Русский доктор с далекого поста за Дакаром уже второй год присылает мне редкие письма. Иногда это отрывистые короткие заметки, иногда размышления.
Тяжкая и душная Африка, страна черной магии, окружила доктора чудовищными впечатлениями, а среди них есть и такие, о которых мне не доводилось слышать раньше. И кажется мне иногда, что Африка как будто движется в таких кратких заметках русского врача.
«Вот и Дакар, столица западной Африки. Дворец губернатора из белого камня, железобетонная почта, крытый рынок, школа для черных акушерок, расшатанные такси и черные полицейские».
«Жирные негритянки в голубых кофтах с пестрыми платками па головах лениво ползут по самому солнцепеку. В ушных раковинах – золотые колечки, во рту – палочки жасмина – жуют, жуют. Они охмелели в пекле. Бесстыдно-бессмысленны все ленивые движения черных тел. И бесстыдно-бессмысленно-огромны – в ладонь – африканские колокольчики, то красные, то желтые, как куски мяса».
«Большая и отвратительная ящерица, серо-стальная, как раскаленная сталь, поводит на меня плоской головой из-под кряжистого дупла баобаба. Среди бешеных папоротников мне кажется, что я иду в допотопном лесу, по допотопным болотам, когда еще не было на земле человека».
«А в Дакаре, африканской столице, вечером с пыльных пальм, окаймляющих улицы, срываются с визгом жирные вампиры».
«На полоске земли между лагуной и океаном, в Бассаме, на негритянском базаре, нестерпима тошная вонь прогорклого кокосового масла, плесени гниющей рыбы и «фуфу» – таинственной приправы к кушаньям, которой пахнут все негры. Нестерпим острый запах их атласной кожи, прокаленной солнцем и такой приятной на ощупь. Впрочем, негры говорят, что от нас воняет еще отвратительнее. «Белые пахнут трупом», – говорят негры, а людоеды, которые водятся в дебрях, очень не одобряют, как слышно, мяса белых: «оно противное и соленое».
«Когда мы плыли тихой лагуной, за нами резали воду как бы два ноздреватых кокосовых ореха – ноздри каймана. Лодочник-негр сказал, что кайман – бог лагуны».
«У меня жила обезьянка. Я ее очень полюбил. У нее розовые пяточки, как у годовалого младенца, и прелестные ручки, сухие горсточки с миндалевидными синими коготками.
Андрюшка любил только играть. Вот уж для кого, действительно, «что наша жизнь, – игра». И когда разыграется, в доме – все к черту: занавески, банки со стола, лампа. Разгромит и удерет на крышу. «Я тебя не пушу больше домой», – говорил я и запирал дверь. Через час или полтора Андрюшка сухой горсточкой стучал в дверь и звал меня: «Ку-ку».
Когда он был весел, это были целые фразы, милая трескотня, и все «ку-ку» на разные лады. Вскоре я очень хорошо стал понимать его.
Перед сном обычно мы с ним танцевали. Я пел «ладушки» и хлопал в ладоши. Он попадал в такт, преуморительно дрыгал ножкой и поднимал к голове прелестную лапку. Больше всего он любил засыпать у меня за пазухой. Возится там, шершавенький, теплый, и этак тихо, счастливо: «Ку-ку, ку-ку». Я мыл его одеколоном – воды Андрюше не полагается – и мыл его, и расчесывал желтоватую щетинку на голове «на косой ряд»… Это длинная история рассказывать, как он в бешенстве игры схватил у меня со стола склянку и глотнул. А в склянке – яд…
Всю ночь я его спасал и, отчаявшись, носил в одеяле. Его веки стали как из тончайшей белой бумаги, а ноготки бледно-голубыми. Он уже не мог говорить, а шептал мне: «Ку-ку… ку-ку». На рассвете я с ним распрощался, или. вернее, он обнял мне шею слабеющей лапкой. Вот и все о моем Андрюше Ку-ку».
«Меня навестил глава племени. С ног до головы он увешан ладанками от сглаза и болезней. Его шествие по деревне сопровождалось барабанным боем «бум-бум». На мой слух, это дикий шум, но черный бой уверил меня, что «барабан говорит очень хорошо». Эти «бум-бум» – не только слова, но целые фразы, барабанный, так сказать, телеграф, извещающий каждый раз особыми звуками о приезде ли начальства, о тех или иных событиях».
«Я попросил у главы племени собаку, чтобы охранять дом от воров. Черный королек ответил: «Лучше возьми жену или две. Жену мне легче найти, чем собаку».
Одно я понял здесь, что коммунистический идеал – идеал дикарского общества. Здесь, во всей этой дичи, когда я вспоминаю Европу и когда вспоминаю все, что уже свершилось в России, я начинаю думать, что белый человеческий мир, если так можно сказать, негритянится, а Россия уже онегритянилась на наших глазах. Духовный уровень белого человека ужасающе понизился, опростился. Кажется, еще немного – и белое человечество дойдет до уровня дикаря: «ни одного высшего чувства и все дозволено». Бесстыдство духа ради бесстыдства тела – не в этом ли дикарская основа всего коммунизма».
