Памяти ушедшего брата посвящаю
В день моего рождения — на дворе стояла чудная зимняя погода, все утопало в снегу — отец отвел меня в сторонку и велел следовать за ним в караульное помещение замка, где царил собачий холод. В камине внушительных размеров пылали поленья, заготовленные в Амбуазском лесу.
— Ну вот тебе и стукнуло тринадцать. Это возраст претексты[3] у римлян, совершеннолетия французских королей. С этого дня ты имеешь право ночевать в спальне Леонардо.
Отец стоял подле кафедры эпохи Возрождения — высокой, из дерева, изукрашенного резьбой. Голос его был негромким, но слова звучали твердо. При этом на меня изливалось столько нежности, что я был тронут до глубины души. В нашем замке, сложенном из розового кирпича и туфа непорочно-белого цвета, купающемся в золотой дымке, поднимающейся над Луарой, Леонардо да Винчи провел последние три года своей жизни и здесь же испустил дух[4]. Сюда к нему, прославленному мастеру из Тосканы, наведывались вельможи и коллеги по цеху. Оттого каждый уголок замка, каждый находящийся в нем предмет напоены легендарным прошлым. Справа от камина, на одном из первых гобеленов Турне, представлена сцена из «Песни о Роланде», являющая глазу пышность и великолепие рыцарской эпохи. Висящие на стене две алебарды и боевой топор, с помощью которого можно было одним ударом прикончить врага, будоражат мою буйную, страстную натуру, а изваяние Святого Иоанна из крашеного дерева, стоящее в нише и залитое мягким светом, действует успокаивающе. Деревянные сундуки VI века и сиденья эпохи испанского Возрождения, покрытые кордуаном, свидетельствуют о свободном движении стилей в давние времена.
Я вскидываю глаза на отца. Его героическое прошлое помогает мне вообразить, как бы он выглядел в рыцарских доспехах. А вообразив, я начинаю думать: кто он — живой человек или одно из изваяний? Его родители, депортированные из страны за участие в движении Сопротивления, погибли в лагере, а сам он отличился в боях последней мировой войны. Я невольно проникаюсь уважением к нему. И в то же время он — родной мне человек, мой отец. Зачесанные назад седые волосы, белая рубашка, бордовый галстук, темно-синий костюм, ленточка ордена Почетного легиона и блеск перстня… да что там говорить — он для меня просто-напросто олицетворение Франции! А вот и подарок: он дожидается меня на плиточном полу. Что-то объемное, завернутое в подарочную бумагу. Что бы это могло быть? Заранее радуюсь размеру подарка. А когда упаковка разорвана, глазам моим предстает чудо: столярный верстачок, хоть и изготовленный по детским меркам, но с необходимым для работ по дереву набором инструментов: ножовкой, угольником, рубанком, киянкой, уровнем, стамеской, отверткой, буравчиком, плоскогубцами, метром, циркулем, линейкой. Всего дюжина инструментов, столь же полезных, сколь и символичных каждый по себе, к которым прилагаются специальные толстые карандаши для чертежей.
С удивлением прикасаюсь я к подарку, осознавая, что мои умственные способности оценены определенным образом и для меня открывается новое поприще в материальном мире. То-то я подметил: родители задаются вопросом, какое направление дать мне — их младшему сыну, не столь одаренному от природы, как старшие дети. Если не считать некоторых проблесков в овладении историей и родным языком, основная моя отметка по школьным предметам — естественным наукам, физике, химии, математике и географии — «посредственно».
Отец изучающе разглядывает меня и ждет, как я отреагирую на такой необычный, «деревенский», подарок. И вот тут-то, словно желая загладить впечатление, которое мог произвести на меня этот намек на будущее, предположительно связанное с ручным трудом, он и произносит — причем как! — особенным тоном, со странной силой фразу, которой мне никогда не забыть. Исполненная загадочного пожелания, она предопределила мое близкое будущее и стала руководством к действию для меня теперешнего.
— Отправляйся спать в постель Леонардо. Это наведет тебя на кое-какие мысли.
Когда я был ребенком, по вечерам, стоило сумеркам опуститься на наш дом в Амбуазе, семья собиралась на ужин в готическом зале, на кессонном потолке которого изображены владельческие гербы всех тех, кому принадлежало на протяжении веков поместье Кло-Люсе в Турени. Замок с восьмиугольной башней, двумя главными корпусами, белокаменной часовней, черепичной крышей, голубятней в глубине парка, дом приора, река и живая изгородь мягко утопали в золотистом закатном свете долины Луары, которую итальянский гений сравнивал с родной Тосканой.
