Я люблю честных, смелых и умных людей, поэтому люблю юмор.
Юмор честен. Он всегда на стороне правды и прогресса. Человек, который видит недостатки и безвольно считает их вечными, — брюзга. Человек, который борется с недостатками и знает, что победит их, — юморист.
Юмор смел. Мне с детства не нравилась пословица: «Смеется тот, кто смеется последним». Неправда! Смеется тот, кто смеется первым. Последний — уже хихикает.
Юмор умен. Если у человека нет юмора, то у него нет и ума. А если нет ума, то что остается? Сплошной юмор.
Поэтому не доверяйте людям, которые не понимают юмора. Избегайте людей, которые не улыбаются. Презирайте презирающих шутку. Неулыбающийся человек — опасен.
Я не знаю ничего истинно хорошего, что делалось бы без доброй улыбки.
© Издательство «Советский писатель», 1976 г.
Женька Клеёнышев двуличный художник. На заводах он рисует здоровенных передовиков с ключами в руках, а у себя дома несусветные аляповатые картины, которые меня всегда поражали каким- то эстетическим нахальством.
Но сам Женька великолепен. Небольшого роста, в свободной блузе, подпоясанной каким-то шнурком, а прямой нос и рыжая борода делают его похожим на древнего ассирийца из учебника истории.
Говорит он мало, а если и говорит, то глупости.
Поэтому я больше люблю смотреть, как карандаш его бегает по бумаге. Развеселый щенок, реактивный самолет, свирепый тигр, стройная сосенка вдруг сменялись вереницей лиц, и каждое лицо было свое, человеческое. Особенно он любит рисовать женщин, да и вообще их он любит любит сразу всех.
Женька Клеёнышев из этих, из современных, с транзисторами, которые водят по улицам девиц за загривки и думают, что это любовь.
Может быть, это глупо, и даже хуже, чем глупо, но к современной молодежи я отношусь с большим подозрением. И не потому, что сам ходил на танцы в ватнике, что многое им теперь дано, что прельщает их мишура синтетики, что слишком рано вцепляются они в материальное, — не поэтому. Нет в них ни капли сентиментальности, той самой сентиментальности прошлого века, которой и нужно-то в человеке чуточку.
Женька Клеёнышев двуличный художник был современным до кончика бороды, а бесстрастность один из признаков современности.
Как только я встретился на улице с его скучающими глазами, он лениво взял меня за пиджак и втолкнул в кафе. Заказав банальной газировки, мы сели в уголок. Женька сразу вытащил бумагу и задрожал карандашом.
Я осмотрелся. За столами сидела молодежь. Девушки были похожи на киноактрис, а юноши на иностранных корреспондентов. Притушенные торшеры заполняли кафе голубым модным полумраком, и мне казалось, что я сижу на дне аквариума.
Посреди кафе, как пенек в клумбе, торчала за столиком старушка. Она уже чего-то поела и теперь спокойно смотрела по сторонам. Грязная посуда была аккуратно уложена в стопку, серый платок свалился на плечи, громадная сумка плотно прижата ногами к стулу. Наверное, приезжая.
Нам принесли воду. Женька все шуршал карандашом, но я не заглядывал. Он смотрел на раскосых девиц, глотал воду и лез к бумаге.
В кафе вошла пара, которой, вероятно, трудно было подобраться. Оба высокие, красивые, элегантные. Они сели за столик, и к ним сразу поспешила официантка, растянув резинку губ. Он поставил в вазу цветы. Она обвела кафе рассеянным взглядом, и больше они никого не замечали: смеялись, он целовал ей руку, она клала ему в рот конфетки. Молодежь косилась на них и училась жить. Женька даже бросил пить и летал карандашом по бумаге. Уж красавцев-то он не упустит.
Старушка все сидела и с любопытством смотрела на людей. И хотя в кафе больше не было мест, за ее столик никто не садился, как будто чего-то стеснялись. А чего они могут стесняться?
- Женя, пойдем? - предложил я.
Женька сразу оборвал линию, залпом выпил газировку, и мы вышли.
На улице я сказал:
- Покажи-ка своих красавцев.
Он открыл блокнот, но там темнела только одна фигура.
По щекам старухи текли слезы.
Юмористом я никогда не был и не собирался. Зачем нужна эта скользкая дорожка? Сегодня критикуешь редкозубый паркет, завтра блочный микрорайон, а послезавтра что — стройтрест? Поэтому я писал русские народные сказки и посылал в детский журнал «Вундер-девочка». Посылал-посылал, а все никакого ответа.
Вдруг приходит письмо от редактора с просьбой зайти. Я уже слышал о нем — у него два высших и одно незаконченное среднее образование. Поэтому я слегка задубел, когда вошел в его кабинет.
— Не сказал бы, что ваши сказки мне не непонравились, — встретил он меня.
Понятно, — с уважением ответил я.
— Но есть замечания, — добавил он.
— Не без этого, — согласился я.
Он был молод, и я даже удивился, когда же редактор успел получить два высших образования. Наверное, одно заочное, другое вечернее.
Редактор достал мою сказку.
— «Жил-был красавец Иванушка-дурачок»,— прочел он первую строчку. — Разберем начало. Жил-был — это одно и то же, тавтология, согласны?
Я согласился, хотя мне казалось, что можно быть, да не жить.
— Оставляем «жил». Дальше, его имя. Какое-то несовременное — Иванушка. У вас же современная русская сказка!
