они ту деву.
Лежала там она — Христос! —окружена сияньем,
И были переполнены глаза ее слезами.
315 А братья подняли сестру, в объятья заключили
И каждый целовал ее с великим изумленьем,—
Ведь всякий, кто отчаялся, не ликовать не сможет,
Коль счастье вдруг придет к нему негаданно, нежданно[72]
В удел достались горе им, и слезы, и стенанья,
320 И тут же счастье к ним пришло, какого не бывало.
Великой радости полны, они ее ласкали,
Не в силах слезы удержать, и с плачем говорили:
«Жива, ты, милая сестра, душа и сердце наше!
Считали мы, что ты мертва, изрублена мечами,
325 Но красота спасла тебя, любимая, от смерти.
Краса в убийцу, и в того вселяет состраданье
И заставляет недругов щадить красу и юность».
Затем, эмиру обещав, торжественно поклявшись,
Что он, в Романию придя, возьмет сестру их в жены,
330 Домой они под звуки труб отправились немедля.
И изумлялись все кругом, вели такие речи:
«Какое чудо из чудес! Сколь славна мощь ромеев![73]
Их сила победит войска, вернет свободу пленным,
Заставит веру изменить и смерти не бояться!»
335 И,вот молва стоустая всю землю облетела,
О том, как дева знатная, блиставшая красою,
Над славным войском Сирии победу одержала.

Книга вторая
О РОЖДЕНИИ АКРИТА

Когда же братья поклялись, что станет он их зятем.
Не медля выступил эмир, взял отроков[75] с собою,
Назад в Романию пошел, стремясь к своей любимой.
И вот, достигнув, наконец, Романии пределов,
5 Он всем, кого в плену держал, свободу предоставил
И вдоволь каждого снабдил запасами в дорогу.
А братья матери своей отправили посланье
О том, как найдена сестра, и о любви эмира,
Отрекся как от веры он, от родины и близких,
10 И написали: «Матушка, печалиться не надо,
Прекрасного и славного мы жениха получим,
И приготовить следует все нужное для свадьбы».
Услышала о том их мать и восхвалила бога,
Сказала: «Славься, мой Христос, владыка милосердный,
15 И власть твоя пусть славится — надежда в безнадежном!
Что пожелаешь совершить, все совершить ты можешь:
Свирепый недруг укрощен твоей чудесной властью,
Родную дочь мою ты спас, от гибели избавил.
О доченька любимая, очей моих услада,
20 Когда услышу голос твой, живой тебя увижу?
Вот приготовила я все, сыграть готова свадьбу,
Но страшно мне, сравнится ли с тобой жених красою?
Усвоит ли обычаи[76] ромеев благородных?
Боюсь я, милое дитя, что в нем любви не будет,
25 Что, как язычник[77], он свиреп,— тогда не жить мне лучше».
Так пела[78] радостная мать в счастливом ожиданье.
А между тем отправились эмир и братья девы,
Исполненные радости в тяжелый путь пустились.
Когда ж приблизились они к отцовскому жилищу,
30 Родные вышли их встречать с несчетною толпою,
И стратигисса среди них во всем предстала блеске.
Кто был бы в силах описать, кто смог вообразить бы
Ту радость безграничную, царившую над всеми:
И дети обнимали мать с великою любовью,
35 И мать[79], взирая на детей, исполнилась веселья,
А жениха увидела — еще счастливей[80] стала,
И благодарность воздала она всем сердцем богу,
Сказав: «Владыка наш Христос, кто верит в тебя твердо,
Всего сумеет тот достичь, всего, к чему стремится».[81]
40 И вот вступили в дом они, отпраздновали свадьбу,
Свершив над женихом обряд крещения святого.
И радость общая росла, все больше становилась,
И рад безмерно был эмир, соединясь с любимой.
Нет в мире большей радости, чем радость нежной страсти;
45 Насколько страждет любящий, что терпит неудачу,
Настолько счастлив любящий, соединясь с любимой.
И зачала та девушка с супругом сочетавшись,
И Дигениса родила Василия Акрита,
И возросла еще сильней любовь в груди эмира.
50 А между тем из Сирии эмиру мать послала
Письмо, печали полное, упреков и укоров:
«Глаза мои ты ослепил, не светит мне светило,
Дитя любимое мое, как смел ты мать оставить,
Как смог отречься от семьи, от родины, от веры
55 И на себя позор навлечь во всей земле сирийской?
Кого ни встретим мы теперь — лишь ненависть увидим.
Законы преступили мы, от веры отказались,
Заветами пренебрегли, заветами пророка.
Что стало вдруг с тобой, дитя,— забыл ты их так скоро!
60 И как не вспомнились тебе отцовские деянья[82],—
Ромеев сколько он убил, рабами сколько сделал?
Стратигами, топархами[83] наполнил он темницы,
И сколько фем в Романии опустошенью предал,
И сколько пленниц захватил, прекрасных, знатных родом!
65 А разве стать изменником отца не искушали?
Ведь окружен когда он был ромейскими войсками,
То клятвою торжественной клялись ему стратиги,
Что звание патрикия[84] он от царя получит,
Что станет протостратором[85] — пусть только меч свой бросит.
70 Но верность сохранил отец учению пророка,
Почетным местом пренебрег, богатством не прельстился,
И был изрублен на куски, и меч его забрали[86].
Ты ж, хоть насилья не встречал, но от всего отрекся:
От веры, от семьи своей, от матери родимой.
75 А помнишь ли, как дядя твой, мой брат Мурсес Кароес[87]
На Смирну армию повел по берегу морскому?
Опустошил он Анкиру и Абидос[88] разрушил,
И Африку[89], и Теренту[90],— затем — Эксакомию[91]
И возвратился в Сирию победами увенчан.
80 А твой поход, поистине, принес одни несчастья:
Прославиться ты мог, дитя, по всей земле сирийской.
Но за любовь язычницы[92] посмел от всех отречься,
И нет мечети, где б тебя теперь не проклинали.
Скорей же в Сирию вернись и в дом войди свой снова,
85 Не то безжалостно меня эмиры обезглавят[93],
Убьют детей они твоих — ведь их родил изменник,
В чужие руки отдадут всех жен твоих прекрасных[94],
Что горько плачут о тебе, снести не в силах горя.
