Уже цѣлую недѣлю дулъ свирѣпый сѣверный вѣтеръ, не прерываясь и не ослабѣвая ни на одну минуту. Стремительные порывы вихря прилетали другъ за другомъ безъ малѣйшей передышки и проносились надъ поверхностью ледяныхъ равнинъ съ такимъ торопливымъ и безпощаднымъ ожесточеніемъ, какъ будто отыскивали на ней какой-нибудь выдающійся предметъ, что-либо хоть немного возвышающееся надъ общимъ однообразнымъ уровнемъ, за что они могли бы ухватиться и немедленно вырвать вонъ вмѣстѣ съ корнями. Но на ровной груди ледяныхъ полей не было ничего пригоднаго для сокрушительной дѣятельности вѣтра. Мѣстами виднѣлись только осколки ледяныхъ глыбъ, выпятившіеся вверхъ по линіямъ осеннихъ щелей; но они примерзли такъ плотно, что ихъ трудно было бы сдвинуть съ мѣста даже ударами лома. Кромѣ этихъ осколковъ, на застывшей поверхности океана находился только толстый слой снѣга, отвердѣвшій подъ дѣйствіемъ непрерывныхъ бурь до плотности камня и скорѣе напоминавшій сплошную массу обожженной бѣлой глины, чѣмъ обыкновенную рыхлую пелену зимы. Зато даже эта отвердѣлая кора не могла устоять передъ побѣдоносной яростью вьюги. Вѣтеръ вонзалъ въ лицо убоя свои острые зубы и выѣдалъ изъ его окаменѣлой брони узкія заструги, окаймленныя по сторонамъ глубокими бороздами и высовывавшія на встрѣчу вьюгѣ длинные бѣлые языки. Выкопавъ такую застругу въ снѣгу, вѣтеръ вдругъ мгновеннымъ усиліемъ срывалъ ея кончикъ и уносилъ съ собою, безостановочно крутя его въ воздухѣ и разрывая на тысячи мелкихъ частицъ, тонкихъ и сухихъ, какъ самая сухая глиняная пыль, носящаяся на крыльяхъ знойнаго вихря надъ безжизненной степью, опаленной лѣтнимъ солнцемъ и изнывшей отъ бездождія. Весь воздухъ былъ наполненъ этими частицами; вьюга была насыщена и пронизана ими; онѣ двигались съ такой быстротой, что, казалось, удлинялись въ своемъ движеніи и производили впечатлѣніе тонкихъ и длинныхъ иголъ, и конечно, онѣ кололи такъ же больно, какъ иглы. Онѣ были такъ легки и мелки, что совершенно сливались съ острыми и холодными частицами воздуха, составлявшими самую субстанцію вьюги, и нельзя было отличить, какіе именно элементы вѣтеръ принесъ съ собой съ невѣдомаго сѣвернаго простора и какіе захватилъ, пролетая надъ ледяными полями. Колючія струи воздуха и атомы раздробленнаго снѣга смѣшались въ одинъ острый, рѣзкій и пронзительный хаосъ, на подобіе оледенѣлаго туманнаго пятна, которое двигалось съ сѣвера на югъ съ бѣшеной быстротой, но никакъ не могло истощиться и пролетѣть мимо.
За рубежомъ ледяныхъ полей простиралась земля, но и ея поверхность была такъ же ровна и безжизненна, какъ бѣлое лицо океана. Море переходило въ тундру такъ незамѣтно, что нужно было бы снять прочь весь снѣжный покровъ для того, чтобы опредѣлить, гдѣ оканчивается ледяной пластъ и начинается гладкая площадь прибрежной тины, переходящая въ такое же гладкое и твердое отъ мороза моховище.
Правда, на западѣ возвышался огромный каменный мысъ, выступавшій въ море тремя высокими, крутыми грядами, а со стороны земли переходившій въ приземистый кряжъ, расползавшійся по направленію къ югу. Но онъ такъ угрюмо чернѣлъ своими утесами, совершенно обнаженными отъ снѣга, и такъ непоколебимо подставлялъ на встрѣчу мчавшейся вьюгѣ свои отвѣсныя ребра, что, наткнувшись на него съ разлета, она испуганно бросалась въ сторону и спѣшила умчаться прочь — туда, гдѣ на краю тундры чуть синѣла надъ горизонтомъ полоска низкаго и пологаго горнаго перевала. Вокругъ выступовъ мыса море намело узкій песчаный прилавокъ и завалило его грудами наноснаго лѣса, которыя щетинились изъ-подъ снѣга, гармонируя съ острыми и неправильными гранями каменныхъ уступовъ, поднимавшихся надъ ними вверху.
