Король Флорестиан Семнадцатый сегодня давал бал в честь принцессы Авроры! И кого только не было среди гостей — и Волк, и Кот в сапогах, и Голубая Птица, и Красная Шапочка, и Карабас, и Принцы, и Ослиная Кожа! Одних фей было одиннадцать!

И все они проступали сквозь афишу, делая Утченко какие-то таинственные знаки...

Светились старинные фонари сквозь пелену дождя...

………………..Что-то...

Что спрятано пока во тьме,

Не зародится с нынешнего бала?

Безвременно укоротит мне жизнь

Виной каких-то страшных обстоятельств!.. –

– прошептал Утченко.

Музыка бала тянула в театр.

Но тот, что направляет мой корабль,

Уж поднял паруса. Друзья, войдемте...

И Утченко вошел в вестибюль.

Двери на бал охраняли капельдинерши. Некоторые дремали, скрестив руки на груди, а некоторые вязали.

И они никого не пускали в царство сказки на бал, который уже кончался.

Началось третье действие, и окошечко кассы было закрыто.

А над ним висела печатная надпись: «Билеты все проданы».

Там, в глубине за окошком, дремала кассирша.

А так пленительно звала музыка!

Утченко грустно постоял перед кассой, а затем тихо постучал в окошко.

Кассирша встрепенулась, откусила от яблока и начала считать на счетах.

Он тихо постучал еще раз.

И тут, как чертик из табакерки, вылетела жующая голова с огромным шиньоном:

– Черным по белому, – прошипела она. – Черным по белому – нет билетов!

И скрылась.

Утченко всунул голову в окошечко и пристально поглядел на кассиршу, носом к носу.

Бриллиантовые капли дождя стекали с его воротника.

– Ыв яакат яарбод,— тихо сказал он, что на детском языке «задом наперед» значило «Вы такая добрая...»

– Что? Что? — встрепенулась кассирша. Она не помнила своего детства.

– Тен ил акителиб? Ен етижакто в итсонзебюл? (Нет ли билетика, не откажите в любезности.)

– Интурист, – догадалась кассирша, сладко улыбнулась и взбила шиньон. Она вытащила из папки билет, оставленный на всякий случай для какого-нибудь высокого гостя.

– Два рубля тридцать копеек, – сказала она так громко, как говорят с иностранцами, чтобы они поняли.

И показала на пальцах – два и еще три раза по десять пальцев.

Интурист, по-видимому, не знал наших денег. Он высыпал на тарелочку перед кассой несколько бумажек и серебряных монет.

И кассирша вынула билет из секретной тетрадки, пошипела на печать, как змея, хлопнула печатью по билету в первом ряду и любезно протянула билет иностранцу.

– Обисапс,— сказал иностранец и прижал к сердцу шляпу.

ФЕЯ БРИЛЛИАНТОВ

Он стоял перед вешалкой, которая чуть не падала под множеством шляп и пальто. На полу сушились разноцветные зонтики, похожие на поваленные грибы.

Усатый гардеробщик неодобрительно тряс плащ и шляпу запоздалого зрителя. Брызги попали на билетершу. Она высунулась из зала, где гремела музыка. Билетерша замахала обеими руками на Утченко и, показав вверх, скрылась. Утченко поднялся по лестнице, мимо зеркал, выше, и тихо постучал в ложу бельэтажа.

– Ч-шш,— с порывом музыки выглянула из ложи другая билетерша и захлопнула перед его носом дверь, вместе с музыкой.

Утченко постоял перед дверью, взбежал на самый верх и на цыпочках вошел на галерку.

Не было ни одного свободного места.

Зрители, не отрываясь, смотрели на сцену, где далеко внизу, под нежные звуки арф король праздновал свадьбу принцессы Авроры.

Утченко сел на ступеньках, в проходе.

На него, оторвавшись от старинного перламутрового бинокля на длинной ручке, строго покосилась старая дама.

Он снял очки, протер и надел на нос. Но он был близорук и видел только разноцветные пятна, как в калейдоскопе.

Пятна менялись местами и танцевали под мазурку.

Он вздохнул.

Старая дама неодобрительно фыркнула и сунула ему бинокль. Утченко встал и поклонился даме.

– Сядьте! – зашикали на него вокруг.

