Далеко-далеко, на берегу моря-океана, за тридевять земель и ещё за высокой горой, в маленьком городе у опушки бора жили два брата-художника. Младшего брата звали Добрый Художник. А старшего — Злой. Провёл старший брат чёрной-пречёрной краской черту.
— Всё, что по эту сторону, — моё! — сказал он младшему.
Видишь, ему досталась большая половина комнаты.
И большая половина окна.
И большая половина леса, который виден в окне.
И большая половина звёздочек, которые горят над лесом.
Стал Добрый Художник рисовать на большом листе бумаги картинки и буквы для азбуки: «А»... «Б»... «В»... Поглядел, а часть листа попала за чёрную черту к злому брату.
Плохо, да что поделаешь.
Работает Добрый Художник, рисует. К вечеру холодно ему стало, руки совсем замерзают. Пошёл он в дремучий лес — хворосту набрать и печку протопить.
Идёт он чащобой. Деревья трещат от мороза. Темно. Холодно. Страшно.
Идёт он, идёт и вдруг слышит дрожащий голосок:
— Простите, пожалуйста, я ззз... а... мм... е... рр... ззз... аю... Оглянулся Добрый Художник, а в сугробе, под ёлочкой, ёжик.
Плохо бедняге: шуба заледенела, щёки побелели от мороза.
Ежик-ежище — Чёрный носище... Знаете, когда Еж возвращается из леса в нору, он снимает колючую шубу, вешает на гвоздь и надевает мягкую пижаму.
И ежата, когда возвращаются из леса в нору, тоже снимают колючие шубки и надевают мягкие пижамы.
Но когда Еж выходит из норы в лес, он никогда не забывает снять пижаму и надеть колючую шубу.
И ежата тоже никогда не забывают. Колючки защитят и от лисы и от волка!
А от мороза трескучего? От ветра ледяного?
Нет, от мороза и ветра они не защитят.
Пожалел Добрый Художник ёжика и положил его за пазуху: пусть бедняга отогреется.
Положил он его на грудь и укололся больно-пребольно. И сразу почувствовал: что-то странное творится кругом. Будто бы он спит, но с открытыми глазами. И будто бы тепло стало в лесу.
Ели и сосны стряхнули снег, похлопали мохнатыми лапами, взялись за руки, окружили Художника, ведут хоровод, и маленькая ёлочка тихо приговаривает:
— Не бойся. Ничего страшного не случилось.
— Ничего не бойся! — вслед ёлочке повторяет мудрый старый пень в снежной высокой шапке. — Просто-напросто ты стал волшебником. Так бывает с каждым, кто в зимнюю стужу, в морозную ночь повстречает Ежа-ежища — Чёрный носище и согреет его.
— Что же мне делать? — спросил Добрый Художник, который всё-таки очень испугался.
— Будь осторожен! — десятками голосов ответили ели, и сосны, и лесной ветер.
Синие подснежники на секунду выглянули из окошек снежных сугробов — своих домов, тоже сказали:
— Будь осторожен! — и снова скрылись в сугробах.
— Будь осторожен! — проскрипел старый пень в снежной шапке. — Помни: это нелегко — стать настоящим Добрым Волшебником.
... Очнулся Художник, а он уже дома.
В печке горит хворост. Тепло. На столе недорисованная азбука.
«Неужели мне всё только приснилось?» — подумал он.
Глядит, а из рубашки ежиные иглы торчат. Положил он иглы на стол, и вот уже это не иглы, а цветные карандаши.
Один, серый, карандаш укатился за чёрную черту — к Злому Художнику. Тот его — цап-царап.
— Мой! — говорит. — Не отдам!
Добрый Художник сразу догадался: это не простые, а волшебные карандаши. И всё, что нарисуешь волшебными карандашами, будет живое!
И подумал он:
«Нет у меня дочки. А какая жизнь без детей? С кем посмеёшься? Кому порадуешься? Кому сказку расскажешь?»
И решил он: «Дай нарисую я себе маленькую доченьку. И назову её Ёженька».
Взял и нарисовал.
Вот какая девочка получилась! Синеглазая, рыжая, с бантами — славная!
Славная-то славная, только капризная немного. Огляделась Ёженька и захныкала:
— Ску-у-у-учно!
И Художник чуть не плачет: жалко ему девочку.
Подумал он и нарисовал море: спокойное, весёлое.
И небо нарисовал — ясное, без облачка.
И нарисовал Ёженьке шапку — золотую, как корона.
И лодку нарисовал — настоящую, из спичечной коробки.
И мачту.
