А Генри-то был прав. Эти десять этажей я едва осилила. Когда дотащилась, еле дышала — пришлось посидеть на ступеньках, перевести дух. По лицу бежали капли пота. И всё равно я молодец: притворилась, будто не выношу Черри из-за запаха. Я всегда затыкаю нос, когда встречаю Питера с собакой. И правду он никогда не узнает!

Я вытерла лицо и поплелась к квартире. На нашем этаже только у миссис Риз есть пёсик, но такой крохотный, что я его совершенно не боюсь. Миссис Риз называет своего любимца Деткой, вяжет ему свитерочки и всё время носит его на руках.

Я распахнула дверь в нашу квартиру и пошла прямиком в кухню — очень хотелось пить.

— Это ты, Шейла? — спросила мама.

— Да.

— Весело было у Лори?

— Да. — Я выпила одним глотком целый стакан апельсинового сока.

— До сих пор жарко? — спросила мама.

— Не то слово.

— Ты купила молока?

Ой-ой-ой. Не зря у меня было чувство, будто что-то не так.

— Шейла… Молоко купила?

— Нет. Забыла.

Я пошла в гостиную. Мама читала книгу. Играла музыка, и сестрица Либби кружилась в розовых балетках. В свои тринадцать Либби считает себя великой балериной. Танцует она так, что хочется рожу скривить, но я лучше не буду — если она заметит, мне не поздоровится.

Мама сказала:

— Сходи за молоком, Шейла.

Я упала в кресло и простонала:

— Не могу, мам. Я еле живая. Поднималась сюда по лестнице.

— Только не говори, что лифт сломался.

— Нет, не сломался.

— Тогда зачем было пешком подниматься?

— Не знаю, — говорю. — Вдруг захотелось.

— Шейла, ты ничего умнее не придумала? В такую-то жару? Иди полежи немного до ужина.

— Это обязательно? — спрашиваю.

— Да, обязательно. А Либби сходит за молоком.

Либби совершила три пируэта, и только потом мы дождались комментария:

— Ты не видишь? Я тренируюсь!

— Тренировка подождёт, — сказала мама. — Мне нужно молоко на ужин. Папа скоро придёт.

— Ну Джин! Я же в гимнастическом трико! — возмутилась Либби. Когда-то Либби говорила как я — «мама», но с тех пор, как стала старшеклассницей, перешла на «Джин». Всё-таки она очень странная.

— Надень юбку, никто и не заметит, — ответила мама. Потом взглянула на меня: — Шейла, чего ты ждёшь? Я сказала, иди ложись.

— Да ладно, ладно. Иду.

Я сняла туфли и поставила их носками в сторону нашей с Либби комнаты.

Каждый вечер перед папиным приходом я ставлю их по-новому. У нас с папой такая игра. Я где-нибудь прячусь, а папа должен меня найти. Единственная подсказка — мои туфли. Я придумала эту игру в семь лет, и с тех пор мы не пропустили ни дня.

Либби говорит, что в десять лет была гораздо взрослее меня. Вот дурёха: добровольно лишать себя веселья! Папа точно огорчился бы, если б я прекратила играть.

Я растянулась на кровати, а Либби перекапывала шкаф в поисках юбки.

— Одна морока с тобой, — сказала она. — Слышишь, Шейла? Одна морока.

Я не ответила.

— И что тебя дёрнуло по лестнице пойти, а?

Молчу.

— Ты что, собаку в лифте увидела? Ага, точно. Могу поспорить, что в лифте оказалась миссис Риз с Деткой.

— А вот и нет!

Либби выудила наконец юбку и натянула поверх трико.

— Ну, значит, Питер Хэтчер с Черри.

— Может, да, а может, и нет, — буркнула я.

— Трусиха, трусиха, трусиха! — пропела Либби, выходя из комнаты.

А я зажала уши руками.

Либби вернулась с молоком, а скоро пришёл и папа. Услышав его обычное «Привет, я дома», я спрыгнула с кровати и залезла под неё.

Потом, наверное, он увидел мои туфли.

— Та-а-ак! — сказал он. — Где же наша Шейла?

Найти меня было раз плюнуть. Не очень уж у нас много укромных мест. И всё же папа делал вид, что не представляет, где меня искать.

Зайдя к нам в комнату, он принялся открывать ящики комода.

— Хм-м, — говорил он, — здесь Шейлы нет. И здесь нет.

Я засмеялась. Папа же знает, что в ящик я не помещусь. Наконец он поднял покрывало и заглянул под кровать.

— Ага! Вот она!

Я выскочила и чмокнула его в щёку. Тут зашла Либби.

— Зря ты ей потакаешь, — сказала она папе. — Так она навечно маленькой останется.