Утченко виновато сел и приложил бинокль к глазам наоборот. Крошечная, яркая картинка переливалась далеко внизу, будто он глядел с межпланетного корабля на неизвестную, сказочную планету.

Под тихую, словно во сне, музыку, за игрушечным оркестром куклы в костюмах семнадцатого века веселились на балу.

Сначала Кот в сапогах преследовал крошечную Белую кошечку... Потом Золушка потеряла хрустальную туфельку и принц ее нашел. Здесь были все гости из сказок Перро: и Ослиная Кожа, и принцесса Флорина, и Голубая Птица, и Мальчик-с-Пальчик с братьями, и Людоед, и Серый Волк, и Красная Шапочка! Ожили иллюстрации прелестных книжек!

Танцевали все вместе и по очереди — и принцы, и пажи, и карлики! Это была очень пышная свадьба, даже если на нее смотреть в бинокль наоборот! Старая дама взглянула на Утченко, молча отняла у него бинокль, перевернула, как надо, и сунула обратно.

Теперь сказочный мир был рядом! Он даже отшатнулся, чтоб не удариться лбом о дворец. Казалось — протяни руку, и он мог бы коснуться сверкающего платья принцессы или короны короля, блестевшей на рыжих буклях!

А как интересно было в это время за кулисами! Все было видно в перламутровый бинокль! Там, в позах Дега – за стеной света, – готовились балерины к выходу! Некоторые приседали, придерживаясь за тяжелые кисти занавеса...

Световая полоса отделяла семнадцатый пышный век от двадцатого! Здесь, на троне, сидел король, а там, на стуле – пожарный. Но и там было очень романтично!

А как было интересно в оркестре! Музыка мяукала, щебетала, рычала при помощи контрабасов; скакала вместе с людоедом на сцене семимильными шагами. А что делалось на пюпитре у дирижера!

Под тенью летающей волшебной дирижерской палочки ноты — человечки с черными и белыми головками — скакали на пяти линейках, размахивая диезами, бемолями и форшлагами! Они плясали в своих клеточках!

Утченко подпрыгивал на месте! Его ноги готовы были сами пойти в пляс, как вдруг... он вздрогнул, словно от электрического тока, и замер!

На сцене возникло видение с золотой коронкой на белокурых волосах. Необыкновенное существо, которое он только что встретил и которое ему всегда снилось!

Совершенство, о котором он мечтал всю жизнь.

Это совершенство появилось в розовой пачке, усыпанной блестками! Он зажмурился.

И когда опять открыл глаза – совершенство встало в третью позицию и с застенчивой улыбкой поглядело на дирижера.

Сердце Утченко забилось так, что он уже не слышал музыки! Его сердце забилось так, что уже никто не слышал музыки!

– Ч-шш, – зашикали на него со всех сторон.

– Ч-шш, – зашипела старая дама.

Но сердце билось, и он не видел никого, кроме нее.

В медленных, словно в блаженном сне, пленительных поворотах он видел только ее! Только ее!

А все другое остановилось! Все другое замерло! И музыка без конца повторяла ее номер! Музыка растягивалась и замирала в длиннейших фермато! На сцене забили фонтаны!

– Кто это? – прошептал Утченко, не отрывая глаз от бинокля.

– Синичкина, – сказала дама скрипучим голосом, – Фея Бриллиантов. И отняла у него бинокль. И вовремя это сделала.

Потому что Утченко в следующий миг уже не было на месте! Он был уже на сцене! Он был на сцене, среди придворных, в своем пиджачке, но со страусовым пером на голове.

– Извините, – сказал он Коту в сапогах, наступив ему на хвост. Он растолкал женихов принцессы и, одернув пиджачок, подал руку фее. А потом поправил страусовое перо и повел ее по сцене.

– Я ждал Вас всю жизнь, – прошептал он фее.

– Па-де-ша, – сказала озабоченно фея сама себе и сделала па-де-ша.

– Я думал, что уже никогда Вас не встречу...

– А теперь ронд-де-жамб, – сказала Синичкина, тяжело дыша, поворачиваясь на одной ножке...

– ...и баллотэ! И баллонэ! И ренверсэ! Всё...

– Только, пожалуйста... Будьте добры... если можно... не уходите из моего сна...

Но фея поглядела на дирижерскую палочку и с последним вздохом арф убежала, высоко подняв руки, оставив Утченко среди надменных женихов принцессы – Шери, Шарман, Фортюнэ и Флер де Пуа.