И парус из розового лепестка.
И дал Ёженьке в руки синий воздушный шар.
И сказал дочке:
— Катайся по морю. Не скучай. А я отнесу азбуку в школу. А то дети всё спрашивают, как пишется «А», и как пишется «Б», и как пишется «В».
И он ушёл.
Злой уже тут как тут.
— Ага! Попалась! — закричал он страшным голосом и — р-раз! — распахнул окно.
А на дворе бушевала буря. Ворвался ветер в комнату. Завертелось всё, закружилось. Одеяло летит, как птица крыльями машет. Лампочка под потолком раскачивается, как колокол:
«Динь-динь, динь-динь...»
Забурлило и нарисованное море.
Выше, всё выше поднимаются волны. Вот какие страшные белые гребни на них! Того и гляди, лодка утонет.
Уже и мачту сломало, и парус сорвало. Уже и не видать лодки среди волн...
— Ага! Попалась! — ещё раз страшным голосом закричал Злой и от радости подскочил до потолка. Вот какую он шишку набил себе на макушке!
— Конец тебе, глупая маленькая Ёженька!
Он очень не любил маленьких детей, этот Злой Художник.
Старший брат так страшно и громко закричал, что младший, хотя и был далеко, услышал и сразу прибежал домой.
Море бушует сильнее и сильнее.
«Всё пропало, — подумал Добрый Художник, — нет больше моей золотой Ёженьки!»
И только он успел это подумать, как из-под потолка раздался голосок:
— Ау! Я тут! Спасай меня! Ой! Ой! Спасай меня скорее!..
Взглянул Добрый Художник вверх и видит: над гребнями волн летит Ёженька, уцепившись за свой воздушный шар.
Но волны уже бьются о потолок: бум! бум! — и брызги во все стороны, ветер всё сильнее. Ещё немного — и он вырвет шар из Ёженькиных рук. Тогда Ёженька обязательно упадёт в море.
И утонет.
— Держись, Ёженька! — крикнул Добрый Художник, бросился в самую пучину, волшебным карандашом разгребая волны, и одним движением нарисовал остров среди океана.
И нарисовал Добрый Художник на острове три пальмы.
Одна пальма вон какая — шоколадно-пирожно-конфетная.
Вторая — морожено-пломбирная.
А третья — аптечная.
Мало ли что приключится! Вдруг Ёженька перекупается, или поранится, или слишком много конфет съест.
А Злой Художник пристроился рядом, прикрылся ладонью и рисует ужасные ужасы.
Он уже нарисовал своим карандашом одного... двух... трёх людоедов, чтобы они поймали Ёженьку и съели.
А Ёженька подлетела к острову и опустилась на него. Стоит смотрит и радуется солнцу, пальмам, жёлтому горячему песку под ногами, синему небу над головой.
Нарисовал Добрый Художник трёх братьев Ёженьке — трёх храбрых воинов, чтобы они защищали сестричку.
Первого, самого большого и сильного, — старшего воина, и назвал его Старший Ёж.
Второго воина, поменьше, — Среднего Ежа.
И ещё третьего, самого меньшего, — Маленького Ежа: надо же Ёженьке кому-нибудь рассказывать секреты.
И каждому воину дал щит. Он жалел Ёженькиных братьев.
И каждому нарисовал сердце.
Старшему Ежу — золотое: сильное и горячее, как солнце.
Среднему Ежу — синее: верное и широкое, как море.
А самому маленькому — зелёное: доброе и ласковое, как трава.
Иначе братья были бы бессердечные.
И одно сердце, яркое, как радуга, он нарисовал про запас; это сердце он спрятал на самой верхушке конфетной пальмы.
А Злой Художник тем временем нарисовал ещё трёх людоедов; значит, всего их стало: 3+3=6. Много!
И нарисовал он Чудовище-Пятирога: у него огромнейший острый рог на носу, да по рогу на каждой ноге.
И нарисовал гору. Из неё поднимается дым. Это не простая гора, а огнедышащая — вулкан. Он даже дым не дорисовал до конца, а уже крикнул страшным голосом:
— В бой, в бой, проклятые людоеды! Конец тебе, глупая маленькая Ёженька!
Послушались людоеды и метнули копья.
Подняли и сомкнули щиты храбрые Ёженькины братья, защищая сестричку.
Три копья попали в щит старшего брата, два копья — в щит среднего, и одно — в щит самого маленького, того, которому Ёженька рассказывала свои секреты.
Сильно, очень сильно ударили копья.
Но братья выдержали. Даже самый маленький выдержал.