Дитя мое любимое, проникнись состраданьем,
90 Чтоб мать твоя на старости не умерла в печали,
Чтобы детей твоих родных бесчестно не убили,
Чтоб женщины прекрасные не проливали слезы,
И чтоб не истребил твой род владыка всемогущий.
Гляди — отборных скакунов я для тебя прислала,
95 Коня гнедого оседлай, а сбоку вороного
И сзади бурого[95] веди — никто догнать не сможет,
Ромейку если жаль тебе — возьми ее с собою;
Когда ж ослушаешься ты, то ждет тебя проклятье!»
И вот арабы славные посланье это взяли
100 И с быстротой великою Романии достигли.
Пустынное там место есть, зовется Лаккопетра[96],
Разбили лагерь там они, чтоб не привлечь вниманья,
И с тем, кто относил письмо, эмиру передали:
«Всю ночь сияет свет луны — скорей же в путь,коль хочешь!»
105 Когда же увидал эмир от матери посланье,
Сыновним состраданием он к матери проникся,
О детях горевал своих, о женах; и при мысли,
Что жен чужие ласки ждут, в нем ревность загоралась.
Ведь первой страсти не забыть, пускай придет другая;
110 Ту страсть затмила лишь любовь к прекрасной этой деве,
Как малое страдание затмится от большого.
Задумался глубоко он и, действовать желая,
Своей любимой так сказал, войдя в опочивальню:
«Я слово тайное сейчас хочу тебе поведать,
115 Хоть и боюсь, прекрасная, что горевать ты будешь;
Настало время, наконец, когда узнаю точно,
Насколько дорог я тебе и любишь ли супруга»[97].
Она же, слыша эту речь, что в сердце ей вонзилась,
Со вздохами глубокими ему в ответ сказала:
120 «О муж мой, всех ты мне милей, властитель мой, защитник,
Когда я рада не была[98], твоим словам внимая?
Что за превратность разлучит меня с твоей любовью?
Пусть умереть придется мне — тебя я не оставлю,
Пусть испытанием любви превратности послужат».
125 Эмир ответил: «Я про смерть, любимая, не думал,
Да минет нас, душа моя, все то, чего страшишься.
Пришло ко мне от матери из Сирии посланье:
Подверг опасности я мать и к ней теперь отправлюсь.
И, если ты, душа моя, со мной поедешь вместе —
130 Ведь ни на час я не хочу с тобою расставаться,—
Недолог будет путь у нас — домой вернемся быстро».
И молвила она ему: «Я рада буду, милый[99],
Пойти, куда прикажешь ты,— об этом не тревожься».
Но чудеса творит господь и шлет он сновиденья,
135 Чтоб мысли сокровенные перед людьми раскрылись.
Случилось так, что младший брат увидел сон той ночью,
Немедля пробудился он и, всех созвавши братьев,
О сне своем поведал им, о вещем сновиденье:
«Сидел я в доме наверху,— рассказывать он начал,—
140 Смотрел, как птицы хищные летят над Лаккопетрой,
И вижу: сокол яростный[100] преследует голубку,
Но кончилась погоня та, и вот уж обе птицы
Достигли дома нашего, влетели с быстротою
В опочивальню молодых, к сестре, к ее супругу.
145 Вскочил я сразу, побежал, хотел настигнуть птицу,
Душа в смятении была,— и вот я пробудился»[101].
Тут самый старший среди них стал толковать виденье[102]:
«Должно быть птицы хищные — грабители лихие,
И я боюсь, что шурина тот сокол означает
150 И что голубку он — сестру — в несчастье ввергнуть может.
Отправимся теперь туда, где сон ты свой увидел,
Пойдем туда, где хищных птиц ты наблюдал в полете».
И на конях они к скале отправились немедля,
Арабов увидали там и скакунов их быстрых.
155 Не ждали братья этого и изумились сильно,
«Привет вам, слуги шурина,— так стали говорить им,—
Зачем от дома нашего вдали расположились[103]?»
А те, ответа не найдя, во всем сознались братьям
И истину раскрыли всю, ничто не утаилось.
160 Ведь в страхе неожиданном легко открыться правде;
Лишь тот, кто был предупрежден, умеет защититься.
Тут братья взяли их с собой, немедля возвратились
И стали шурина бранить за то, что зло замыслил,
А больше всех их младший брат отважный был разгневан:
165 «Не отрицай,— он говорил,— своих коварных планов,
Знай, сарацин, что в Сирию тебя мы так не пустим,—
Врагом ты показал себя, врагом бесчестным нашим;
Оставь теперь жену свою и позабудь о сыне
И, взявши, что принес с собой, иди своей дорогой!».
170 Когда услышал то эмир, увидел обвинявших,
Не мог ответа он найти и пребывал в молчанье,
Исполнен страха и стыда, охваченный печалью.
Боялся, что чужой он им, стыдился, уличенный,
И горевал, что предстоит с любимою расстаться.
175 Не ведая, как быть ему, к жене своей вошел он,
Надеялся — она одна его утешить сможет,
И ничего не знал о сне, ниспосланном всевышним.
«Зачем ты это сделала? — воскликнул со слезами,—
Так вот, как любишь ты меня? Так вот как держишь клятвы?
180 Не признавался ль я тебе во всех своих желаньях?
Не пожелала ль с радостью ты следовать за мною?
Ведь я не принуждал тебя, не прибегал к насилью,
Нет — настояла ты сама, чтоб ехали мы вместе,
Чтоб путь свершили радостно и снова возвратились;
185 Но страха перед господом глаза твои не знают,
Подговорила братьев ты, склонила на убийство;
Забыла разве, как с тобой всегда я обращался?
Я пленницей[104] тебя увел, а почитал хозяйкой,
Рабой иметь тебя хотел,—к тебе попал я в рабство;
190 От веры, от родителей из-за тебя отрекся,
В Романию отправился любви к тебе исполнен,
А благодарность какова? Ты смерти мне желаешь.
Не нарушай, прекрасная, торжественных обетов,
Не отрекайся от любви, от страсти, нас связавшей;
195 Ведь если братья вновь твои грозить начнут насильем
Увидишь — меч свой обнажу[105] и заколюсь от горя,
И будет пусть тогда господь судьею между нами.