Они только схватились за шпаги, как... Утченко исчез!

Утченко выбежал мимо зрителей из галерки...

Он мчался с лестницы, отражаясь в зеркалах – навстречу выскакивали капельдинерши, вскакивали гардеробщики – но он уже был далеко!

Он пролетел через вестибюль на улицу.

Все блистало, сверкало, лучилось мягким радужным светом.

Нити сверкающего дождя свисали дрожащим занавесом до земли...

Бал продолжался!

Асфальт преломлялся, будто в хрустальной призме, – синие, желтые, голубые ступени странного радостного мира вели неизвестно куда...

И звучала музыка Феи Бриллиантов.

И танцевали огни фонарей, вспыхивали иголки спектра.

Утченко бежал под дождем.

Он что-то искал, лавируя между зонтиками... Он бежал по Невскому... На башне городской Думы били часы...

Но вот он увидел в подворотне трех толстых цветочниц. Они держали пышные георгины, которые никто не покупал.

– Всю корзинку, – сказал Утченко, тяжело дыша. – И Вашу всю корзинку! И Вашу, пожалуйста!

Цветочницы поглядели на него, разинув рты.

– Раз, два, три... семь букетов, – сказала одна. – На четырнадцать тугриков.

– А у меня на десять.

– А мои на двенадцать сорок.

Утченко вывернул карманы. В одном было три рубля, платок, пропуск в студию и двести граммов колбасы.

В другом вообще ничего не было. Только номерок от вешалки.

– Ах, ты пропасть... – сказал Утченко.

А потом сказал:

– Пожалуйста, ну я Вас очень прошу... Ну, что Вам стоит... Не расходитесь пока, хорошо? И никому не давайте цветов! Я сейчас! Сию минуту!

Он сунул им трешку и, зажав в кулаке номерок от вешалки, умчался, прыгая через лужи.

А торговки поглядели друг на друга, а одна постучала себе по лбу.

Утченко мчался, прыгая через сверкающие лужи, его гнала музыка. Прохожие останавливались и глядели вслед.

Он ворвался в театр, к вешалке.

И сейчас же выбежал обратно, размахивая плащом и шляпой.

Торговки собрались уходить.

Они уже открыли зонтики, но тут, задыхаясь, появился мокрый и счастливый Утченко.

Он с маху надел свою шляпу на одну цветочницу, бросил свой плащ двум другим и забрал все цветы в охапку.

ГОСТЬ С ОГНЕННОЙ ЗЕМЛИ

Представление окончилось.

Все хлопали и без конца вызывали артистов.

Перед занавесом кланялись принцесса Аврора, принц Дезире и другие.

Феи Бриллиантов не было.

На сцену летели маленькие букетики.

Принц и принцесса прижимали их к сердцам.

И тут в зале появился Утченко. Из-за цветов были видны только его нос и ноги.

– Фее Бриллиантов, – шепнул Утченко, передав огромный букет какой-то даме из последнего ряда.

– Фее Бриллиантов, – сказала дама и передала цветы дальше.

Огромный букет, покачиваясь, плыл по рядам, над головами... Зрители ахали, нюхали цветы, расплывались в улыбках и передавали цветы все ближе к сцене.

Принцесса Аврора шепнула что-то принцу Дезире, и они, улыбаясь, ждали подплывающие георгины.

Генерал в панцире орденов протянул букет из второго ряда в первый – негру во фраке, с белым галстуком-бабочкой.

Негр передал цветы в оркестр дирижеру.

Букет поплыл над оркестром и провалился над струнной группой. Его долго собирали музыканты по цветку, и, наконец, самый длинный контрабасист, встав на стул, подал букет принцу, подбежавшему к рампе.

Публика бурно аплодировала.

Принцесса послала в зал воздушный поцелуй.

– Это не Вам, – сказал нижайшим басом контрабасист, – это Фее Бриллиантов.

– Синичкиной? – ахнула принцесса.

– Не может быть, – сказал принц.

– Синичкина! Синичкина! – кричали придворные и карлики.

– Маруся! – орал за кулисами лысый инспектор балета.

Кот в сапогах мчался по коридору кулис, вдоль уборных. Из уборных высунулись полуодетые Серый Волк и Красная Шапочка.

