Сказывают, что жили в давние времена в северном крае девушки, хранившие символы и талисманы Журу, злого духа. И вот как-то раз одна из этих девушек убежала из деревни, чтобы найти себе мужа.
Уже стемнело, когда она оказалась в лесу и начала устраиваться на ночлег прямо под открытым небом. А проснувшись, заплакала от страха, потому что вдруг услышала мужские голоса.
Один из них говорил:
— Жениться я не собираюсь, ну, разве что встречу раскрасавицу…
Тут-то мужчины и увидели сбежавшую из деревни девушку, и тот, кто говорил про женитьбу, нашел, что она хороша собой. Надо сказать, и он пришелся ей по душе.
И молодой охотник спросил:
— Хочешь стать моей женой?
Девушка ответила:
— Да, хочу.
И он увел ее с собой.
А был он из рода, происходившего от птиц. Старики справили брачный обряд, а потом молодые пошли искупаться в ручье. На берегу его росла волшебная трава, и они натерлись ею перед тем, как окунуться в воду.
И тут же превратились в птиц.
Через некоторое время самка почувствовала, что в ней зародились яйца, живот ее рос и рос и, наконец, стал таким большим, что она уже не могла ходить.
«Сдается мне, что не яйца я вынашиваю, — подумала самка, — верно, это ребенок».
Прошло несколько месяцев, и родила она двух детей. Мальчика и девочку.
Они быстро росли.
Сильный и ловкий, мальчик любил охотиться с луком и стрелами, поэтому мать предупредила его однажды:
— Сынок, никогда не убивай птиц!
Шло время, а мать еще ни разу не видела своих детей спящими. Но вот как-то ночью она решилась пойти взглянуть на них и была страшно испугана, потому что увидела у девочки семь звезд во лбу, а голову мальчика как бы обвивала целая змея из звезд.
И отец пришел взглянуть на детей и тоже испугался:
— Сам я птица, почему же у меня человеческие дети?
Он отправился к колдуну-карлику и спросил:
— Как могло случиться, что я сам птица, а дети — мои люди?
И колдун-карлик ответил ему:
— Не сомневайся, это твои дети. Когда ты лежал с женой, она смотрела на небо, потому на их телах и запечатлелись звезды.
Пока отец беседовал с карликом, мать пошла погулять. А сын схватил лук, стрелы и отправился на охоту.
Бродя по лесу, он увидел птиц и перестрелял их всех. Потом вернулся домой.
Когда же пришла мать, он ей сразу сказал:
— Мама, я убил всех птиц. Хочешь посмотреть?
Они пошли туда, где охотился мальчик, и мать увидела, что он убил отца и всех его родных. Она запричитала:
— Сынок, ты убил отца и всех родных. Кто теперь нам поможет, как мы жить будем?
Но мальчик возразил:
— Не печалься, мама, я добуду все, что нам потребуется.
После этого мать с детьми решили идти на землю своих предков. По дороге мать обратилась к мальчику:
— Сын мой, что я скажу моему суровому народу? Когда я уходила оттуда, я была девушкой, а сейчас возвращаюсь с детьми. Ваш дед прикажет запереть меня в доме для наказаний, чтобы я никогда больше не видела мужчин.
— Успокойся, мать. Я покончу с такими обычаями.
И они отправились дальше. Когда же они пришли в деревню, где жили родные матери, мальчик схватил огромный камень и бросил его в дом для наказаний, и тот развалился, а все женщины, которые были там заперты, разбежались. Камень был так тяжел, что весь ушел в землю и увлек за собой развалины дома.
Увидев это, дед испугался мальчика. И все люди той северной земли стали бояться его.
И тогда дед сказал:
— Я всегда вас уважал, но сделайте так, чтобы все было как раньше, восстановите то, что разрушено.
Мальчик ответил своему деду:
— Я тоже хотел бы, чтобы все было на своих местах.
Он достал камень и положил туда, где тот лежал раньше. С тех пор они хорошо зажили вместе с сородичами.
Но через некоторое время дочь той женщины заболела, потому что у нее все еще не было мужа.
Тогда ее брат сказал матери:
— Разреши мне полечить сестру. Я один могу вылечить ее, потому что только я знаю, где искать лекарство от этой болезни.
Мать согласилась, и юноша увел сестру на небо, ведь он вовсе не хотел, чтобы она выздоровела…
Это ее мы видим теперь на небе и называем созвездием Семи звезд, Плеядами.
Через некоторое время мать, видя, что дети долго не возвращаются, отправилась на поиски.