— Я не маленькая! — рассердилась я.

— Тогда, может, хватит играть в эти детские игры?

— Ладно, Либби, хватит! — сказал папа.

— Ну конечно, — проворчала Либби. — Ты, как всегда, на её стороне.

— Я ни на чью сторону не становлюсь. Хватит об этом, пошли ужинать. У меня для вас новости.

Новости наверняка про планы на лето. Всем не терпелось узнать, что нас ждёт. Лично я хотела в Диснейленд, но мама с папой ещё давно сказали мне: «И не мечтай».

Когда мы сели за стол и принялись за еду, папа сказал:

— Нам сдают дом!

— Ой, Жужа! — сказала мама. — Замечательно!

Когда уже папу перестанут звать Жужей, а? Он же Бертрам! Чувствуешь себя довольно глупо, когда твоего отца называют Жужей.

— Какой дом? — спросила Либби.

— В Тарритауне. Это дом моего коллеги, который на лето уезжает в Англию.

Мой папа работает в колледже «Мэримаунт Манхэттен». Преподаёт английский. Либби говорит, что, когда вырастет, в «Мэримаунт» не пойдёт, там мальчиков мало. Либби считает, что мальчики — это о-о-очень важно. Я же говорю, она у нас с приветом!

— Звучит неплохо, — сказала мама. — Всё лучше, чем проторчать июль и август в городе.

— Надеюсь, в Тарритауне есть чем заняться, — сказала Либби. — Мне так хотелось позагорать на пляже.

Разумеется, ведь у Либби новый купальник бикини, и она ждёт не дождётся, когда можно будет в нём повыпендриваться.

— Тебе там понравится, — сказал папа. — Недалеко от дома бассейн, к тому же в городе есть очень хороший дневной лагерь.

— Я уже выросла из дневного лагеря, Бертрам, — прервала его Либби. — И ты это прекрасно знаешь!

— Но не из такого. Туда детей младше десяти даже не берут. Это лагерь искусств.

— Ну я же не по части искусств. Ты и это прекрасно знаешь.

— Театральное мастерство, музыка и танцы — тоже искусства, — сказал папа.

— Танцы? — спросила Либби совсем другим голосом.

Мама и папа расплылись в улыбках. Они, похоже, с самого начала знали, что Либби будет счастлива провести лето в своих дурацких балетках.

— Ура-а-а! — завопила она.

— А как же Диснейленд? — встряла я.

— Мы тебе говорили, что даже обсуждать его не будем.

— Говорили. Но от этого я же не перестала о нём мечтать.

— В Тарритауне у тебя будет собственная спальня.

— Правда?

— Да. В доме профессора Эграна четыре спальни.

Хм-м-м… Собственная спальня. А что, неплохо.

— И плавать можешь поучиться, — добавила мама.

— Я не хочу учиться плавать.

— Там будет видно. Не обязательно решать это прямо сейчас.

— А можно моя комната будет подальше от комнаты Либби?

— Там будет видно, — повторила мама. — Доедай фасоль.

На следующий день я сказала Питеру Хэтчеру:

— А я на целое лето уезжаю. У меня будет собственная спальня.

— Поздравляю.

— Так что можешь не мыть свою собаку. Пусть себе воняет.

— Моя собака велела тебе передать, что ей твой запах тоже не нравится, — сказал Питер. После чего удалился вместе с Джимми Фарго, причём оба покатывались со смеху. Воображают себя такими остроумными! И зачем я тратила время, дразня их «вошами»? Надеюсь, в следующем году мне повезёт, и мы с этой парочкой окажемся в разных пятых классах.

В холле я встретила миссис Риз.

— Мы уезжаем на всё лето, — похвасталась я. — У меня будет собственная комната, с цветами на обоях, кружевными занавесочками и бра в форме свечек.

А она:

— Надо же, как тебе повезло! Детка тоже с удовольствием уехала бы, да некуда.

Я и Генри сообщила, что меня не будет целых два месяца.

— Буду спать в собственной комнате, на кровати с балдахином!

Генри сказал:

— Мне будет тебя не хватать, Шейла. Кто же мне напомнит, сколько народу помещается в лифт?

Мы с Генри засмеялись.

— А я уже рассказывала, какой там ковёр на полу?

— Нет, — сказал Генри. — Этого не рассказывала.

— Ну вот, он такой мягкий, пушистый и весь жёлтый, только в самом центре большая красная роза. Ногам так приятно по нему ходить, что тапочек не надо. Летом, по крайней мере.

— Ух ты! Да, Шейла, чудесно.

Это точно. Чем больше я об этом говорила, тем больше воодушевлялась. Всё лето в Тарритауне. Всё лето в частном доме. Всё лето в собственной красивой комнате!