Кот в сапогах распахнул дверь в комнате для одиннадцати фей. Перед зеркалом сидела Маруся Синичкина и стирала белую полосу с носа в веснушках.

– Синичкина! – завопил Кот в сапогах.

– Что случилось? – испугалась она.

– В чем дело?! – повскакали от зеркал феи.

Кот в сапогах, ни слова не говоря, схватил Марусю за руку и потащил на сцену, мимо артистов, репетиторов и писанного на холсте замка, который уносили рабочие.

Перепуганную Синичкину вытолкнули на сцену. Вся публика, все ярусы вызывали, скандируя, Синичкину.

Огни рампы слепили ей глаза, и вся масса зрителей сливалась в одно многоголовое чудовище.

Она была оглушена.

Принцесса Аврора и принц, криво и очаровательно улыбаясь, сунули ей огромный букет.

Синичкина попятилась. Георгины посыпались из ее рук.

Занавес закрылся, прищемив с двух сторон Синичкину с цветами.

Когда Маруся выбралась из занавеса, ее окружили артисты.

– Ну и ну... – сказал Людоед.

– Поздравляю тебя, моя милая, – сказала ей принцесса. – В следующий раз, очевидно, цветы получит пожарный. – И величественно покинула сцену, поджав губы.

– Но от кого это?!

Артисты наперебой, толкаясь, заглядывали в дырку занавеса.

Два карлика из первого класса хореоучилища подскакивали, не доставая до дырки.

Всех отстранил лысый инспектор балета и прильнул к дырке.

Публика расходилась. Уходил генерал. Двигались к выходу дипломаты.

Музыканты зевали и складывали инструменты в футляры.

Негр во фраке, окруженный переводчицами и сопровождающими лицами, что-то оживленно говорил на неизвестном языке.

– Я знаю, кто это, – сказал инспектор, повернувшись к артистам. – Это наш высокий гость с Огненной Земли. Как раз в «Правде» был его портрет. Поняла, Синичкина?

И он многозначительно поднял вверх палец.

ЙЕГРЕС ОКНЕЧТУ

Это было у артистического входа Малого оперного театра, рядом с каналом Грибоедова.

Под дождем, подняв воротник пиджака, ждал Утченко, спрятавшись в тень от фонаря.

Один за другим выходили музыканты с инструментами и артисты с чемоданчиками.

– А по радио какой-то болван объявил прелестную погоду! – ворчали они, будто сговорившись: – Вечное вранье!

И спешили к метро и на автобусные остановки.

Синичкиной не было.

Утченко ждал. Струйки дождя стекали ему за шиворот, но он ничего не замечал.

Скрестив руки на груди, он шептал:

Ее сиянье факелы затмило.

Она подобна яркому бериллу

В ушах арапки. Чересчур светла

Для мира безобразия и зла.

Ее в толпе я сразу отличаю.

Я к ней пробьюсь и посмотрю в упор,

Любил ли я хоть раз до этих пор?

Утченко задумался...

О нет, то были ложные богини

Я истинной красы не знал доныне!

Едва он окончил монолог, как из дверей показался огромный букет георгинов.

Его нес Кот в сапогах. А за ним двое красавцев из миманса влекли под руки Синичкину.

Утченко спрятался за фонарь.

Кот в сапогах открыл голубой «Москвич», бросил туда цветы, сел за руль и распахнул дверцы.

Синичкина и красавцы влезли в машину. И она тронулась, обдав брызгами Утченко.

И исчезла в пелене тумана и дождя.

Утченко вздохнул и медленно пошел к Невскому.

Фонари расплывались в тумане.

В лужах дрожали перевернутые дома...

Утченко остановился у гастронома. На витрине блестело зеркало.

Он печально рассматривал свое ужасно некрасивое лицо, мокрое от дождя, среди искусственных рыб и консервных банок.

Капли катились по стеклу, как слезы.

Что есть любовь? Безумье от угара.

Игра огнем, ведущая к пожару.

Столб пламени над морем наших слез...

Раздумье, необдуманности ради,

Смешенье яда и противоядья...

Прощай, дружок...

И он показал себе язык в зеркале.

Театр был пуст.

Только в режиссерской балета еще горел свет.

Лысый инспектор кончал график репетиций в большом гроссбухе, по «Айболиту».