Когда она проходила мимо ручья, ее проглотила огромная змея.
Вернувшись домой, сын не нашел матери и в свою очередь отправился на поиски. Везде, где он проходил, после него оставались его дети. Наконец он нашел свою мать и тоже взял ее на небо.
Она стала созвездием, которое мы называем Пинон, или Большая Змея.
И все это случилось во времена наших предков, когда люди еще были похожи на птиц.
И пели на одном языке одни слова:
Путь пилигрима
К вершинам вдаль,
Где сладким жалом
Станет печаль.
Небесный свод над Бургундией был высок и светел. Тонкие, как лезвие рыцарского меча, лучи утреннего солнца проникали во дворец через семь имевшихся здесь дверей и через окна над ними, в которые были вставлены плиты из прозрачного, красивого просвечивавшегося камня. Призрачный поток света усиливали очень белые стены с расписными фресками у столь же белого потолка, разлинованного голубыми балками. В них упирались пестрые возглавья деревянных, окрашенных в голубой цвет и покоившихся на круглых подножьях, колонн.
Все в будничной столовой бургундского дворца было красиво, отличалось веселой нарядностью и роскошью. Королевские кресла из черного дерева и слоновой кости, украшенные львиными головами и обложенные вышитыми пуховыми подушками; благородные светильники и треножники для курений у стен; вазы, сосуды, обвитые мелкими цветами кувшины с большими ручками, стоящие на особых подставках. Дворец блистал.
Во время трапез в столовой раздавались только приглушенные звуки. Ноги слуг неслышно ступали по подстилкам, а беседа королей в виду их особой значительности бывала немногословной и тихой.
Три короля, три брата владели славной Бургундией. То были Гунтер, Гернот и младший — Гизельхер-удалый. После смерти Данкрата, бывшего короля Бургундии, они приняли власть над страной от своей матери Уты.
Кресла обычно расставлялись попарно. Самый старший из сыновей, Гернот, сидел рядом с той, что его родила, а двое младших братьев рядом с юной королевной, красавицей Кримхильдой, дочерью Уты.
Ута носила спускавшийся ниже плеч парик, — голубой, золотистый или русый — весь в мелких-мелких завитках, отороченный снизу бахромой и увенчанный плотно прилегавшей к нему диадемой. Прическа, немного похожая на головную повязку сфинкса, сердцевидно извивалась по белому лбу, с обеих сторон на щеки падало по несколько прядей или кистей. Глаза Уты нисколько не соответствовали рту, ибо они были строги, холодны и малоподвижны, а рот резной и странно углублен в уголках. Обнаженные белые, прямо-таки божественные руки, которыми управляла госпожа за едой, были на близком расстоянии не менее значительны, чем издали.
Госпожа, сидевшая напротив, по-видимому, гостья, была очень изящной и нарядной. Ела она, правда, без особой охоты, только обычая и порядка ради. Она брала, например, жареную утку, откусывала, едва открыв рот, небольшой кусочек от грудной части и бросала ее в объедки.
Гернот всегда беспокоился, как бы не взбунтовался его желудок, и его часто прошибало холодным потом…
Иногда на ступеньке помоста, у ног хозяев, сидел и грыз что-нибудь Отто, холостой карлик. Хотя вообще-то он обычно ел за хорошим господским столом, где кормились также начальник кухни Румольт-смелый, чашник Синдальт, постельничий Хунальт, конюх Данкварт, стольник Ортвин Меуский.
В дальнем углу покоя обычно сидел старик-арфист по имени Тассо, который медленно перебирал струны узловатыми пальцами и напевал:
Безмолвно девочка сидела,
Скрестив ручонки на груди,
И неотступно вдаль глядела,
Свет различая впереди.
И чередою просветленной
Подснежники, нежнее сна,
Клонились к юбочке зеленой,
Зиме пригрезилась весна.
Пернатые не щебетали
На ветках трепетных своих,
Молчать они предпочитали,
Неуловимый ветер стих.
И при дороге отдыхая,
Спросил малютку пилигрим:
«Поведай мне, мечта какая
В твоей душе, где мир мне зрим?»
Проговорила в грусти смутной,
Головку жалобно склоня:
Когда бы в спаленке уютной
Укрыла матушка меня!
Она бы пела: «Баю: баю»,
И, слушая небесный стих,
Я знала бы, что засыпаю,
Что я счастливее других.
Во мне былое шевельнулось,
Я как дитя в родной тиши.
Пережитое всколыхнулось
Листвою в глубине души.