Это была мрачная страна, лишенная всякаго признака жизни, та самая пустыня, — какъ описываютъ ее чукотскія сказки, — на которой нѣтъ ни мышки, ни былинки, — по-которой не пробѣгаетъ олень и не гонится за нимъ волкъ. По крайней мѣрѣ такъ было въ это глухое зимнее время года. Оленьи стада, дикія и прирученныя, съ наступленіемъ осени ушли на югъ къ границамъ лѣсовъ, и за ними послѣдовали двуногіе и четвероногіе пожиратели мяса, живущіе на ихъ счетъ: волки, собаки, кочевые пастухи и бродячіе охотники. Лебеди, гуси и вся водяная птица улетѣли предъ наступленіемъ холодовъ; даже вороны и полярныя куропатки покинули тундру и удалились въ болѣе гостепріимныя широты. Тѣ немногіе обитатели, которые остались еще на землѣ и на льдахъ, притаились теперь въ своихъ логовищахъ и терпѣливо ожидали, пока ослабѣетъ ярость вьюги и дастъ имъ возможность выглянуть на Божій свѣтъ. Бѣлые медвѣди закопались въ снѣжный заносъ на томъ мѣстѣ, гдѣ ихъ застала вьюга, и отлеживались теперь, наглухо зарытые въ сугробъ; песцы попрятались въ дуплахъ наноснаго лѣса и въ расщелинахъ между камнями; мыши смирно сидѣли въ гнѣздахъ подъ кочками, не осмѣливаясь пробѣжать по своимъ внутреннимъ ходамъ подъ поверхностью снѣга. Огромныя, неуклюжія совы, болѣе похожія на какихъ-то бѣлыхъ звѣрей, и маленькіе, проворные горностаи, одаренные чисто птичьей легкостью и быстротой движеній, всѣ попрятались по своимъ норамъ и боялись высунуть носъ наружу, пока не пройдетъ вьюга.
Пастухи и бродячіе охотники удалились вслѣдъ за стадами сухопутныхъ животныхъ. Однако, на этихъ негостепріимныхъ берегахъ еще остались люди. Нѣдра океана подъ толстой ледяной корой изобиловали рыбой и тюленями, и изъ числа обитателей пустыни выдѣлились семьи, которыя, соблазнившись обиліемъ морской пищи, рѣшились проводить лѣто и зиму въ этой суровой странѣ. Она принадлежали къ племени людей, рожденныхъ отъ «бѣломорской жены»[1], и отъ поколѣнія къ поколѣнію, съ незапамятныхъ временъ, такъ привыкли къ борьбѣ съ моремъ, морозомъ и вѣтромъ, что безъ нея жизнь показалась бы имъ лишенной содержанія и смысла. Это были охотники, нападавшіе съ копьемъ въ рукахъ на огромнаго бѣлаго медвѣдя; мореплаватели, на утлыхъ кожаныхъ лодкахъ дерзавшіе лавировать на негостепріимномъ просторѣ полярнаго океана, люди, для которыхъ холодъ былъ стихіей, океанъ — нивой, а ледяная равнина — поприщемъ жизни, — вѣчные борцы съ природой, тѣло которыхъ было закалено, какъ сталь и мышцы не уступали неутомимостью ни одному изъ дикихъ звѣрей, пробѣгавшихъ среди пустыни, — воины, привыкшіе считать естественную смерть постыдной и безсильную старость — наказаніемъ судьбы, которое слѣдуетъ сокращать добрымъ ударомъ ножа или копья…
У того изъ выступовъ мыса, который былъ выше и находился на срединѣ между двумя другими, на широкой, слегка пологой площадкѣ стояли два шатра. Они забились въ уголъ между двумя каменными стѣнами, сходившимися подъ тупымъ угломъ, и прислонились къ самому отвѣсу скалы, преграждавшей наискось обычную дорогу сѣвернаго вѣтра.