А Злой Художник бьёт своим серым карандашом Чудовище, приказывает:
— Беги и сейчас же растопчи глупую Ёженьку! Побежало Чудовище.
Остров заколебался под его лапами, как при землетрясении.
Но Ёженька придумала, как победить врага, и шепнула об этом братьям.
Старший Еж подскочил и ухватился за вершину конфетной пальмы. Средний Еж повис на ногах старшего брата. А Ёженька и Маленький Еж уцепились за ноги среднего.
Согнулась пальма. До самой земли согнулась!
Как лук, согнулась высокая конфетная пальма.
А Пятирог уже совсем близко.
— Беги скорее, а то я тебя резинкой сотру! — подгоняет Злой Художник Чудовище. — Растопчи Ёженьку!
Это он только так похвастался, Злой Художник. Никакой резинкой не сотрёшь то, что нарисовано волшебным карандашом.
— Отпускай! — скомандовала тем временем Ёженька. Разжали Ёженька и её братья руки, упали на землю.
Пальма разогнулась. «Мишки», шоколадные бомбы, кремовые пирожные, торты полетели навстречу Чудовищу!
А вместе со сладостями полетело и сердце — то, запасное.
Чудовище увидело, какие вкусные вещи летят, и открыло пасть. Оно было хотя и Чудовище, но сластёна.
Проглотило оно сто тортов, тысячу пирожных, десять тысяч конфет и вдруг улыбнулось и сказало Ёженьке:
— Ни за что я тебя не растопчу и не проглочу. Давай будем дружить!
Ведь вместе со сладостями в него влетело сердце. И стало Чудовище доброе и милое.
Протянуло Чудовище Ёженьке лапу. И Ёженька смело протянула ему обе руки и тоже сказала:
— Давай будем дружить!
Всё бы хорошо, но Злой Художник стащил тем временем красный карандаш и нарисовал извержение вулкана.
Всё загрохотало вокруг. Красный дым повалил из жерла вулкана и застлал небо.
Льётся красная кипящая лава.
А Злой Художник радуется.
— Пусть весь остров зальёт, и всё погибнет... — бормочет он про себя.
Уже поток лавы совсем близко, у самых ног Ёженьки и её братьев. Жаром пышет в лицо.
Страшно? Конечно, страшно. Только Ёженька не испугалась. Вот она улыбнулась, шепнула что-то воинам-ежам. Ещё секунда и повисли Ёженька и её братья на морожено-пломбирной пальме... Р-раз! — и полетели навстречу лаве три миллиона порций сливочного, шоколадного, лимонного мороженого.
И ещё миллион порций крем-брюле!
Лава, конечно, тут же замёрзла.
Жалко, столько мороженого пропало, но зато — урр-ра! — остров спасён.
... А Чудовище тем временем погнало людоедов к самому морю. А там пожалело их и спросило:
— Не будете больше людоедами?
— А мы и не людоеды вовсе. Нас только прозвали так, чтобы страшнее было.
— Воевать больше не будете? — спросило Чудовище.
— Честное слово, не будем!
— Никогда?
— Никогда!
— Тогда идёмте мириться.
И помирились.
И зажили дружно.
... А остров с тех пор стал называться Островом Нарисованных Человечков.
Ты посмотри на глобусе и, может быть, найдёшь его. А может быть, и не найдёшь, потому что он очень маленький.
Маленький, но какой красивый, зелёный! Пальмы весело болтают друг с другом.
Из вулкана вытекла вся лава, так что внутри стало хорошо и просторно.
Теперь там школа.
А на стене в школе висит табель, в котором Старший Еж — он стал учителем — проставляет отметки всем ученикам.
А шапочку Ёженькину, которая вроде короны, носят по очереди все. Кто дежурит по школе, тот и носит. Сегодня дежурит Чудовище.
После уроков Нарисованные Человечки идут купаться в море или катаются на катке, который сделался из замороженной лавы. Замечательный каток!
Ёженька учит кататься Чудовище. Оно не очень-то ловкое, да и нелегко быть ловким, если ты такое громадное. Вот оно упало, всплакнуло было, но лизнуло лёд и сразу утешилось. Лёд-то ведь сладкий, из самого прекрасного мороженого.
А иногда утром, в солнечный денёк, все Человечки стоят на берегу, около своих трёх пальм. Что они ищут глазами? Почему лица у них такие задумчивые, даже грустные?
Особенно у Ёженьки. Может быть, они ищут дом за морями и лесами, да ещё за высокой горой, в маленьком городе, на опушке дремучего леса, — дом, в котором они родились и где живёт Добрый Художник.