А ты у всей своей родни[106] лишь осужденье встретишь
За то, что тайну выдала, доверенную мужем,
200 Что предан и погублен он, словно Самсон Далилой»[107].
Такие речи вел эмир, горюя неутешно,
Уверенный, что выдала она его решенье,—
Ведь оскорбленная любовь приносит злые речи.
А девушка, услышав то, лишилась дара слова[108],
205 Ответить не могла ему, как будто онемела,
И так подавленной[109] она часами оставалась.
Ведь часто провинившийся приводит оправданья,
А невиновный — тот молчит и что сказать не знает.
И под конец, когда с трудом собою овладела[110],
210 Рыдая, стала восклицать: «За что меня бранишь ты?
Зачем винишь меня, супруг? Любви ль моей не знаешь?
Не я — да не случится то! — твой план посмела выдать.
Пусть, коль виновна я, живой земля меня поглотит,
Для всех живущих на земле пусть послужу примером
215 Дурной изменницы-жены, предавшей тайну мужа».
И видя, что еще сильней печаль эмира стала,
Что близок он к безумию, отчаяньем охвачен
(Избыток ведь отчаянья безумие рождает,
А обезумев, многие идут на беззаконье),
220 Бояться стала, чтоб мечом себя не заколол он,
И к братьям бросилась бежать, рвя волосы от горя:
«О братья милые мои, тревожить перестаньте
Ни в чем не виноватого,— ведь гибель его близко:
Безумием охваченный, готов он заколоться.
225 Всевышним заклинаю вас — не обижайте гостя,
Из-за меня отрекся он от родичей, от веры
И никогда не помышлял дурное причинить вам.
А нынче матери своей страшится он проклятья
И хочет в Сирию идти, чтоб с матерью вернуться,—
230 Об этом рассказал он мне и показал посланье.
И сами ведь страшились вы, чтоб мать не прокляла вас,
Отважились пуститься в путь одни вы против тысяч,
С врагами завязали бой из-за меня в ущелье,
И вам не смерть была страшна, но матери проклятье.
235 Таким же страхом он объят и в путь скорей стремится».
Так говорила девушка, увещевала братьев
И волосы рвала свои, и слезы проливала.
А те, не в силах вынести ее рыданий горьких,
Воскликнули немедленно, сестру свою целуя:
240 «В тебе одной у нас душа, в тебе услада сердца,
И если хочешь ты сама, чтобы поехал зять наш,—
Пусть богом поклянется он, что быстро возвратится,
И мы помолимся тогда, чтоб путь его был счастлив».
И успокоив так сестру, вошли в покои зятя,
245 Прося прощенья у него за прежние их речи:
«Забудь обидные слова, не знали мы всей правды,
Не наша это ведь вина, но сам ты провинился,
Не пожелав нам о своих намереньях поведать».
Простил им прошлое эмир и заключил в объятья,
250 Затем, к востоку обратясь и руки вверх воздевши,
Провозгласил: «О мой Христос, о сын и слово бога,
Привел меня ты к светочу божественного знанья,
Из мрака вызволил и спас от заблуждений тщетных,
Все помыслы сердечные ты ведаешь, все тайны;
255 Коль позабыть посмею я любимую супругу
Иль этот сладостный цветок — дитя мое родное,
И не вернусь от матери так быстро, как сумею,—
Пусть для зверей и хищных птиц в горах добычей стану,
И между христианами пусть места мне не будет!»
260 И стал он после этого готовиться в дорогу.
Когда ж через пятнадцать дней закончились все сборы,
И сделалось известно всем, что близится прощанье,
То собралась вокруг толпа — друзья его, родные,
И можно было увидать любовь супругов верных:
265 С женою рядом шел эмир, держал ее за руку,
В опочивальню шли они, туда вступили вместе.
Лились ручьями слезы их, лились, из сердца словно,
И слышались стенания, сменявшие[111] друг друга:
«Дай слово мне, владычица, дай мне свое колечко[112],
270 И буду я, прекрасная, носить его в разлуке».
А девушка со вздохами ответила эмиру:
«Смотри же, клятвы не нарушь, властитель золотой мой,
Обнимешь коль другую ты — всевышний покарает,
Карает за грехи господь и справедливо судит».
275 «Любимая! — ответил он,— коль сделать так посмею,
Иль позабуду о любви, о страсти, нас связавшей,
Иль сердце, благородная, твое в печаль повергну,
Пускай разверзнется земля, Аид[113] меня поглотит,
Пусть не увижу радости с тобой, благоуханной».
280 И целовались без конца они, обнявшись нежно,
И много времени прошло в прощанье бесконечном.
Потоки слез обильные их лица оросили,
С трудом лишь двое любящих оставили друг друга,
Нисколько не стыдясь людей, собравшихся толпою.
285 Вот так всесильная любовь людей стыда лишает,
И знают это хорошо охваченные страстью.
Затем он поднял на руки дитя свое родное
И с плачем говорил ему, и все кругом слыхали:
«Дарует ли всевышний мне, о мальчик мой сладчайший,
290 Увидеть как на скакуне искусно ты гарцуешь?
И научу ль тебя владеть копьем, двоерожденный[114],
Чтобы сородичи тобой гордились по заслугам?»
И слезы не могли сдержать свидетели прощанья.
А между тем на скакунов породистых и быстрых
295 Вскочили отроки его, от дома поскакали,
И на коне своем эмир отъехал напоследок.
Большая собралась толпа родных его и близких,
На расстоянии трех миль[115] его сопровождали,
Он обнял на прощанье их, заставил возвратиться,
300 А сам пустился дальше в путь со слугами своими.

Книга третья
ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ СИРИИ С МАТЕРЬЮ

Всегда бывает любящий рабом любви послушным[116].
Похожа на судью она, терзающего сердце;
Кто в строгости не следует путям любовной страсти,
В тех метко стрелы шлет любовь, сердца их поражает,
5 Огнем вооружается, воспламеняет разум,
И овладеет если кем, спастись тот не сумеет,
Пускай прославлен будет он, пусть всех других богаче,—
Поднимется над ним любовь и заключит в оковы.
Все это испытал эмир, достойный изумленья,—
10 Презрел он власть великую, от славы отвернулся[117],
Забыл своих сородичей, родителей, отчизну,
От веры смог отречься он, пылая страстью к деве,
Воистину прекраснейшей и полной благородства.