Он писал: «Кошки из первого и второго состава – Малаховская и Розенберг. Обезьянки – Шеина-третья и Уварова. Ласточка – Синичкина».

Аккуратно дописав, он потянулся, сладко зевнул с писком, захлопнул гроссбух, почесал лысину, встал, напялил шляпу на затылок и уже натянул один рукав пальто, как вдруг раздался телефонный звонок.

– Еще кого черт несет? – проворчал инспектор и снял трубку. – Режиссерская балета. – Он помотал головой.

– Мы не даем адреса артистов. Ни в коем случае... Что? Кто спрашивает?! Кто?! Кто?!

В телефонной будке на Невском стоял Утченко, водя пальцем по стеклу.

– йегреС окнечтУ, – сказал он свое имя и фамилию наоборот своим удивительным баритоном.

– йегреС... Кто? – переспросил инспектор.

– окнечтУ, – тихо сказал Утченко.

Инспектор помолчал.

– Хм... – пожевал губами. – Не отходите от телефона.

Выпучив глаза, он поглядел в одну точку.

«Ясно», – сказал он сам себе, просиял и, зажав телефонную трубку плечом и ухом залез в шкаф, вытащил книжку артистов, нашел букву «С»: – Сулькин... Стрельникова... Сутеев... Вы слушаете? Мы для Африки всегда... Склют... Суркова... В виде исключения... Синичкина Мария Ивановна... Улица Марата, 12, квартира 3...

Он послушал...

Длинный гудок известил его о конце разговора.

СОЛНЕЧНЫЙ ЗАЙЧИК

За круглым столом, в веселой, залитой солнцем комнате сидели две Синичкины.

Мать и дочь. Они были очень похожи. И даже веснушками. Только у мамы Синичкиной все было старше. И нос старше. И волосы. И глаза.

Мама Синичкина штопала трико дочки.

Громадный букет георгинов цвел перед ними на столе.

– И все-таки, хоть убей, как хочешь, что ни говори – на два вопроса я ну никак не могу себе ответить! – сказала мама Синичкина, откусывая нитку.

– На какие два? – спросила дочка.

– Почему такой букет именно тебе? И кто его поднес?

– Ну, во-первых, – сказала Маруся, – я очень удачно вынула ногу в ренверсе А во-вторых... – она понизила голос и сделала круглые глаза – ...Во-вторых, наши балерины считают, что он с Огненной Земли... йегреС... или забыла... Он вчера был у нас на «Спящей»...

Тут в комнате – откуда ни возьмись! – возник яркий солнечный зайчик. Он покружился на столе, обежал георгины и прыгнул на стенку.

Синичкины следили за ним взглядом.

А зайчик медленно побрел по фотографиям, рассматривая маму Синичкину в роли Ледяной Девы и ведьмы...

Потом поскакал к детской карточке Маруси, где она стояла в третьей позиции с большим бантом.

А потом зайчик прыгнул к еще одной, где Маруся делала шпагат.

Осмотрев семейный альбом на стене, солнечный зайчик перескочил на кончик носа Синичкиной.

Маруся сморщила нос, чихнула и отодвинулась.

Солнечный зайчик снова уселся на ее нос.

– Как тебе нравится! – воскликнула Маруся и пересела на другой стул.

Зайчик невозмутимо последовал за ней и снова устроился на кончике ее носа с золотыми веснушками.

Маруся вскочила, помчалась к окну, никого из мальчишек не увидела и задернула штору.

Комната потонула в полумраке. Солнечный зайчик погиб.

Синичкина не заметила маленького, некрасивого человечка с зеркальцем на другой стороне двора.

Это был Утченко.

Он стоял на ящике от мусора с зеркальцем и, когда увидел фею Марусю, – с грохотом провалился в ящик.

Мама Синичкина задумчиво поглядела на цветы.

– Там есть озеро Титикака, – сказала она.

– Где? – спросила дочь.

– В Африке.

Тут раздался звонок. И Маруся кинулась открывать.

– Заказное. Синичкиной. Марии Ивановне.

Почтальонша вручила ей странный твердый толстый конверт.

И Маруся расписалась.

Она побежала в комнату и, прежде всего, осмотрела конверт со всех сторон.

– Хм! — сказала она.

Маруся раскрыла конверт и ахнула!