Это звучало почти так же здорово, как Диснейленд. Даже сборы и дорога не омрачили мне радость. Скорее бы очутиться на месте!

Очутились. Вот тут-то я и узнала про Дженнифер.

Глава 2

Дженнифер — маленькая, с коричневыми и белыми пятнами и длинными ушами. Либби, увидев её, завопила:

— Какая прелесть!

— Она прилагается к дому, — объяснил папа. — Это собака профессора Эграна, а на лето — наша.

— Я возвращаюсь в машину, — сказала я.

Папа удержал меня за руку.

— Она не кусается.

— Не сомневаюсь. — Я вырвала руку. — Но лучше я подожду в машине, пока вы решаете, куда её деть. Учтите: или я, или она!

Я бегом вернулась к дороге, запрыгнула в машину. Меня трясло. Вот, значит, как они поступили с собственным ребёнком? С любимой младшей дочуркой? Неужели они не понимают? Неужели им всё равно?

Родители подошли к машине. Мама сунула голову в окно и принялась меня уговаривать:

— Шейла, Дженнифер — совсем кроха. Она боится тебя больше, чем ты её.

— Это она сама тебе сказала?

— Она в конуре и за оградой. Да ещё на привязи. И тебе не обязательно к ней приближаться.

— А вдруг она с цепи сорвётся? Вдруг проломит загородку?

— Не проломит, — заверил меня папа. — Не сорвётся. А если вдруг и убежит, её поймают и водворят на место.

— Но вы не можете этого гарантировать!

— Мы тебе когда-нибудь врали? — спросила мама.

— Ну… нет.

— Тогда придётся нам поверить, — сказал папа.

Я поглядела в окно машины. Либби обнимала Дженнифер.

— Обещаешь, что в доме ноги её не будет?

— Обещаю, — сказал папа. — Всё необходимое у неё есть во дворе.

— И вы не заставите меня к ней подходить?

— Нет, конечно, — сказала мама. — Можешь делать вид, что её вообще не существует, если тебе так спокойней.

— И не станете надо мной смеяться?

— А мы когда-нибудь над тобой смеялись? — спросил папа.

— Либби смеётся.

— Больше не будет, проконтролируем, — пообещала мама.

— Ну что, хочешь посмотреть свою спальню? — предложил папа.

— Ладно, ладно, — проворчала я, вылезая из машины.

На лужайке перед домом Либби продолжала ворковать с Дженнифер. При виде меня Дженнифер соскочила с её колен и как загавкает.

— Вот видите! — Я попятилась и чуть не разревелась. — Она меня уже ненавидит!

— Не глупи. — Папа взял меня за руку.

— Я не глуплю. Чего она так надрывается?

— Потому что тебя пока не знает. — Мама обняла меня за плечи.

— И не узнает. Я не шучу!

Мы зашли в дом. Внизу было симпатично, но мне не терпелось увидеть свою комнату. Мы с папой поднялись по лестнице, а мама с Либби остались на кухне.

Наверху папа пошёл по коридору направо.

— Две спальни с этой стороны, две с той. Раз ты хотела быть подальше от Либби, я подумал, что тебе приглянется эта комната. — И папа, улыбаясь, открыл дверь.

Я захожу. Первое, что вижу, — комод. На нём громоздятся модели самолётов, кораблей и машин. Стены увешаны флажками и вымпелами. На кровати даже покрывала нет, только уродливое серое одеяло с надписью «Лагерь Кенабек» по диагонали. Открываю дверцу шкафа. На полках — груды гантелей, мячей и прочей спортивной дребедени! А где же мой мягкий, пушистый жёлтый ковёр с большой розой посередине? Вообще никакого ковра — голый пол!

Папа сказал:

— Ну…

— Ужас! — Я выскочила из комнаты и бросилась дальше по коридору. Заглянула во все спальни. Всюду одно и то же!

— Все спальни мальчишечьи!

Папа ходил за мной по пятам.

— Ну конечно, мальчишечьи. У профессора Эграна три сына.

Услышав это, я так взбесилась, что пнула дверь шкафа — даже отметина осталась. Мама поднялась наверх, поглядела, что я наделала, и сказала, что не стоит так себя вести в чужом доме. Но мне было наплевать.

А вот Либби спокойно отреагировала на то, что будет жить в комнате мальчика. Даже обрадовалась! Это, мол, сблизит её с пятнадцатилетним профессорским сыном. Папа сказал, что в моей комнате живёт мальчик двенадцати лет. Но, раз уж она мне так не нравится, я могу спать в комнате трёхлетнего малыша, хотя она и поменьше.