И вот я в комнате у деда
Покойный дед любил меня.
Смотрю картинки, непоседа,
И грежу среди бела дня.
Альбомы разные листая
На пестром мраморе стола,
Я, словно рыбка золотая,
В прозрачной заводи плыла.
С моей сестрою скит я строю,
Мы с нею под столом сидим,
Любимой заняты игрою,
Мы в книгу, замерев, глядим.
Мы видим в нашей детской келье,
Отгородясь от суеты,
В лесах и в сумрачном ущелье
Пустыннические скиты.
Когда невольно в жарком споре
Дед о сомненьях говорит,
Однако деве мудрой вскоре
Сдается, Библией побит,
Мы видим в книге поношенье
Отшельнической седины:
Сомнением во искушенье
Анахореты введены.
Вокруг резные статуэтки…
В шкафу чудес не сосчитать —
Ракушки редкостной расцветки
Блестящим камешкам подстать.
Меня случайность огорчила,
В чем признаюсь начистоту,
Мне кошка на плечо вскочила,
Спугнув прекрасную мечту».
Ей пилигрим сказал: «Сиротка,
Я тоже был с тобою там,
Иду всегда и всюду кротко
Я за тобою по пятам».
В ответ малютка: «Что со мною!
Себе я кошкою кажусь,
Не дрогну перед крутизною,
Я коготками удержусь.
По веткам двигаюсь прыжками,
Пускай передо мной скала,
Я в небесах, под облаками,
Лечу! Прощайте! Я — стрела!»
Ей пилигрим сказал: «Сиротка,
Я все равно с тобою там.
Твоя душа — моя находка,
Вовек не разлучиться нам».
Девица тихо продолжает:
«Хотя вокруг полдневный зной,
Меня прохлада ублажает,
Колонна прямо надо мной.
О залы, залитые блеском!
О, неумолчный водомет!
Меня чаруя нежным плеском,
Он песнь цветистую поет.
Я в залах сказочной Альгамбры,
Расцвечен грезами чертог,
Я запах ладана и амбры,
Я фимиам и я цветок.
Кто я? Быть может, я услада
В шатре причудливом, цветном
Или внезапная прохлада
Луча в потоке водяном?
Не птица ли, душа чертога,
Я, выпавшая из гнезда,
И не нужна ли мне подмога,
Чтобы летать и петь всегда?
О, душный запах померанца,
В моей крови ты приживись!
Я так легка, я жажду танца
На звонкой струйке, бьющей ввысь.
Я нежусь в мраморной постели,
Мой коврик мне милей земли,
Вокруг меня цветы запели,
Тогда как птицы — зацвели.
Стихи, созвездья золотые,
Шатер лазури, высота,
Приблизьтесь, дали пресвятые,
Мир, поцелуй меня в уста!
Сердечко ранено глубоко.
Послушай, как стучит оно,
Так одиноко-одиноко,
Далеким счастьем прельщено.
Знать не хочу газетной прозы
И толстых философских книг,
Нет сладостней метаморфозы
Я вся преобразилась вмиг.
Из куколки освобождаюсь,
Плыву под сенью лепестка,
Звучу, порхаю, возрождаюсь,
Целует ветер мотылька.
Мечта моя! Скажи правдиво:
Душой неужто покривлю,
Рассеиваясь нерадиво?
Неужто трезвость во хмелю?
Кого пресытила услада,
Что я в крови моей храню?
Приметы девственного хлада
Кто выдал солнечному дню?
Неутолимое томленье,
О, ласточка моей души,
Над водометом в отдаленье
Попробуй сердце потуши!
Глоток, нет, поцелуй мой жгучий,
Цветок, пчела и уголек,
Росток, нет, лакомка летучий,
Меня не выдай, мотылек!
С ветлотенистым этим залом,
С каймою звучно золотой
Облечена, как покрывалом,
Душа моя с моей мечтой.
Как вожделенье опьяняет
Среди душистых лепестков
Так шлем воинственный пленяет
Красою розовых венков.
Отрадно мне в прохладных залах
На всех колоннах лепетать,
Купаться в плещущих кристаллах
И золотую сеть сплетать.
Поймаю солнышко в тенета,
Приглажу золото лучей
И ввергну в холод водомета,
Чтобы сияло горячей.
Кристаллы расцветив седые,
Играет на заре мороз,
Играют вина молодые,
В которых ток бессмертных лоз.
Покров над водометом львиным,
Ты, тень моих теней и взлет,
Младенцем ты прильнул невинным
К моей груди, сладчайший гнет.