Рабом любви покорным стал тот, кто врагом был ярым,
15 И родиной Романию избрал из-за любимой.
Но, вот, пришло из Сирии от матери посланье,
И к ней поехать он решил, страшась ее проклятья:
Ведь дело недостойное — родителей разгневать.
Спросил совета у родных, поклялся перед всеми,
20 Когда же радостно его в дорогу провожали,
Запел он песню бодрую, чтоб девушку утешить:
«Где сила ваша, отроки? Где резвость ваша, кони?
В усердье проводите дни и бодрствуйте ночами,
Пускай не будут вам страшны ни дождь, ни снег, ни стужа,—
25 Не то вернуться не смогу к назначенному сроку,
Упреки встречу горькие, мне жизнь мила не будет».
Затем сказал: «Прощайте же!» родным своим и близким
И обнял всех и попросил, чтоб за него молились.
А те без промедления в один вскричали голос:
30 «Да ниспошлет тебе господь в пути благополучье,
Да удостоимся мы вновь тебя средь нас увидеть».
И вслед за расставанием домой они вернулись,
Как будто грянула беда, мрачны, печали полны,—
Такую боль несет в себе с любимым расставанье,
35 Сжигает душу нам оно, овладевает сердцем,
В смятенье повергает ум тяжелая разлука.
Меж тем отправился эмир с поспешностью в дорогу
И что ни день передавал своей желанной в письмах:
«Оставь печаль свою, прошу, и возноси молитвы»,
40 А верных спутников своих он так просил с любовью:
«О знатные вы отроки, друзья мои и братья,
Не спали вы из-за меня, труды переносили[118],
Вступили в договор со мной и дали обещанье,
Что, коль придется, за меня вы умереть готовы.
45 А здесь нам гибель не грозит: наш тяжкий труд — любовный;
Воспламеняется душа, огонь сжигает сердце,
Лишь представляю я себе весь путь наш бесконечный.
Когда пустыни страшные мы, отроки, минуем,
Минуем горы страшные[119] и дикие ущелья?
50 Когда увижу я Рахаб[120] и с матерью увижусь?
Когда я снова наконец свершу весь путь обратный,
Когда достигнем мы земель Романии прекрасной,
И куропатку я свою, красавицу, увижу
И благородный тот цветок — прекраснейшего сына?
55 Кто крылья даст мне, кто лететь, любимая, научит,
Чтоб хоть на час покой я мог вкусить в твоих объятьях?
Не знаешь сна из-за меня, вздыхаешь непрестанно
И на дорогу день за днем нетерпеливо смотришь —
Не сосчитать нам всех тревог из-за любимых наших,
60 Всех нескончаемых забот, опасностей и страхов.
Смелей же отроки мои, красавцы молодые,
Гоните безмятежный сон, оставьте нерадивость,
И чем скорее крепости достигнем мы, Рахаба,
Тем ближе час, когда назад в Романию вернемся.
65 Ведь много раз в опасностях спасал я жизни ваши.
Не буду вспоминать всего, лишь об одном напомню:
Недавно то произошло вблизи Меллокопии[121],
Где наш отряд со всех сторон стратиги окружили,
И вражьи воины вокруг сплошной стеной стояли.
70 Отчаяньем охвачены вы ожидали смерти,
В гробницу словно заживо вас заключили вместе,
И не надеялся никто уйти от истребленья.
Тут клич я бросил боевой, в ряды врагов ворвался,
И сколько их сошло в Аид[122], известно хорошо вам,—
75 Все отступили предо мной и обратились в бегство
Избегли мы опасности и даже пленных взяли.
А ныне нет сражения[123]: наш тяжкий труд — любовный,
И в том труде —молю я вас — меня не покидайте».
Слова такие говорил и многие другие
80 В дороге спутникам эмир с тяжелой болью в сердце.
Сжигает так всегда любовь попавших в ее сети,
И отвернувшись от всего, к любви они взывают.
А отроки, услышав то, ответили немедля:
«Где пожелаешь, господин, там лагерем мы станем[124],
85 За нерадивость никогда не сможешь упрекнуть нас».
Свершилось чудо дивное и все ж нельзя не верить —
Любовь ведь ими двигала, во всем была поддержкой:
Три перехода каждый день они одолевали;
Когда ж ущелья дикие[125] открылись перед ними,
90 То отроков берег эмир и шел путем окружным.
И вот однажды на пути по жуткому ущелью
Глазам их страшный лев предстал, газелью завладевший.
Когда увидели его те отроки, то сразу
Охваченные ужасом взбежали вверх на гору,
95 А опечаленный эмир промолвил зверю грозно:
«Страшнейший среди хищников, твоя безмерна дерзость,
Раз на пути влюбленного помехой ты явился.
Смотри ж — готова для тебя заслуженная кара!»
Дубинкой посреди спины удар нанес он зверю,
100 И бездыханным тут же пал на землю ненавистный.
Тут отрокам своим эмир приказ немедля отдал:
«У хищника убитого все зубы вырвать надо,
И когти тоже вырвите из правой лапы зверя,
И, возвратясь в Романию по милости господней,
105 Я подарю их своему прекраснейшему сыну,
Каппадокийцу славному[126], Акриту Дигенису».
И снова в путь пустился он, охваченный любовью.
Друг друга побуждали все идти, не унывая,
Не предавались сну они, забыли нерадивость,
110 Стремился каждый превзойти другого в состязанье.
Когда же к крепости они приблизились, Рахабу,
Палатки перед стенами велел эмир поставить
И приказал двум отрокам отправиться в ту крепость
И матери его сказать о том, что сын к ней прибыл.
115 Без промедления приказ исполнили посланцы,
А мать эмира, услыхав подобное известье,
Едва плясать не начала от радости великой.
О том узнали в скорости и родичи другие,
Собрались, приготовились приехавшего встретить.
120 За стены выехали все, приблизились к палаткам,
Пешком навстречу вышел им эмир, обутый в пурпур[127],
И тотчас спешились они, узнали, кто пред ними,
Исполненные радости, слезами заливаясь,—
Ведь счастье слезы нам несет, когда придет в избытке.
125 И обнимали все его, и с ним любовь делили[128],
Собрались все сородичи и мать стояла рядом,
И взяв детей с собой, пришли эмира жены встретить,
Его в объятья заключив, без счета целовали,
И не хотел из них никто от гостя оторваться.