Часто-часто стояла Ёженька на берегу Острова Нарисованных Человечков и глядела туда, где за синим океаном в маленьком городке остался её отец — Добрый Художник. Иногда в такие минуты подходило к ней Чудовище, осторожно касалось лапой плеча девочки — надо быть очень осторожным, если лапа весит сто килограммов да ещё если на ней такой острый рог, — и тихонько говорило:
— Что им сделается — твоему доброму отцу и моему злому? Живут-поживают, добра наживают... Пойдем поиграем, а то, когда ты грустишь, моё чудовищное сердце просто разрывается.
Однажды, когда совсем невмоготу стало Ёженьке, она побежала к Маленькому Ежу, уткнулась носом ему в грудь и горько заплакала.
— Не плачь, — сказал Маленький Еж. — Я переплыву океан и привезу письмо от отца.
— Глупый! — ответила Ёженька. — Океан больше чем тридцать морей. Ты утонешь, а я умру с горя.
— Тогда давай срубим наши пальмы — конфетную, мороженую и аптечную — и свяжем плот, — сказал Маленький Еж. — На плоту мы с тобой уж наверняка переплывём океан.
— А что будут делать остальные Человечки? Бывшим людоедам ведь нужно очень много конфет, твои братья так любят мороженое, а Чудовище кашляет по ночам, без аптечной пальмы оно совсем разболеется.
— Ты права, — согласился Маленький Еж. — Я буду думать, вот и придумаю что-нибудь...
— Думай скорее! — попросила Ёженька.
С того дня Маленький Еж только и делал, что думал.
Нет, недаром волновалась Ёженька.
Там, в далёком маленьком городке, жил-поживал да добра наживал один только Злой Художник. Видишь, каким он стал толстым и важным.
Он украл у Доброго все волшебные карандаши и сказал ему:
— Ты только балуешься, глупые сказочки рисуешь для глупых детей, а я буду писать БЕШЕНЫЕ БУКВЫ!
ВОТ ПОГОДИ НЕМНОГО, УЗНАЕШЬ, КАКИМИ БЫВАЮТ БУКВЫ, ЕСЛИ ОНИ БЕШЕНЫЕ.
Только вот такой крошечный кусочек волшебного синего карандаша сумел Добрый Художник сохранить и припрятать от брата — на груди: пришил он к рубашке потайной карман.
Украл Злой Художник карандаши и сказал брату:
— Там к тебе звери пришли в гости: мышка, серый заяц и барсук. Во дворе в сараюшке тебя дожидаются, хотят о чём-то совета спросить.
Добрый Художник поверил и пошёл во двор к сараю: он был вообще доверчивый. А Злой тихо, на цыпочках, да за братом.
А когда брат вошёл в тёмный пустой сарай — это Злой всё придумал, что лесные звери пришли к Доброму Художнику за советом, — когда брат вошёл в пустой сарай, Злой Художник — раз! — и закрыл снаружи дверь на щеколду. Да ещё поленом крепко подпёр. И сказал через дверь:
— Неохота мне на тебя смотреть — не работаешь, скучный... Живи пока тут, в сараюшке-развалюшке. Кормить я тебя не стану. Может, помрёшь, а не то я тебя совсем со двора сгоню.
А потом сказал ещё:
— Моё имя самое хорошее: как услышат «Злой» — все боятся. А у тебя и не имя вовсе, а кличка какая-то — «Добрый». Велю тебя называть наоборот — ЙЫРБОД. Чтобы все забыли само это словечко «добрый».
Была в ту пору лютая стужа. В сараюшке ни щепки, да и печки нет.
Зарылся Добрый Художник в солому, лежит в углу. Слезы из глаз льются и замерзают на худых щеках.
«Что делать? — думает он. — Что делать? Хоть бы смерть пришла...»
Добрый Художник мёрзнет в сарае, а Злой растопил жарко печку и рисует волшебными карандашами буквы. Вот на таких дощечках. С виду обыкновенные буквы, а на самом деле они БЕШЕНЫЕ.
ЗНАЕШЬ, КАК РИСУЮТСЯ БЕШЕНЫЕ БУКВЫ?
Потом жало её — чёрное и ядовитое.
Потом согнётся змея вот так или вот так
Глядишь, и готовы буквы — страшные и ядовитые, — словом, БЕШЕНЫЕ.
Пишет Злой на дощечках одно слово — «зззапрещаю». Вот так, с тремя «З».
Одно «З», с которого «злость» начинается, другое «З», с которого начинается «зависть», и третье — змеиное «З».