Как я люблю обитель нашу,
Где розы гордых львов пленят,
Поднявшись мраморную чашу,
В которой капельки звенят.
Абенсеррахов зал пространный,
Где кровь кричит, как в страшном сне,
Где нанесла другим я раны,
Где наносили раны мне.
Плач, вопли, стоны, причитанье,
Скорбь духов, неумолчный хор,
Прервите вечное роптанье!
Нет вам покоя до сих пор?
Прочь! Прочь! Скорее, ради Бога!
Стремглав бежать я предпочту
Туда, где посреди чертога
Мой сад в таинственном цвету.
Сокровищница Линдахары,
Альгамбры вечная весна,
Как и в правленье Делькамары
Вся скорбь любви в тебе слышна.
Сад, где всю ночь луне в усладу
С ней водомет ведет игру,
Где розы берегут прохладу
Для солнечных лучей в жару.
Лимоны, мирты, апельсины
Мою купальню сторожат
Благоуханные глубины,
Овеяв душу, освежат.
Ты вертоград — подобье рая,
Где возвещают письмена:
Земной цветок — свеча живая,
Что небесами зажжена.
О, алебастровое ложе
Вскипающей голубизны!
С тобою только небо схоже
В томленье трепетной луны.
Под сенью мраморной ограды,
Как сердце у меня в груди,
Ты, вертоград моей отрады,
Утрат моих не береди!
Сдается мне, в цветах пахучих
Таится мой бессмертный дух,
И на кустарниках колючих
Остался мой летучий пух.
Я выводок и я наседка,
Я птица, гнездышко, яйцо;
Меня раскачивает ветка
Там замыкается Кольцо.
Мне кажется, что я резная,
Рисунок, зданье, лепесток,
Я водяная пыль сквозная,
Над водометом завиток.
Кто пояс развязал девичий,
Кто мой веночек расплетал
И, не желая знать приличий,
Цветы на солнце разметал?
Шаги послышались мужские,
Отважен юноша на вид,
Опасны воины такие,
В руках он держит верный щит.
Он молвит: «Ради Линдахары,
Гасул, я терпеливо жду,
Когда пленительные чары
Развеет лик ее в саду.
Свое волшебное явленье
В щите моем она узрит
И наконец мое томленье
Сердечком детским усмирит.
В себе ты девственно замкнулась,
Тоске безмолвной предалась.
Альгамброю ты обернулась
Не прежде ей, чем родилась?
И до рожденья ослепляла
Ты совершенством этих стен,
Ты духов духом вдохновляла,
Чего же ты ждала взамен?
Являя зеркало томленью,
Твои разрознили черты,
Но, не противясь просветленью,
Единство увенчала ты,
Все, что боролось и болело
В самосожжении сердец,
В груди твоей навеки цело,
В тебе воскресло наконец.
Ты вся в творенье несравненном,
Вся в этих явных чудесах,
Луч света в камне драгоценном,
Звезда в пустынных небесах.
В тебе Альгамброй восхищаюсь,
Себя в Альгамбре видишь ты.
Я к Линдахаре возвращаюсь,
Мои сбываются мечты.
Звезда мне душу окропила,
Как тишина в ночной тени;
Невеста собственного пыла,
В мой щит, как в зеркало, взгляни!
Твой поясок завязан снова,
И твой венок девичий цел,
Спасти Гасула ты готова,
Свет Линдахары я узрел».
Я в щит Гасула заглянула
И, тронута его мольбой,
Сама себе чуть-чуть кивнула,
Завороженная собой.
Все сгинуло вокруг нежданно,
Лишь все цветы моей весны
Остались целы, как ни странно,
И в мой веночек вплетены.
Нет больше скучной Альгамбры,
Она во мне, а я одна,
Я запах ладана и амбры,
С Гасулом я разлучена».
Слова малютки отзвучали,
И пилигрим едва дышал,
Цветник причудливый в печали
Слезами странник орошал.
Промолвил он: «В твоем сиянье
Я тихо плакал до сих пор,
Чтобы в сердечном обаянье
Утешить радугою взор.
О, принеси мне лист масличный,
Голубка мирная, спеши!
Вокруг простерся мир безличный,
Нигде не встретишь ни души».
Малютка так бы и бежала,
Но задал странник ей вопрос:
«Неужто ты боишься жала,
Которым ранит кровосос?»
В ответ промолвила девчушка:
«Мне страшен разве что паук!»
А пилигрим сказал ей: «Мушка!
Плясунью выдает испуг».
Малютка возразила строго:
«Господь не причиняет зла!
