— Опять на Амур?

— Думаю...

— Вверх или вниз?

— На лиман!

— Что-то зачастил...

— Не так уж и часто.

— Ну и ну!

Прилетев позапрошлым летом в Хабаровск, я несколько дней еще раздумывал, советовался, решал, куда бы поехать дальше.

Разложил на столе свою старую, склеенную на сгибах карту, и, пока водил по ней карандашом, меня вновь неудержимо потянуло и на Сахалин, и на Камчатку, и на Курилы, и в другие чудесные края, туда, где, к счастью, я уже был, и туда, где, к сожалению, побывать еще не пришлось.

И тут у меня возникла мысль: а что, если двинуться вниз по Амуру — до самого устья, к бурным плесам лимана?

И хотя кое-кому из моих дальневосточных друзей это показалось странным, я уже не менял своего решения.

Сходил на пристань, купил билет на теплоход «Ерофей Хабаров» и в тот же вечер отправился в Николаевск.

И кажется, я не ошибся!

За двое суток проплыл я вниз по течению около тысячи километров, и всю дорогу меня не покидало чувство, будто попал на Амур впервые.

Вот почему в этой книге соединилось вместе и то, что когда-то пережил на этих берегах, и то, чем я еще живу теперь…

———

Чтобы не терять время в ожидании попутного катера, мы начали свое путешествие вдоль берегов лимана на редакционном газике по тряской, каменистой и дороге из Николаевска-на-Амуре в Чныррах.

Не успел я втиснуться в кабину в кирзовых сапогах и негнущемся брезентовом плаще с капюшоном, как машина рванулась с места и понеслась по главной улице, потом круто свернула к реке, и, пока я принял мало-мальски нормальное положение, город уже остался позади.

Хотя ранней осенью 1946 года я приезжал в устье Амура, и, кажется, в тот же Чныррах, память почти ничего не оставила с той давней поры. Поэтому с самого начала настроил себя так, чтобы, упаси бог, чего-нибудь не пропустить.

Это, кажется, понимает и Валерий Владимирович Благодатский, журналист и знаток рыбацкого побережья, согласившийся сопровождать меня в поездке. Он сидит сзади, ухватившись руками за скамейку, и, несмотря на жуткую тряску, рассказывает о здешних местах, и я стараюсь с его слов записать в блокнот и про зеленый мыс Москва на скалистом берегу Амура, и про нерестовые речки, бегущие по камням вдоль дороги, и что Чныррах в переводе с нивхского — травянистая коса.

Здесь, на побережье, большинство селений, мысов, островов и горных хребтов сохранили еще со времен Невельского свои древние нивхские названия, вроде Тебах, Чхиль, Тнейвах, Джаоре, Пуир, Пронге... Они прочно вошли в разговорную русскую речь, и давно уже никто не задумывается над их происхождением.

Сразу же за городом дорога бежит по холмам и распадкам, потом углубляется в негустой лес, еще не высохший от росы, и, вырвавшись оттуда, пересекает сизые песчаные откосы у самой реки. По-утреннему тихая, розовая от восхода, пахнущая свежими травами, река достигает здесь в ширину до двенадцати километров, и это, оказывается, еще не лиман. Но у мыса Москва уже чувствуешь близость студеного Охотского моря. Когда мы на остановке подошли к реке, ветер заставил нас надеть ватные куртки, хотя солнце стояло в чистом лазурном небе.

Все эти дни, пока мы жили в городе, туда доносились слухи, что море штормит, что рыба поэтому не идет в лиман и густые косяки ее неожиданно повернули на Сахалин к Холмску. Это были тревожные слухи. Ведь нынче, впервые после десятилетнего запрета, разрешили ловить горбушу — самую промысловую рыбу из лососевых пород.

Еще с весны, только тронулся лед на реке, ихтиологи предсказали, как тут говорят, «большую горбушу». Она, оказывается, бывает здесь, большая горбуша, раз в десять лет. Такой была она в 1938, и в 1948, ив 1958 годах, а уж в 1968 должна быть непременно.

Прошлым, еще запретным, летом, как только горбуша вошла в лиман, на контрольных заездках выловили ее несколько тысяч центнеров, а ведь это был всего лишь девятый, обыкновенный год. Но и по нему видно было, что амурское стадо лососевых заметно выросло, что из лета в лето, свободно возвращаясь из океана в свои нерестовые речки — а их на Нижнем Амуре, может быть, сотни, — горбуша впрок откладывала в бугристых тайниках икру.

Хороший улов на контрольных заездках сулил рыбакам на будущий год богатую путину.

Всю зиму они свозили строевой лес для «бердо» и «глаголей», готовили садки, способа́...

На обледенелых пристанях старшины, механики и матросы ремонтировали буксирные катера, плашкоуты, кунгасы.

А когда пришла весна, на берегах лимана застучали паровые молоты, копры, зазвенели пилы.

Строили заездки.

Их строили и на старых, испытанных прежними путинами местах, и на новых, потому что большая горбуша в своем неудержимом стремлении на нерест прокладывает и новые пути.

В середине июня, только показались в водах лимана первые гонцы, на заездках уже были готовы орудия лова. И в точно назначенные ихтиологами сроки горбуша понемногу двинулась вверх по Амуру. Потом — все больше, все гуще, и когда казалось, что вот-вот должны пойти основные косяки (только успевай перебирать садки!), — начались перебои: на заездках, что ближе к морю, брали, и то не густо, а на более дальних в иной день улов исчислялся сотней-другой рыб.