В Кло-Люсе в Амбуазе, воспитывались принцы крови в окружении своих матерей, сестер, жен или любовниц. Находясь неподалеку от королевского замка, он служил то резиденцией для отдыха, то детским замком, то местом для любовных утех и волшебных празднеств. Луиза Савойская растила здесь своего сына Франциска, готовя его к роли короля, Маргарита Наваррская писала здесь «Гептамерон», а Анна Бретонская, герцогиня в сабо, молилась в здешней часовне. Здесь воспитывался Карл Орландский, дофин с неопределенным будущим, преждевременно скончавшийся. Франциск, маленький очаровательный сорванец, устраивал со своими братьями — как я теперь — драки в Квадратной башне, от чьих каменных узких лестниц с железными накладками его колени — как и мои — вечно были в ссадинах и ранках. У нас с ним одни игры, те же луки со стрелами, те же засады в дальней части парка; я — как и он — создал собственное царство, выстроил свайный поселок на реке Амасс, где был единственным — так мне думалось — хозяином деревянной крепости. Запах плюща, которым зарос наш сад, нравился мне больше других запахов, а ведь он нисколько не изменился с тех пор, когда здесь бегал будущий Король-Рыцарь[5], и потому казался мне запахом Времени. За столом по вечерам я всегда мысленно уносился в собственный воображаемый мир, и под звон серебряных приборов, пренебрегая овощным супом, поднимал глаза к ярко разукрашенным гербам с волшебными животными и загадочными символами… я уже тогда взирал на Историю, как на небосвод своей жизни.
Позднее, если из-за какой-нибудь шалости или оплошности, совершенной по рассеянности, я бывал наказан отцом, меня отлучали от семейной трапезы и сажали под замок за тяжелую резную дверь. Я приникал к теплу дерева, из которого она была сделана, силясь расслышать мирную беседу счастливого семейства. Хотя я и принадлежал к нему, но все же, не по своей воле, уже был изгнан из него во тьму Истории. Из-под двери столовой еще просачивался свет, связующий меня с моими близкими, но все одно — я существовал отдельно от них. Находясь взаперти и в темноте, я проникался восхитительным страхом, внушаемым мне замком, где витал дух гения, получившего замок Клу в виде монаршего подарка от двадцатилетнего короля. Мы проживали не только там, где протекали дни Леонардо, но и там, где он почил 2 мая 1519 года. Все это было мне хорошо известно, и я не мог помешать себе думать, что его душа и — почему бы нет? — его призрак посещали каждое из помещений замка, каждый из его мрачных коридоров, а более всего — спальню, где он проводил ночи и где затем простился с жизнью.
После ужина я отправлялся в долгий путь, в конце которого находилось помещение, отныне ставшее и моей спальней. Чтобы добраться до нужного этажа, требовалось немало времени и усилий, надлежало вооружиться храбростью и оторвать себя от тепла родных. Сперва я шел потайным коридором, выходящим в караульное помещение, — загадочное и грозное пространство, где во тьме в первых проблесках лунного света посверкивало оружие на стенах, затем поднимался по лестнице, ведущей в жилые апартаменты, и наконец мне предстояло последнее и самое страшное — прошмыгнуть в никогда не запиравшуюся дверь спальни Леонардо, где все еще ощущалось присутствие гениальной личности, чей образ, запечатленный в моем сердце, — лицо в обрамлении белых, как вечные снега, волос, производил на меня такое же гнетущее впечатление, какое производит гора на стоящего у ее подножья человека. Порой, набравшись храбрости, я и днем заходил туда, любопытствуя поближе разглядеть итальянские поставцы с инкрустацией из слоновой кости, чьи потайные ящички были выполнены в виде колонн храма. К тому же в глубине покоев находился предмет моего обожания, моя невеста, несравненная Маргарита в нежном возрасте кисти Франсуа Клуэ[6]. Она взирала на меня понимающим и ласковым взором. Повзрослев, Маргарита стала автором фаблио и новелл, описывающих придворные интриги, назидательных сказок, помогающих разобраться в поразительных истинах любви.
