Итак, это – сон, моя маленькая,
Итак, это сон, моя милая,
Двоим нам приснившийся сон!
Полоска засветится аленькая,
И греза вспорхнет среброкрылая,
Чтоб кануть в дневной небосклон:
Но сладостны лики ласкательные,
В предутреннем свете дрожащие,
С улыбкой склоненные к нам,
И звезды, колдуньи мечтательные,
В окно потаенно глядящие,
Приветствия шепчут мечтам.
Так где-ж твои губы медлительные?
Дай сжать твои плечики детские!
Будь близко, ресницы смежив!
Пусть вспыхнут лучи ослепительные,
Пусть дымно растаю в их блеске я,
Но память о сне сохранив!
1912.
Остеженный последним снегом,
Весну встречая, грезит лес,
И тучи тешатся разбегом,
Чертя аэродром небес.
Кто, исхищренный как китаец,
Из туч ряды драконов сплел?
А, под березой, зимний заяц
Оглядывает, щурясь, дол.
Вдали водоворотит море
На пажить хлынувшей реки,
И крыши изб на косогоре,
Как нежная пастель, – легки.
Не нынче-ль смелой увертюрой
Смутит нас первая гроза?
Но солнце, из-за ткани хмурой,
Глядит на нас, как глаз в глаза.
Опять в душе кипит избыток
И новых рифм и буйных слов,
И пью, как нежащий напиток,
Я запах будущих цветов.
1912.
Поэзия есть зверь, пугающий людей!
Пока поэт был жив, его вы поносили,
Покинули его, бежали как чумы…
Пред мудрым опьяненьем – от бессилья
Дрожали трезвые умы!
Постигнете ли вы, прозаики – злодеи,
Почтенные отцы, достойные мужи,
Что пьяным гением зажженные идеи –
Прекрасней вашей трезвой лжи?!
Постигнете ли вы, приличные мерзавцы,
Шары бездарные в шикарных котелках.
Что сердце, видя вас, боялось разорваться,
Что вы ему внушали страх?!.
Не вам его винить: весь мир, любить готовый,
И видя только зло, – в отчаяньи, светло
Он жаждал опьянеть, дабы венец терновый,
Как лавр, овил его чело!.
Я узнаю во всем вас, дети злого века!
Паденье славного – бесславных торжество!
Позорно презирать за слабость человека,
Отнявши силы у него!
1911. Преображенье.
Ст. Елизаветино,
село «Дылицы».
Ликуй, неузнанный предтеча,
Приемли блещущий венец!
Свершится радостная встреча
В дому, где благостен Отец.
Не бойся, загнанное стадо!
Тебе – могущество громов,
Пылает Отчая награда.
Ярем свергается оков.
О славен будь, сверкай предтеча,
Сияй, восторженный гусляр!
Провидел битвы ты пожар –
И пала нам на долю сеча,
Взгляни на радостное вече
И, осенив хитоном чар,
Наш первый освяти удар
Громов грядущего, предтеча!
Закованные в железо и медь легионы императора Цезаря,
ткань истлевших знамен старой гвардии, артиллерийский снаряд,
свист пуль, дробящих черепа и вырывающих мясо,
я славлю.
Траурный гимн полунощной заутрени, тихий звон шага под сводом собора,
запах ладана от риз парчевых, молитвенно-шумные вздохи органа,
и трепетанье светлых хоругвей с женственным ликом Христа
славлю я.
Нож, с размаха разящий быка в дымном смраде
зал скотобойни –
я славлю.
Торреадора, сорвавшего в агонии жемчуговое шитье своей куртки,
груду кровавых, подернутых паром, кишек на арене и чернаго,
с розовой пеной у рта, быка, быка,
несущаго смерть на конце крученаго рога –
я славлю.
Землю, брошенную гигантскими пальцами, как
мяч в голубой провал вселенной
и грохот движения круглых планет, –
славлю я.
Милую ласточку, мелькнувшую изящной тенью
под белым и сонным в сумерках озером,
Легкий девичий след на снегу, –
славлю я.
Душное дыханье орхидей и нарциссов,
Пламень ароматных желтых свечей черной мессы,
Воспаленныя губы, укус
и сцепленный поток тел сплетенных
я славлю.
Тихую Христову рабыню, приносящую каждое утро
полевыя маргаритки и мирты к престолу Девы Марии, –
я славлю.
Я славлю Галла, жилистым кулаком разбившаго мраморную герму.
Волчью стаю бледных и безумных поджигателей храмов, музеев и фабрик –
я славлю.