130 Затем в палатку все вошли и по местам расселись,
И обратилась мать к нему с таким увещеваньем:
«Дитя мое сладчайшее, очам моим ты светишь
И душу утешаешь мне в годах моих преклонных,
Источник радости моей, сердечная услада,
135 Поведай мне, дитя, зачем в Романии ты медлил?
С тобой в разлуке и на свет глядеть я не хотела,
На солнце лучезарное, мне жизнь мила не стала.
Да разве знает чудеса Романия такие,
Что рядом совершаются с могилою пророка[129]?
140 Ты помнишь, как ходил туда со мною на молитву,
Как видел чудо дивное, свершившееся ночью:
Хоть света не было нигде, сошло сиянье сверху,
И все вокруг наполнилось тем несказанным светом.
Увидел ты медведей, львов, волков с овечьим стадом,
145 Земные твари всех пород паслись друг с другом вместе,
Никто вреда не причинял малейшего другому,
Но ожидали все они свершения молитвы
И, вот, колена преклонив, немедля удалились.
Неужто чудо большее в Романии ты видел?
150 А разве не у нас платок Неемана[130] хранится, —
Неемана, что управлял народом ассирийским,
За добродетели свои был чуда удостоен?
Как, сын мой, позабыть ты мог о всех родных святынях
И властью пренебречь своей и славою великой?
155 Мы ждали, что близка твоя победа над Египтом[131],
Ты ж создал сам препятствие для собственной удачи
И все утратил, что имел, из-за одной ромейки».
Хотела продолжать она свои увещеванья,
Но юноша прервал ее и так ответил сразу:
160 «О том, что говоришь ты, мать, мне хорошо известно:
До той поры, как свет узрел, за истину считал я
Такое, что достойно лишь погибели и мрака;
Когда ж за лучшее почел всевышний наш владыка,—
А это тот, кто пожелал ради меня быть нищим,
165 И тот, кто бремя слабостей моих понес охотно,—
Меня у зверя выхватить лукавого из пасти
И мне омыться даровал[132] водою возрожденья,
Тогда всю эту болтовню, все сказки я отбросил,
Поистине огонь за них нам вечный уготован,
170 И кара неизбежная заблудших ожидает.
Кто ж в бога верует, в отца всего, что существует,
Творца небес, земли, всего, что от очей сокрыто;
Кто верует в Христа, в того, кто — сын и слово бога,
В Христа, который от отца на свет рожден предвечно,
175 Который, как от света свет, бог истинный, великий;
В того, кто ради нас, людей, спустился вниз на землю
И родился от матери, от девственной Марии,
К спасенью нашему стремясь, распятию подвергся
И похоронен был в гробу, который чтишь ты тоже[133],
180 А после этого воскрес на третий день из мертвых,
Как учат нас свидетельства писания святого;
В того, кто справа от отца на троне восседает,
И чье владычество конца вовеки не увидит;
Кто верит также в дух святой, что все наполнил жизнью,—
185 Ведь, как отца, его я чту, как сына и как слово,
И верю, что крещенье лишь от скверны нас очистит,
И часа жду того, когда все мертвые восстанут.
Когда постигнет грешников законное возмездье,
И будет праведник прощен, согласно обещанью,
190 И век грядущий к нам придет, век жизни бесконечной,—
Так вот, кто в эту троицу уверует святую,
Во имя вечного отца крещение воспримет,
Во имя сына божьего, рожденного предвечно,
Святого духа, наконец, что все одушевляет,
195 Тот не погибнет человек и обретет бессмертье.
Но тот, о мать любимая, кто этого не знает,
В геенне будет огненной терзаться бесконечно,
Наполненной стенаньями и скрежетом зубовным».
Такие речи вел эмир и к безупречной вере
200 Надежный путь им указал и матери он молвил:
«Мать! Отправляться мне пора в Романию обратно,
Еще сильней уверовал я в троицу святую:
Ведь все богатства на земле души не стоят нашей,
И если все мы обретем, а душу потеряем,
205 То, право, пользы никакой в тот час для нас не будет,
Когда господь сойдет с небес, чтоб суд вершить над миром,
И всех поставит пред собой, потребовав отчета;
Когда суровый судия возвысит голос грозно
И повелит нам снизойти во пламя преисподней,
210 Туда, где вместе с дьяволом вовеки мы пребудем
За то, что не послушались господних повелений.
Но те, кто веруют в Христа, как в истинного бога,
Заветы чтимые его усердно соблюдают,—
Все воссияют в этот час, подобные светилу,
215 И глас услышат своего властителя благого:
«Придите, унаследуйте, отцом благословенны,
То царствие небесное, что вам я уготовил!»
И жизнь непреходящая начнется для блаженных,—
Ведь справедлив наш судия и воздает, как должно.
220 Коль жизни истинной о, мать, сподобиться желаешь,
От пламени избавиться, от темноты извечной,
Блужданий тщетных избегай и выдумок безумных,
Уверуй в бога — этот бог в трех лицах существует
И в нераздельной чистоте своей единосущной.
225 Родного сына слушайся, иди со мною вместе,
И сделаться отцом твоим смогу в святом я духе,
Крещеную приму тебя — на свет ты вновь родишься».
Такими были их слова, и мать не отказалась
Благочестивым следовать увещеваньям сына,
230 И словно добрая земля, воспринявшая семя,
Вняла она его речам и так провозгласила:
«Благодарю тебя, дитя, поверила я в бога,
Что существует в троице; в Романию с тобою
Пойду теперь крещеная и чистая от скверны,
235 И благодарная за свет, дарованный мне сыном».
Стояли рядом родичи, эмира окружая,—
Собрались вместе с матерью толпой они великой,—
И все[134] вскричали, как один, в Христа исполнясь веры:
«В Романию отправиться желаем вместе с вами,
240 Хотим крещение принять, достигнуть вечной жизни!»
Был в изумлении эмир при виде их усердья
И молвил: «Славься, господи, владыка милосердный!
Не хочешь ты, чтоб грешники скончались в заблужденье,
Но сострадаешь им и ждешь, когда к тебе вернутся,
245 Удела удостоятся в твоем великом царстве».