Передній шатеръ былъ больше и благоустроеннѣе. Это былъ обыкновенный зимникъ, какъ его устраиваютъ сидячіе чукчи, а также и кочевые оленеводы, когда они останавливаются на неподвижную зимовку. Огромный кожаный шатеръ былъ плотно натянутъ и поднимался въ вышину, на полторы сажени, а въ ширину расползался не менѣе, чѣмъ на десять аршинъ. Оболочка его представляла пеструю мозаику оленьихъ и тюленьихъ шкуръ, сшитыхъ вмѣстѣ цѣликомъ и въ кускахъ, и была покрыта толстымъ слоемъ копоти и сажи; но всѣ отверстія и дырки въ ней были тщательно заплатаны, несмотря на огромную затрату времени и заботливости, которой требовала эта работа. Полы шатра были завалены вокругъ высокимъ снѣжнымъ окопомъ и укрѣплены огромными камнями; передъ входомъ было устроено нѣчто вродѣ сѣней изъ такой же мозаичной оболочки, низко нахлобученной на небольшой деревянный остовъ навѣса и старательно подоткнутой со всѣхъ сторонъ внизу. Задній шатеръ былъ такъ низокъ, что изъ-подъ своего снѣжнаго завала походилъ скорѣе на большой сугробъ, чѣмъ на человѣческое жилище. Онъ скромно ютился на второстепенномъ планѣ, предоставляя своему переднему товарищу болѣе видную позицію, которая, впрочемъ, была также и болѣе открыта дѣйствію непогоды. Вѣтеръ залеталъ и сюда, несмотря на каменную ограду. Вьюга встряхивала плотно утоптанный снѣгъ окопа, выдавала изъ него сухія струйки снѣжной пыли, съ визгомъ и воемъ кружилась вокругъ покатыхъ верхушекъ шатровъ, какъ бы примѣриваясь, съ какого конца удобнѣе схватиться за длинные концы жердей, расходившихся вверху, какъ огромный вѣеръ, и вдругъ сдернуть прочь укрѣпленные шатры. Но плотно натянутая кожа, выпяченная извнутри толстыми пятниками[2] и раздувшаяся на встрѣчу вѣтру, какъ огромный пузырь, только гудѣла въ отвѣтъ. Она была съ внутренней стороны повсюду обшита веревками, которыя привязывались къ кольямъ, вбитымъ въ землю, и тяжелымъ санямъ, нагружённымъ разнымъ хламомъ. Зимникъ былъ сооруженъ такъ прочно, что никакая вьюга не могла причинить ему ущерба.
Въ самомъ центрѣ передняго шатра, на земляномъ очагѣ, горѣлъ огонь, наполняя все помѣщеніе ѣдкимъ дымомъ, который силою наружнаго вѣтра задерживался вверху у дымового отверстія и не хотѣлъ выходить вонъ. Въ задней половинѣ шатра, по чукотскому обычаю, былъ устроенъ такъ-называемый пологъ, теплое отдѣленіе, въ видѣ четвероугольнаго ящика изъ шкуръ, плотно закрытаго со всѣхъ сторонъ и покрытаго толстымъ слоемъ травы, связанной въ пучки.
Большая часть жителей шатра въ настоящее время находилась въ тепломъ отдѣленіи. Это было тѣсное помѣщеніе, длиною въ сажень, шириною сажени въ двѣ, и настолько низкое, что взрослый человѣкъ не могъ бы приподняться на ноги, подъ опасеніемъ упереться головой въ потолокъ и сдвинуть съ мѣста травяную покрышку, лежащую поверхъ оленьихъ шкуръ. Большая каменная чаша, наполненная полужидкимъ тюленьимъ жиромъ, съ зажженной свѣтильней, плававшей у передняго края, коптила на видномъ мѣстѣ, по срединѣ задней стѣнки. Другая, маленькая, горѣла въ правомъ углу недалеко отъ того мѣста, гдѣ былъ проходъ или, лучше сказать, пролазъ изъ ящика наружу, огражденный длинной мѣховой полой, аккуратно подвернутой подъ шкуры, разостланныя на полу. Въ пологѣ было жарко. Спертый и пропитанный міазмами воздухъ чукотскаго домашняго святилища, которое хозяева постарались тщательно оградить отъ всякаго свѣжаго вѣянія, зелеными волнами носился взадъ и впередъ. Испаренія человѣческаго тѣла, прѣсный запахъ вареной ѣды и немытой посуды, которымъ была пропитана каждая шерстинка мѣховыхъ стѣнъ, ѣдкая вонь прокислыхъ шкуръ, устилавшихъ дно ящика и совершенно почернѣвшихъ отъ грязи, горькая копоть лампъ, запахъ мочи и гніющей печени, которыя употреблялись хозяйкою для выдѣлыванія кожъ, все это сливалось въ такой одуряющій букетъ, что можно было только удивляться, какъ живыя человѣческія существа могутъ выносить его безнаказанно.