Вся эта нечисть не от Бога,
Угодна Богу лишь пчела.
Пожалуй, змей терпеть согласна
Я в тихой комнате моей,
Но пауков боюсь ужасно —
Паук страшнее всяких змей.
Пускай, летая до упаду,
Жук майский в сумерках жужжит,
Он зеленеющему саду,
Самой весне принадлежит.
Пусть блохи скачут, можно даже
К ним присмотреться, их ловить
Клопы назойливые гаже —
Клопов приходится давить.
И я, проведав деток бедных,
Постыдный выдаю секрет:
От насекомых этих вредных
Богатым тоже спасу нет».
А пилигрим спросил: «Как можно,
В Альгамбре дивной затворясь,
Увидеть мир, где все ничтожно,
Болото, где разврат и грязь?»
Она сказала: «Я в смятенье
Мечтала рай нарисовать,
Без человека в запустенье
И солнцу там несдобровать.
Картины я не написала,
Недостает мне мастерства,
Сердца бы песней потрясала,
Но где же, где найти слова?
Оцепенело все живое,
На птиц напал великий мор
Вздыхает эхо гробовое,
В крови язвительный раздор.
Свой звездный лик, смертельно бледный,
Сокрыло небо в тусклой мгле
Передо мною ангел бедный
Лежит в оковах на земле».
Ответил странник: «Не взовьешься,
Сиянием окрылена,
Ты, бедный ангел, к свету рвешься,
Но солнцем ты ослеплена.
Твое призванье — светиться,
Пускай ты ввергнута во тьму,
Святого образа частица,
Дай к сердцу я тебя прижму!».
К нему прильнув, она страдала,
Ему позволив сострадать,
Грядущего не разгадала,
Хоть не могла его не ждать.
Так, возносясь над быстротечным,
Друг с другом чувствуя тепло,
Они уже дышали вечным,
И время к вечности пришло.
Спросил паломник в изумленье:
«Сердечко ли твое стучит?
Откуда это просветленье?
Что там сияет, что звучит?»
Малютка кротко в даль всмотрелась,
Вперяя взор в ночной простор,
И вся, как небо, разгорелась,
Где пламенеет звездный хор.
Она сказала: «Что творится?
Сердечку не забиться так
И волосам не заискриться,
То раздается мерный шаг».
Сиянью не было предела,
Вел путник под уздцы осла,
Та, что на ослике сидела,
Чиста, как лилия, была.
Увидев ангела в оковах,
Она покинула седло.
Явив отрадный мир в покровах,
Надежду слово принесло!
«Твои лишения суровы,
Но ты стремишься только в рай;
Разрушит Бог твои оковы,
Ты в рай вернешься, так и знай!
Не избегай моих объятий,
Послушай, бедное дитя,
Любовь становится дитятей,
Во мне тебя же обретя.
Свою дорогу твердо зная,
Отправься в дальние края,
За мой подол держись, родная,
Я тоже матушка твоя.
Баюкать в яслях будешь братца!
Развяжет он тебе крыла,
Чтобы до райских кущ добраться
Освобожденная могла.
Там нет зловредной паутины,
Чарующей Альгамбры нет,
Но там увидишь ты картины
Получше тех, что выбрал дед».
В ответ малютка: «Я повсюду,
У всех ворот, у всех дверей
За твой подол держаться буду,
Садись на ослика скорей!».
Спросила дева: «А скиталец,
Который там в грязи лежит?»
Малютка вспыхнула: «Страдалец!
Он сам за мною побежит!»
Услышал странник это слово,
Приободрился, встал затем
В преддверье Рождества святого
Он держит путь на Вифлеем.
Марией прозывалась дева,
Иосиф ночью вел осла,
И до пастушеского хлева
Дорога гладко пролегла.
Теперь скажу без промедленья,
Чей путь мы вскоре повторим:
Малютка — знаменье томленья,
Воображенье — пилигрим.
Старый Тассо прищурил белесые глаза на кресло, в котором обычно располагалась королевна Кримхильда. Юной красавицы сегодня на трапезе не было.
Из-за разноцветного готического окна замка раздавалось птичье пение:
Как золотая
Тень на жнивье —
Жизнь отлетает
В небытие.
Есть ли уловки
Годы сдержать?
Без остановки
Им пролетать.
Радость лишь может
Время спасти,
Радостный множит
К счастью пути.
Как же он славен
И умудрен!
Час его равен
Бездне времен!
Пьет он лобзанья
Словно вино, —
В светлом сиянье
Сладко оно!