И захватили все с собой несметные богатства
И вместе выступили в путь, в Романию направясь.
Когда же Каппадокии земель они достигли,
То отрокам сказал эмир, прося помочь советом:
250 «Мне, воины достойные, такая мысль явилась:
Пусть впереди поеду я, неся благие вести[135].
Коль будет впереди другой — услышу нареканья,
Упреки в нерадивости услышу от любимой».
И воины одобрили желание эмира,—
255 Ведь справедливо, чтоб любви исполнились стремленья.
И вот намеренье свое он тщательно обдумал,
Переоделся сразу же и взял ромеев платье:
Из шелка чудный плащ надел фиалковый и белый[136],
Весь грифами украшенный[137] и золотом сверкавший;
260 И светлый головной платок, бесценный, златотканный;
Гнедого мула оседлал со звездочкою белой[138],
Трех отроков он отобрал, с собою взял в дорогу,
Вперед, как птица, полетел, достиг родного дома
И полным счастья голосом вскричал нетерпеливо:
265 «Голубка нежная моя, перед тобой твой сокол!
Прими же и утешь его — с чужбины он вернулся!»
Служанки выглянули тут, нежданный голос слыша
И видя: у окна — эмир, воскликнули: «О счастье!
Будь рада, наша госпожа,— то господин явился!»
270 Но не осмелилась она поверить в эту новость,—
Ведь тот, кто неожиданно желанного достигнет,
Считает сновиденьем все от радости чрезмерной.
Служанкам стала возражать: «Привиделось вам это»,
Хотела продолжать она, объятая неверьем,
275 Как вдруг увидела — рупруг подходит долгожданный.
Сознанья чуть не потеряв[139], в великом потрясенье,
Его в объятья заключив, обвив руками шею,
Лишилась голоса она и слез не проливала.
Да и эмир, увидясь с ней, не мог владеть собою
280 И обцял страстно девушку, к груди ее прижавши.
Часами оставались так, сплетенные друг с другом,
И если б стратигисса их водой не оживила,
На землю пали бы они, лишенные сознанья.
Нередко так случается из-за любви чрезмерной,
285 И смертью неожиданной грозит избыток счастья,—
Так и они злой участи едва не претерпели.
С трудом великим оторвать смогли их друг от друга,
И поцелуями эмир покрыл глаза любимой,
И снова обнял ласково и спрашивал счастливый:
290 «Как, нежная ты телочка[140], живешь, о свет мой сладкий?
Как ты живешь, душа моя, мое ты утешенье,
Голубка нежная моя, кустарник мой прекрасный,
И как цветок твой дорогой — как сын живет наш милый?»
А девушка еще сильней любовью воспылала,
295 И сладким голосом своим ответила эмиру:
«Со мной, надежда ты моя, отрада в этой жизни,
Опора моя славная, души моей услада!
Благополучие у нас царит по доле бога,
И милостью всевышнего мы обрели друг друга.
300 Теперь и ты, владыка мой, мне о себе поведай»,
«Все хорошо,— сказал эмир,— Христос наш милосерден,
И сердце матери моей наполнил выршим светом
И родичей моцх сердца и светоч указал им:
Божественного знания — увидите их скоро».
305 И на руки дитя свое любимое он поднял
И мальчику сказал слова, идущие от сердца:
«Когда, прекрасный сокол мой, расправишь свои крылья,
За куропаткой полетишь, разбойников[141] осилишь?»
Такие сыну своему эмир слова промолвил.
310 А между тем узнали все о славном возвращенье
И побежали по домам, неся благие вести.
Не описать их радости, нет слов о ней поведать,—
Собрались в хоровод они, пустились в пляс веселый;
А скоро к прежней радости прибавилась другая[142]:
315 Пришел посланец, возвестив, что мать эмира близко;
Без промедленья весь народ — и жены и мужчины
Навстречу выступили ей со стратигиссой вместе,
И неспособен был никто пересчитать встречавших.
Такое чудо дивное творит любовь святая,—
320 Кого не поразит она, не ввергнет в изумленье?
И как постигнуть мощь ее, которая сумела
Сплотить иноплеменников, в одной свела их вере?
Прибывших встретили они и спешились немедля,
Друг друга стали узнавать, расспрашивать усердно:
325 Невестка — про свекровь свою, про всех родных спросила,
А та от радости родных невестки обнимала;
Их кони ржали весело и радовались с ними,
И радость всех наполнила еще сильнее прежней.
И вот вступили в дом[143] они, отпраздновали свадьбу,
330 Над матерью свершил эмир святой обряд крещенья
И от купели воспринял рожденную вторично;
Затем сородичей крестил, пришедших вместе с нею[144],
И сделался для всех родных отцом в святом он духе.
И ликованье общее еще сильнее стало:
335 Был счастлив сын глядеть на мать, исполненную веры,
И радовалась мать сама, гордясь любимым сыном.
Покои выделил тогда эмир в своем жилище
И предоставил их родным, чтоб жили они рядом.
А Дигенис Акрит меж тем все старше становился,
340 От бога получил он в дар невиданную доблесть,
И кто ни видел мальчика, не мог не изумляться —
Дивился мудрости его, отваге благородной,
И слава разнеслась о нем великая по свету[145].

Книга четвертая

Отсюда начинаются[147] деяния Акрита —
О том, как девушку герой прекрасную похитил,
Затем — о свадьбе их рассказ пойдет в четвертой книге.

* * *

А ныне о влечении[148] хочу я вам напомнить,
5 Влеченье — это для любви и корень и начало;
Любовь привязанность родит, а после страсть приходит[149],
Взрастает час за часом страсть, плоды ее известны:
Заботы непрестанные, волненья и тревоги,
Разлука с матерью, с отцом, опасностей пучина.
10 Коль молодость цветущая овладевает сердцем,
За все неисполнимое она готова браться;
Не побоится пламени, до моря доберется.
Ни хищники свирепые, ни львы и ни драконы
Не могут стать препятствием для страсти безграничной,
15 Разбойники свирепые ее не испугают,
. Ей ночи днями кажутся, равнинами — ущелья,
Бессоница — как отдых ей, далекое — ей близко.
А многих заставляет страсть оставить свою веру;
Не вздумайте, что это ложь, пустые небылицы,
20 Свидетельство достойное готов я вам представить —
Эмира знаменитого, всей Сирии владыку.