Развесил он дощечки на самых высоких домах, а в лесу за городом — на самых высоких деревьях. Чтобы все видели.
Прыгали синички-сестрички по оледенелым веткам, перекликались: «Не унывайте, скоро весна!» А прочитали «зззапрещаю» и умолкли — страшно.
И стал лес как мёртвый.
Вышли школьники во двор — поиграть.
Стали в кружок, считают, кому водить. «Раз, два, три, четыре...» А «пять» не сказали. Увидели «зззапрещаю» и разбежались по домам.
И взрослые бегут — скорей, скорей!
В подъезде два старичка шепчутся.
Один говорит:
— Сколько живу, всякое видел, а так плохо в нашем городе не бывало.
— Да, — отвечает другой старичок. — Надо бы к Доброму Художнику сходить, он бы уж что-нибудь присоветовал.
— Надо бы, — кивнул первый старичок. — Да слух идёт, вовсе и нет бедного Доброго Художника, извёл его брат, а есть какой-то Йырбод — даже и не выговоришь.
Покачали старички головой, поохали, повздыхали и тоже спрятались в своих домах.
И стал город как мёртвый.
Повечерело. Задремал Добрый Художник, а тут дверь сарая скрипнула и скрипит, скрипит...
Открыл он глаза и видит: дверь приоткрылась и в сарай забралось что-то — не поймёшь что.
Похоже на куст, тоненькие веточки торчат во все стороны. На одной веточке — яблоко, румяное, наливное, на другой — вишни, а на этих и вовсе белые грибы! И ещё на ветках сухие хворостинки. Забралось это не поймёшь что в сарай и бежит по полу, прямо к углу, где лежит на соломе Художник.
Только и слышно: топ-топ-топ... И ещё: «Пф-пф-пф...»
«Если это яблонька, — думает Художник, — то почему на ней вишни? А если это и вишня, и яблоня, то откуда на ней грибы? И где это видано, где это слыхано, чтобы яблоня, и вишня, и белый гриб ходили — ногами топали, и дышали: „Пф-пф-пф...“? Нигде не видано! Может быть, это сон? Или это сама смерть?...»
Подумал так Добрый Художник и спрашивает:
— Отвечай, кто ты такой, куст ходячий? Или ты сон? Или ты смерть — за мной, Йырбодом, пришла?
— Никакая я не смерть, — обиделся Еж-ежище — Чёрный носище. (Это был он.) — Стыдно старых друзей не узнавать. И никакой ты не Йырбод, а самый обыкновенный Добрый Художник. Узнали звери и птицы, что ты приболел, послали меня проведать тебя и гостинцы отнести. Вишни синички-сестрички прислали, яблоко — серый заяц с барсуком, а грибы я сам под снегом раскопал.
Обрадовался Добрый Художник. То пластом лежал, а сейчас чуть не пляшет.
Еж-ежище тем временем сложил хворостинки на полу и разжёг костёр.
Ох как тепло стало!
Поджарил Еж-ежище грибы вкусно-превкусно. Съел Художник жареные грибы, яблоком и вишнями закусил — сил прибавилось.
— Давай думать, как дальше жить, — говорит Еж-ежище. — У тебя что, волшебных карандашей совсем не осталось?
Вынул Художник из заветного кармана кусочек синего карандаша и отвечает:
— Больше ничего нет.
— Для начала хватит, — говорит Еж-ежище. — Нарисуй-ка ты курицу. Я бульон на завтра сварю. Бульон очень полезен.
— Как же мне нарисовать курицу? Ведь синих кур не бывает.
— Тогда нарисуй-ка ты, нарисуй-ка... Ага, знаю, нарисуй-ка килограмм ветчинки. Только чтобы жира поменьше: жирное больному вредно.
— Так ведь и ветчина синяя не бывает. Огорчился Еж-ежище, чуть не плачет.
Спрашивает:
— Что же бывает синее?
Долго думал Добрый Художник и надумал:
— Сливы!
— Вот и хорошо. Нарисуй десятка два слив, я компот сварю. Компот для больного и слабого лучше всего.
— Нет, — отвечает Добрый, — раньше я должен написать письмо доченьке.
Сказал и написал синим волшебным карандашом на листке бумаги:
«Милая Ёженька! Тут у нас появились бешеные буквы, и стало очень плохо. Я по тебе ужасно соскучился. Пожалуйста, приезжай поскорее, хоть ненадолго. Только не одна приезжай, а с храбрыми воинами-Ежами. Они тебя в обиду не дадут. Твой отец».