Мама всплеснула руками.

Из конверта-коробочки выпорхнула живая разноцветная бабочка!

Она полетела по комнате над цветами, над пораженными Синичкиными и уселась на голову Маруси нарядным большим бантом!

Боясь пошевелиться, Маруся приблизилась к зеркалу и, скосив глаза, недоверчиво посматривала на трепещущую крыльями и усами бабочку и на себя.

МАРУСЯ В СТРАНЕ ЧУДЕС

Утченко сидел за столом в своей странной комнате, среди книг, глобусов и океанских карт.

Перед ним на газете лежал кусок колбасы и батон.

– А против него – всю стену занимал раскрашенный ихтиозавр в одну треть натуральной величины. На радиоле крутилась пластинка.

Под пленительный вальс из «Спящей красавицы» Утченко писал заявление:

«В кассу взаимопомощи Комитета Радиовещания.

Прошу выдать мне двести (200) рублей ссуды.

Вы не представляете, как надо!

Диктор Утченко».

Он отодвинул заявление и развернул карту Ленинграда.

Сделал крестик красным карандашом на доме 12 по улице Марата. Потом повел красную линию через Загородный проспект к улице зодчего Росси, мимо Пяти Углов и Чернышева моста.

Затем поставил всюду синим карандашом часы и минуты следования Феи Бриллиантов с восьми утра до четырех дня.

Отметив зеленым крестиком репетиционный зал балета, он задумался...

Красный крестик растаял, и на этом месте появился подъезд дома 12, освещенный утренним солнечным светом...

Из него вышла с чемоданчиком Фея Бриллиантов.

Она озабоченно оглянулась, подняв по очереди правую и левую ногу, – проверить, не перевернут ли шов на чулках и, убедившись, что все в порядке, быстро пошла, стуча каблучками.

Все было обыкновенно. Кто куда шли прохожие, щебетали птицы, солнце вспыхивало и гасло во вчерашних лужах.

У цистерны с квасом, блистающей самолетным алюминием, сидела в грязном фартуке продавщица.

Она поглядела на Синичкину, осклабилась, подмигнула. Потом нацедила самую большую кружку за семь копеек и воскликнула:

– За здоровье знаменитой артистки!

С этими словами она осушила кружку.

Маруся отступила на шаг и поглядела на нее. Потом оглянулась – сзади нее знаменитых артисток не было.

– Благодарю Вас,— нервно сказала она в пошла дальше.

Она старалась понять, что случилось, но так и не смогла.

Потом боязливо оглянулась.

Продавщица продолжала стоять с поднятой кружкой, улыбаясь во весь рот.

Маруся ускорила шаги.

И — замерла.

Навстречу, прямо на нее, по мостовой с громом, метлой и букетом роз на жактовской спецмашине неизвестного назначения мчался дворник.

Поравнявшись с феей, он затормозил двумя тормозами, и стало тихо.

– Синичкина? – строго осведомился он.

– Си... А что?

– Велено передать.

Отдал изумленной Марусе цветы и с громом помчался дальше.

– От кого?! – крикнула она дворнику.

Но он уже скрылся за углом.

Пробегая по Владимирской, Маруся услышала где-то наверху – бурные аплодисменты.

Она подскочила и задрала голову.

В трех окнах второго этажа, перегнувшись через подоконники, как в ложах театра, били в ладоши мальчишки.

Постарше сказал:

– Раз. Два. Три.

И все вместе:

– Синичкину!

Постарше сказал:

– Раз! Два! Три!

И все вместе:

– Бис! Браво!

А один, самый маленький, вдруг заорал:

– Шайбу!

Но большой хлопнул его по затылку, и он с ревом исчез.

Прохожие останавливались.

Синичкина, спрятав нос в цветы, бежала от оваций.

– Очень странно... – сказала она сама себе. – Очень, очень странно...

Перебежав улицу у Пяти Углов, Маруся спустилась на несколько ступенек в гастроном.

– Внимание, – сказала продавщица с пушистым хвостом, заметив Синичкину.

Народу почти не было, и продавщицы разных отделов встрепенулись, весело переглядываясь.

А кассирша высунулась из кассы.

Маруся подошла к продавщице с хвостом.

– Творожный сырок, пожалуйста.

У продавщицы зажглись в глазах искорки. Она поглядела почему-то под прилавок.