Был одарен он красотой, как дикий зверь отважен,
Сложеньем дивным наделен и силой благородной.
Поистине назвать его вторым Самсоном можно:
25 Руками льва тот разодрал и всюду был прославлен[150],
А этот львов уничтожал во множестве несметном.
Пора Гомера позабыть и басни об Ахилле,
Сказания о Гекторе — пустые измышленья[151].
Смог македонец Александр[152], столь сильный разуменьем,
30 С божественною помощью владыкой стать над миром;
Эмир же, твердый разумом, смог в господа поверить,
Приобретя себя в удел и доблесть и отвагу.
Что значат Филопапп[153] старик, Киннам Иоаннакис?
Ни слова, право же, о них и говорить не стоит —
35 Не совершили ничего, хвалиться лишь умели.
Его же — истинны дела, свидетелей им много;
Ведь славный Амброн — дед его, а дядей был Кароес,
Три тысячи копейщиков ему отборных дали,
Всю Сирию он подчинил, взял Куфер во владенье,
40 Преград не зная на пути, в Романию ворвался;
Немало занял крепостей, окрестности Иракла,
Он Харсиану разорил., каппа до кийцев землю,
И девушку из рода Дук прекрасную похитил.
Цветущей юностью ее, красою очарован,
45 Решил отречься от всего — от веры и от славы —
И в христианство перешел, и стал он православным —
Рабом ромеев сделался их враг непримиримый[154],
Ребенок родился у них, воистину прекрасный,
Василием был наречен со своего рожденья,
50 А по родителям его назвали Дигенисом[155]:
Ромей по матери он был, а по отцу — язычник[156].
Когда же в страх привел врагов — об этом скажет книга,—
Границы подчинил себе[157], то прозван был Акритом.
Антакин звался дед его из рода Киннамадов[158],
55 В изгнанье умер, сосланный приказом самодержца[159]
Василия[160] счастливого, могучего акрита;
Великим был удел его и несравненной слава,
И среди всех великим он стратигом почитался.
А бабка — из семейства Дук, Антакина супруга;
60 И братья матери его прославились немало[161],—
Из-за сестры они своей вступили в поединок
С эмиром-похитителем, достойным изумленья.
Таков был отпрыск племени ромеев благородных,
Что на земле прославился деяньями своими.
65 Итак, повествование[162] начнем мы о герое.
Еще ребенком был Акрит, когда его родитель
Наставника для сына взял, чтоб обучался мальчик.
Три целых года Дигенис в науках упражнялся
И острым разумом своим усвоил много знаний.
70 Затем к езде он верховой, к охоте устремился
И упражнялся день за днем с отцом в искусствах этих.
И час настал[163], когда к отцу он обратился с просьбой:
«Желанье в душу мне вошло, отец и повелитель,
Пойти охотой на зверей, узнать свое уменье;
75 И если ты Василия, родного сына, любишь,
Скорей отправимся туда, где обитают звери,
Там покажу тебе, о чем я день и ночь мечтаю».
Когда услышал то отец от своего любимца,
Возвеселился духом он, возрадовался сердцем,
80 И начал сына целовать с великим ликованьем:
«Дитя мое желанное, душа моя и сердце,
Чудесны все слова твои и замысел[164] отважен,
Но не настал еще твой час зверей разить свирепых.
Не знаю ничего страшней, опаснее охоты,
85 Тебе ж двенадцать только лет, иль дважды шесть[165] всего лишь,
И на зверей охотиться[166] ты, мальчик, неспособен.
Дитя мое сладчайшее, оставь такие мысли,
И розы нежные свои не обрывай до срока;
Когда ж по воле господа ты мужем взрослым станешь,
90 То, без сомненья, на зверей пойдешь тогда отважно».
Когда услышал речь отца ребенок благородный,
То в сердце был он уязвлен, глубоко опечален
И со слезами на глазах родителю ответил:
«Коль взрослым[167] подвиги свои я совершу, отец мой,
95 Какая будет польза мне? На это все способны.
Сейчас хочу прославиться[168] и род свой возвеличить
И говорю поэтому тебе, мой благодетель,
Что буду среди слуг твоих храбрейшим и великим,
Помощником и спутником во всех твоих сраженьях».
100 Перед стремленьем юноши тогда отец склонился,—
Ведь с детства проявляется характер благородный;
И вот наутро шурина позвал он на охоту,—
То Константин был золотой, из братьев самый младший[169],—
И сына благородного в дорогу взял, Акрита;
105 Отряду отроков велел скакать за ними следом,
Через болото[170] перешел и вышел прямо в чащу.
И вот увидели вдали они медведей страшных[171] —
Медведя и медведицу и медвежат их малых.
«Василий,— дядя закричал,— яви свое искусство!
110 Дубинкой лишь вооружись, меча тебе не надо,—
Не подобает ведь мечом с медведями сражаться».
И чудо небывалое предстало перед ними:
Лишь дяди своего слова услышал храбрый мальчик,
Без промедленья спешился и распустил он пояс,
115 И тунику[172] откинул прочь — палило солнце жарко,—
Одежды полы накрепко за пояс свой заправил,
И низенькую шапочку[173] на голову набросил,
И с быстротою молнии нагрудник снял тяжелый.
Не взял с собой он ничего — простую лишь дубинку[174],
120 И на одно надеялся — на быстроту, да силу.
Когда же близко подошли охотники к медведям,
Чтоб защитить детенышей, вперед шагнула самка
И с громким ревом двинулась навстречу Дигенису.
А тот, неопытный еще в сраженье с диким зверем,
125 Не стал дубинку в ход пускать, не сделал поворота,
Но прыгнул сразу, обхватил медведицу руками,
В одно мгновенье задушил, с великой силой стиснув,
Да так, что внутренности все из пасти зверя вышли.
Пустился в бег самец назад, в болотистое место;
130 «Не упусти его, дитя!» — воскликнул дядя громко,
И мальчик, полный рвения, схватил свою дубинку,
Помчался с быстротой орла, настиг немедля зверя.
Разинув пасть огромную, медведь тут обернулся,
Хотел он голову отгрызть у юного героя,
135 А тот без промедления схватил его за морду,
Встряхнул — и на земле медведь простерся неподвижно,
И с переломанным хребтом[175], свороченною шеей
В руках могучих юноши он испустил дыханье.