— Может, Архипушка? — предложил я.
Редактор поморщился и стал смотреть на люстру. Я тоже посмотрел.
— Вадим! — предложил он. — Нормальное современное имя.
Я исправил во втором экземпляре.
— А почему он, собственно говоря, дурачок? Что — болел менингитом или учился... заочно? — вдруг спросил редактор и посмотрел на меня особенным продолговатым взглядом.
Я понял, что подходим к сюжету, и ввернул:
— Гротеск.
— Э-э-э, — заэкал он. — Вы пишете хотя и о сказочном, но современном герое. А называете его дурачком. И где вы видели дурачков? Поняли мою мысль?
— Уже вычеркнул, — понял я его мысль.
— Так, — сказал он и стал читать дальше: — «Сел он однажды на сивую кобылу и поехал искать бабу-ягу». Вы пишете для детей, для пионеров, и вдруг — кобыла. Красиво ли это?
— Можно заменить на мерина.
— Это все равно.
Вот те раз, подумал я, два образования, а кобылу от мерина не отличает.
— Да и кто в наше время ездит на лошадях?! Вот вы на чем ездите? — спросил он.
— На велике.
— Видите, — обрадовался редактор, — так пусть и он едет современно, в своей «Жигули»... э... э... э... в своем «Жигуле», в своих «Жигулях», а не на сивой кобыле.
Я исправил, мне-то пусть.
— Теперь насчет яги... Что такое яга? Баба — понятно, а вот яга?
Откровенно говоря, мне тоже баба была понятна, а яга не очень.
— Каково семантическое происхождение слова?
— Яга и яга... Костяная нога, — объяснил я.
— Это вы говорите не о семантике, а о протезе. Какой вы себе представляете ягу?
— В макси. А вообще-то я ее не видел, — буркнул я.
— Вот, не видели, а описываете. Вычеркнуть ягу, а бабу оставить. Но в заглавии сохранить обеих. Дальше: «Видит, навстречу ему бежит волк». Какие же волки в городе, дорогой товарищ?!
— Можно на кошку переделать, — предложил я.
— Зачем же, мы бережно относимся к авторскому тексту. Не волк, а Волков! Исправили? Дальше: «Куда едешь? — спрашивает волк». Значит, у нас будет: «Куда едешь? — спрашивает Волков». Дальше: «Ищу бабу-ягу, — отвечает Иванушка». Ну, тут мы уже Договорились, ягу выбрасываем, Иванушку заменяем...
Я только успевал исправлять — толковый был редактор, мне бы и трех образований на такое не хватило.
— «Я тоже ее ищу, — говорит волк. — Возьми меня с собой». — «Садись сзади», — отвечает Иванушка». Вот здесь ничего не скажешь, все жизненно, только имена заменить. Дальше: «Видят, летит в небе лебедушка. ..».
Редактор задумался. Я уже знал, о чем он думает, — о том, что лебеди в городе не летают, поэтому предложил:
— «Видят, летит в небе Лебедева».
— На чем... летит?
— На этом... вертолете.
— Можно же проще: «Видят, стоит Лебедева». А? Я исправил.
— «Куда летишь, лебедушка? — спрашивает Иванушка», — прочел дальше редактор.
— «Чего стоишь зря, Лебедева?» — вошел я во вкус.
Редактор улыбнулся и протянул мне мою сказку:
— Вот вы и поняли. Ну, что там получилось?
Я прочел вслух:
— «Баба-яга. Сказка. Жил красавец Вадим. Сел он однажды в «Жигули» и поехал искать бабу. Видит, навстречу ему бежит Волков. «Куда едешь?» — спрашивает Волков. «Ищу бабу», — отвечает Вадим. «Я тоже ее ищу, — говорит Волков, — возьми меня с собой». — «Садись сзади», — отвечает Вадим. Едут дальше. Видят, стоит Лебедева. «Чего зря стоишь, Лебедева? — спрашивает Вадим. — Небось хаты нету?..»
И я пошел дальше, заменяя и вставляя по ходу.
Сказка получилась интересной: Лебедеву они посадили в машину, прихватили еще Утицыну и поехали к ней на квартиру, а уж туда-то и пришла баба-яга, костяная нога, — Вадимина жена с протезом.
Эту интересную сказку напечатали. А я на радостях так и пошел критиковать редкозубый паркет и блочный микрорайон. Скоро до стройтреста доберусь.
Каждый божий день выползаем мы с Аленкой на улицу. При любой погоде и любой телепередаче наши фигуры торчат во дворе. Летом мы делаем из песка куличи и ловим на газонах жучков, осенью хлюпаем по лужам и собираем желтые листья, зимой копаем в снегу пещеры и выискиваем на стеклах красивые узоры, весной давим утренний ледок и греемся на солнышке.
К своему стыду, все это я проделываю с не меньшим интересом, чем пятилетняя Аленка. Только мои глаза закрыты очками, а у нее на каждую букашку так распахиваются, что весь двор застывает в них.
Я уже знаю всех дошкольников и познакомился со всеми мамами. Когда мы выходим на улицу, женщины машут мне рукой. Пока Аленка делает на песке лунную поверхность, они сообщают уйму интересных вещей.
Я узнаю, как подтянуть петлю на капроновом чулке, чем отмыть кастрюлю из-под варенья и где найти спрятанные мужем от получки деньги. Они рассказывают, что Верка приревновала мужа утюгом по голове, но Клавка живет со своим дружно, потому что не разговаривает.