– Задняя часть антилопы не поступала. Ждем устрицы, – отбарабанила она.

Синичкина отступила и, склонив голову набок, тревожно поглядела на продавщицу.

Ей показалось, что она ослышалась.

Она подошла к кассе, еще раз оглянулась на продавщицу и сказала, положив пятнадцать копеек:

– За один сырок, пожалуйста...

Кассирша помолчала.

– Ваша фамилия — Синичкина?

– Д-да...

– Марья Иванна?

У Маруси забилось сердце. Она кивнула.

– За Вас, Мария Ивановна, заплачено вперед. За все покупки. Всего двести рублей ноль-ноль копеек.

Кассирша, с грохотом прокрутив ручку кассы, протянула ей чек. И отметила на листе, на верху которого было написано: «Фея» – четырнадцать копеек за сырок.

Маруся попятилась. Она пристально посмотрела на кассиршу, а потом на продавщицу с пушистым хвостом.

А на Синичкину глядели все продавщицы магазина, перегнувшись через стойки.

Две из них, фыркнув, бросились в заднюю комнату.

– Кстати, Вам просили передать... – продавщица вынула из-за прилавка коробку с тортом килограммов на шесть, положила сверху сырок и протянула Марусе.

– Ни за что! – сказала Маруся.

Продавщица развязала коробку и приподняла крышку.

– С какой стати?! – возмутилась Синичкина.

Тогда продавщица сняла картонную крышку и показала огромный шоколадный торт в виде балетной туфельки великана, где кремом было написано: «Фее Бриллиантов».

– Все сошли с ума, – сказала Маруся. – Или я сумасшедшая!

Она мчалась по удивительной улице Зодчего Росси.

В одной руке – торт, в другой – розы и чемоданчик.

Она пробежала мимо маленького человечка, прижавшегося к водосточной трубе. У него были большие усы, большой нос и большие очки (покупается на Невском в Лавке театральных деятелей). Маруся не подозревала, что это и был таинственный незнакомец из Огненной Земли.

Маруся добежала до парадного репетиционного зала. Навстречу неслись, щебеча, стайкой ее подруги-феи, с чемоданчиками.

Они столкнулись у подъезда.

– Ой, девочки! – воскликнула Маруся. – Что я вам расскажу – умереть!!

И она сунула девочкам торт, розы и чемоданчик, чтобы ничто не мешало ей умереть и рассказывать.

Но в это время через улицу быстро переходил толстяк.

Сто воздушных шариков взлетали над его головой. Они приподнимали его к небу, и он шел легкой, взлетающей походкой.

– Фея Синичкина среди вас? – обратился он к балеринам.

Подруги, хихикая, показали на Марусю.

Толстяк снял с плеча веревку с сотней шаров и протянул их Марусе.

Она, как завороженная, взяла шары и... взлетела!

С воплем взлетела она над улицей Зодчего Росси!

Хорошо, что ее подруги-феи подпрыгнули, ухватили за ноги и вернули на землю.

к носу.

Бриллиантовые капли дождя стекали с его воротника.

– Ыв яакат яарбод,— тихо сказал он, что на детском языке «задом наперед» значило «Вы такая добрая...»

– Что? Что? — встрепенулась кассирша. Она не помнила своего детства.

– Тен ил акителиб? Ен етижакто в итсонзебюл? (Нет ли билетика, не откажите в любезности.)

– Интурист, – догадалась кассирша, сладко улыбнулась и взбила шиньон. Она вытащила из папки билет, оставленный на всякий случай для какого-нибудь высокого гостя.

– Два рубля тридцать копеек, – сказала она так громко, как говорят с иностранцами, чтобы они поняли.

И показала на пальцах – два и еще три раза по десять пальцев.

Интурист, по-видимому, не знал наших денег. Он высыпал на тарелочку перед кассой несколько бумажек и серебряных монет.

И кассирша вынула билет из секретной тетрадки, пошипела на печать, как змея, хлопнула печатью по билету в первом ряду и любезно протянула билет иностранцу.

– Обисапс,— сказал иностранец и прижал к сердцу шляпу.

ФЕЯ БРИЛЛИАНТОВ

Он стоял перед вешалкой, которая чуть не падала под множеством шляп и пальто. На полу сушились разноцветные зонтики, похожие на поваленные грибы.