И вдруг звериный слыша рев и шум борьбы с медведем,
140 Газель в испуге прыгнула из своего укрытья[176];
И закричал эмир: «Дитя! Смотри перед собою!»
Вперед помчался Дигенис, подобно леопарду,
И сделав несколько прыжков, сумел газель настигнуть;
Затем за ноги задние схватил газель он крепко
145 И так рванул, что разодрал все тело на две части[177].
Кто в изумленье не придет пред милостью господней
И силу несравненную не возвеличит божью?
Невероятен подвиг тот и потрясает разум;
Как мальчик смог настичь газель — ведь не имел коня он
150 И как медведей он убил руками, безоружный?
Поистине, то бога дар, всевышнего десница.
Сколь славны ноги отрока, что с крыльями сравнятся,
Что обогнать сумели лань с чудесной быстротою,
Свирепых превзошли зверей в своем победном беге!
155 И все вокруг увидели деянья Дигениса
И чудом потрясенные друг другу говорили:
«О, что за юноша предстал пред нами, матерь божья!
Как не похож он на людей, живущих в нашем мире;
Должно быть бог его послал, чтоб храбрецы узрели,
160 Забавы ратные его, погони и сраженья».
Пока вели такую речь родные Дигениса,
Из тростниковых зарослей вдруг лев огромный вышел;
Немедля обернулись все, на мальчика взглянули,—
Добычу он тем временем тащил через болото:
165 Рукою правою волок поверженных медведей,
А левою рукой газель убитую тащил он[178].
И крикнул дядя отроку: «Сюда, дитя, скорее!
На что нам звери мертвые? Ведь есть еще живые,—
С живыми биться следует, чтоб испытать отвагу!»
170 И мальчик дяде своему такой ответил речью:
«Желает если бог того, вершитель наших судеб,
И если мне сопутствуют родителей молитвы,
То мертвым будет этот зверь, подобно двум медведям»,—
И устремился без меча отважно льву навстречу[179].
175 Но дядя посоветовал: «Возьми-ка меч с собою:
Ведь на две части, как газель, не разорвешь ты зверя!»
И сразу юноша[180] в ответ сказал такое слово:
«О дядя, повелитель мой! Поможет мне всевышний,
И будет лев в моих руках, подобно той газели».
180 С собою меч он захватил, пошел на зверя прямо;
Когда ж приблизился ко льву, подпрыгнул тот высоко
И стал размахивать хвостом[181], бока свои хлестать им,
И двинулся на юношу с рычаньем кровожадным.
А мальчик, нападенья ждал, высоко меч свой поднял,
185 На голову звериную обрушил он оружье,
Да так, что разрубил ее до плеч одним ударом.
И обратился Дигенис с такою речью к дяде:
«Мой повелитель золотой, узри величье бога:
Не лег ли бездыханным лев, подобно двум медведям?»
190 И поцелуями тогда отец его и дядя
Покрыли руки и глаза, покрыли грудь героя
И говорили так ему исполнены веселья:
«Любой, кто красоту твою и дивное сложенье
Увидит, о любимец наш, не станет колебаться,
195 Но без сомненья все твои деяния признает».
И впрямь чудесным юноша сложеньем[182] отличался,
С кудрями русыми он был и с черными бровями,
Как розовый цветок, лицо, глаза на нем большие,
И в сажень шириною грудь, подобная кристаллу[183].
200 Взирал на мальчика отец, безмерно веселился
И, радуясь, сказал ему с великим ликованьем:
«Невыносимо жар палит — настало время полдня,
Когда в болотистых местах[184] приют находят звери.
Давай же отойдем к воде, дарующей прохладу,—
205 Лицо свое омоешь там, струящееся потом,
Одежды сменишь старые — ведь загрязнил ты платье:
Звериной пеною покрыл, окрасил львиной кровью.
Да! Трижды я благословен, родив такого сына,
И руки пусть отцовские тебе омоют ноги.
210 Свободна у меня душа от всех тревог отныне,
И посылать тебя смогу, не ведая заботы[185],
В набеги многократные на вражеские станы.
И вот к источнику пошли они без промедленья,
Чудесной там была вода и словно снег холодной,
215 Вокруг расселись, и одни ему омыли руки,
Другие же — лицо его и ноги омывали;
Вода лилась от родника и жадно ее пили[186],
Надеясь, что отваги им придаст такое средство.
И мальчик старую свою переменил одежду:
220 Накидки легкие[187] надел, чтоб чувствовать прохладу,
Поверх — накидку красную с краями золотыми[188],
Кайму ее усеяли[189] жемчужины большие,
А воротник был амброю и мускусом[190] надушен,
Не пуговицы были там — жемчужины большие,
225 И окружало золото отверстья для застежек.
Нарядны были и чулки[191] — их грифы украшали,
И камни драгоценные усеивали шпоры —
Рубины. красовались там на золотой чеканке.
А между тем сильней всего желал отважный мальчик
230 Домой вернуться к матери, не причинить ей горя,
И спутников призвал своих скорее вскачь пуститься.
Как голубь, белоснежного коня переседлал он,—
Блистали драгоценности на лошадиной челке[192],
А среди них бубенчики висели золотые,
235 Бубенчики несчетные, и звук их раздавался
Чудесный, восхитительный и всех вокруг дививший.
Зелено-розовый платок[193] из шелка был на крупе,
Седло собою покрывал и защищал от пыли,
И скрепки[194] были на седле с уздечкой золотые,
240 И жемчуг ювелирную ту украшал работу[195].
Был смелости исполнен конь[196], резвился без боязни,
Искусством верховой езды владел прекрасно мальчик;
И кто ни видел отрока, давался диву, глядя,
Как твердой воле всадника был резвый конь покорен,
245 Как юноша[197] в седле сидел, что яблочко на ветке[198].
И вот направились они назад в свое жилище,
Сначала слуги-отроки, построенные рядом,
За ними дядя поскакал, отец героя — сзади,
Посередине — юноша, блиставший словно солнце;
250 Копье он с позолотою и с лезвием двуострым[199],
Зеленое, арабское, рукою поднял правой;
Людские взоры радовал, приятен был в беседе,
И взглядом мускус источал, и весь благоухал он[200].