Пыльную тишину переулков стараго города,
монету старинную,
мертвый шелк бледной робы,
старинную книгу с застежками и
с гравюрами на шаршавой бумаге
и пудренную пастораль –
я славлю!
Это май-баловник, это май-чародей
Веет свежим своим опахалом
Фофанов родился и умер в мае. В лучезарные сады поэзии из мира иллюзий прилетел соловей на землю в голубые сумерки янтарных повечерий и принес заоблачные мелодии, вдохновенные поэзы, тиховейные немою теплотой в томленье красоты. И видел Он в матовой бирюзе благовонных вуалей палевых вечеров весны:
…сыплется в избытке красоты
«Душистый снег весны – черемухи молочной
«Весенние цветы, как девы непорочной
«Отвергнутой любви невинные мечты.
«Душистый снег весны – опавшие цветы!
И пока выпевал перекатные трели в смородинном кусте залетный соловей, Поэт-Соловей рыдал и слезы ландышами расцветали на Парнасе и на изумрудной опушке земли. И звенели бубенчики ландышей в меложичном трепете загадочной весны: всегда влюбленно, всегда божественно. И упоились очарованные люди серой птичкой, – и розовой, златоперой, перламутровой казалась им Она. И сладостно уязвленные люди уже не могли довольствоваться земным: они чувствовали, что окрыляются, чувствовали, как неведомая сила отрывает их от земли, но взлететь не могут, – сердца грузны и бескрылы.
И рыдают они, заглушая соловья стонами отчаянья.
…Соловья оттолкнули земные жалкие восторги, и, оскорбленный, он улетел.
…Страдающие люди, в поисках утешения, – собирают нетленные ландыши – Его слезы.
Константин Олимпов
Из первородной туманности родилась жизнь. Загорелись в опрокинутой вселенской чаше яркие звезды. Темные планеты стали замыкать незримые орбиты. Родилось движение, родилось время, родился человек. Природа отразилась в его представлении ярко и образно, непонятно и божественно. Страх перед смертью, так неожиданно обрывающей нить жизни, желание чем-нибудь продлить свое кратковременное существование, заставил человека создать религию и искусство. Смерть создала поэзию. Долгое время поэзия и религия были связаны неразрывно до тех пор именно, пока наконец небо не перешло на землю. Но с самого раннего периода жизни человека у последнего возникает мысль всеобщего синтеза. Он стремится найти ту незримую нить, которая могла бы связать credo всех людей. Перед нами проходит целый ряд философских учений Египта, Греции, Рима, еще безмолвного, спящего в голубых снегах Севера, и ярко-красочного и экстазно-позывного Востока. Египет признает свое бессилие. Пустыни наполняются пирамидами. Все тлен. Все проходит и все повторяется вновь. Восток создает Нирвану. Греция – Красоту. Три полюса. Они не могут соединиться и объединить. И вот в тенистых садах Галилеи, где голубые озера и тихая светлая радость, – родится Христос. Он говорит, что любовь это та самая нить, которую так тщетно все искали.
Проходят века, по-прежнему, – смыкаются орбиты, по-прежнему вопрос остается неразрешенным. На сцену выступает наука. Она собрала факты и на них начинает строить храм Разума. Здание растет. Бережно и поспешно кладутся кирпичи. Абсолютная реальность. Credito ergo sum. Но опять проходят века. Наука условна, как все. Нет у ней того, что проходило бы через все века не изменяясь. Разум только фотографическая камера. Мы можем познать только тот мир, который создается в нашем представлении, всопринимаемый пятью органами чувств. Мир, царящий в нашем разуме, не реальный, – воображаемый. Если разбирать все искания человека, можно заметить следующее: человек стремится перенести свои идеалы к «нездешнему», к вселенской тайне. Думая, что для того, чтобы познать «нездешнее», необходимо убийство природы, он стремится побороть вложенные в него природой качества эгоиста. Он стремится привить себе чуждый ему альтруизм. Это называется Культурой. Перед нами вся история. Природа создала нас. В своих действиях и поступках мы должны руководиться только Ею. Она вложила в нас эгоизм, мы должные развивать его. Эгоизм объединяет всех, потому что все эгоисты. Разница только в биологической лестнице. Один требует счастья для себя, другой для окружающей его группы лиц, третий для всего человечества. Сущность остается всегда одна. Мы не можем чувствовать себя счастливыми, если вокруг нас – страдание, а потому лично для своего счастья мы требуем счастья другим. Во вселенной нет нравственного и безнравственного, есть Красота – мировая гармония и противоположная ей сила – диссонанс. Поэзия в своих исканиях должна руководствоваться только этими двумя силами. Цель эгопоэзии – восславление эгоизма как единственной правдивой и жизненной интенции.
