Никита
— В тему твои родители решили в Австралии почилиться, — Анвар разваливается на пассажирском сиденье нового «Лэнд Ровер Дискавери» и с завистью проводит рукой по торпеде. — Красавчик!
Красавчик, правда. Две недели как из салона.
— Не боишься? Твоего отца инфаркт схватит, если он узнает, что ты его новьё взял, — беспокойно ерзает Мамаев.
— Не узнает, — поворачиваю ключ и кайфую от того как тихо урчит двигатель, — он вечером звонил из Мельбурна. Спать собирался, у них почти двенадцать ночи было. Я только с тренировки пришел.
— С Австралией разница во времени семь часов? — уточняет друг. Киваю. Он морщит лоб. — Значит там пять утра.
Да. А у нас десять вечера, как раз начинается самый движ. Мы с Анваром едем в «Кактус», там очередная тусня. У Дыма сегодня день рождения.
— А охрана не спалит? — не унимается Мамаев. — Чего ты свой «Форд» не взял?
Выруливаю со двора, и меня прет как плавно у «Дискавери» вращается руль.
— В «Кактус» на «Форде»? Это днище, Анвар! — пренебрежительно щурюсь. На приборной панели загорается предупреждающий индикатор, звучит прерывистый сигнал. Киваю в сторону зудящей панели: — Пристегнись!
— Нормальная тачка как по мне, — не соглашается Мамаев, защелкивая ремень безопасности.
— Четыре года машине, Анвар, это ископаемое, а не автомобиль. Отец хочет его мне отдать, когда я получу права.
— А ты?
— А я надеюсь, что он все-таки купит себе новый «Кайен» и отдаст мне Красавчика, — лениво рулю одной рукой. Реально, он сам едет, я почти не прикладываю усилий.
— Думаешь купит?
— Отец считает, машина должна быть новой и дорогой. Я тоже так считаю. Это у нас общее. Три года тачке — уже ископаемое.
— Мне б такое ископаемое, — друг откидывается на спинку сиденья. — Мне до совершеннолетия светит максимум гироскутер.
У Анвара двое старших братьев, один младший и еще младшая сестра. С таким строгим отцом как у них Мамаеву до совершеннолетия точно ничего не светит.
— Меня мать прикрывает, она считает, что Топольские не должны ездить на дровах. Так что, можно сказать, я наполовину под родительским благословением, — небрежно бросаю, и Анвар понимающе хмыкает.
С Мамаевым мы знакомы с первого дня, как пришли в лицей. «Сотый», самый крутой в городе. Как бы Анвар ни жаловался, у Мамаевых нормальная семья, в отличие от нашей.
У нас каждый сам по себе. Мать еле упросила отца взять ее с собой в Мельбурн, и он сделал это через силу.
В «Кактус» едем в объезд — без прав лучше не попадаться на глаза патрульной полиции. Опаздываем. Разговор с отцом занял время, и по закону подлости попадаем в нехилую пробку.
— Надо было рискнуть и ехать через центр, — Анвар высовывается в окно и присвистывает. — Там авария, Ник, пробка не рассосется, пока полиция не приедет.
Переглядываемся. Ничего не отвечаю и въезжаю на бордюр. Как раз осталось дождаться патрульных, чтобы меня поимели по полной.
Выруливаю с проспекта и смотрю на навигатор. Дворами до ночного клуба, где Дым отмечает день рождения, вдвое короче. Надо только не гнать, чтобы в темноте не собрать всех «лежачих полицейских».
— Тормози, Ник! — кричит Анвар.
Я уже сам вижу нахохлившегося котяру, которого выхватывают из темноты ксеноновые лучи «Дискавери».
Черный, гаденыш, поэтому поздно его заметил. Вдавливаю педаль тормоза в пол чуть ли не двумя ногами.
Я успел, ну успел же? Но откуда-то справа выныривает дрыщ в толстовке с капюшоном, и раздается глухой стук об капот.
Толчок, пацана бросает вперед. Он падает на четвереньки и неловко валится на бок. Ну все, приехали на тусу…
Анвар рядом глухо ругается, сползая по спинке сиденья.
— Что за чел? — говорю равнодушно, а у самого спина покрывается потом. Я правда человека сбил?
— Сдавай назад и крути влево, Ник, отваливаем! — вытирает мокрый лоб Анвар.
На автомате выворачиваю руль, сам смотрю не вперед, а направо, мимо Мамаева. А потом в зеркало заднего вида.
— Ник, шевелись быстрее, — Анвар не догоняет, почему я торможу.
Не в смысле педалью, в смысле мозгами. А я торможу. Потому что вижу, как сбитый мною парень садится на подвернутую ногу, и у него сползает капюшон.
Волосы рассыпаются по плечам. Длинные, волнистые. Красивые…
У нее. Это она, а не он.
Я это сказал или подумал?
— Ауч, какая девочка! — выглядывает из окна Анвар. Значит, подумал.
Девушка сидит, не шевелится, и меня бросает в холодный пот. Может, у нее болевой шок? Анвар рядом дергается, а я продохнуть не могу. Будто я там сижу на асфальте на согнутой ноге.
— Тебя родители убьют, и меня заодно, — Мамаев бесится, но я его осаживаю.
— Заткнись, Анвар.
Рывком открываю дверцу и выпрыгиваю из машины.
— Куда ты, она же тебя узнает потом, и номер машины запомнит… Дебил! — Не успокаивается Мамаев, но я его не слушаю.
Подхожу к девушке, опускаюсь рядом на корточки. С освещением во дворе явный напряг, приходится подсвечивать фонариком с телефона.
— Ты как? — спрашиваю и не узнаю свой голос. Сиплый, будто прокуренный. Прокашливаюсь и повторяю: — Эй, малышка, ты цела?
Она поднимает голову, и я отшатываюсь, шокированный. У нее большие, темные как расплавленный шоколад, глаза. Не глаза, глазищи. На пол-лица точно.
Только смотрит она не на меня, а будто сквозь, будто я прозрачный. Даже оборачиваюсь назад — может, и правда запоминает номер машины? Так темно же, и «Дискавери» на приличном расстоянии. Разве что она хорошо видит в темноте.
Конечно, отец меня не убьет. Поорет, снова обнулит карту, но ненадолго. И все же, не хочется лишний раз подставляться. Ни прав, ни доверенности на машину, у меня, естественно, нет.
Разглядываю сидящую передо мной девушку. Я думал, она старше, а она может, даже младше нас с Анваром. Это меня одежда с толку сбила, болтается на ней, как на вешалке.
— Очки, — говорит, и я залипаю на том, как она быстро облизывает верхнюю губу, — я потеряла очки. И не говорите на меня «малышка». Пожалуйста…
— Хорошо, не буду, — отвечаю подозрительно покладисто, и тут меня осеняет: — Ты что, меня не видишь?
Она протягивает руку, и я замечаю, какие у нее длинные пальцы. Тонкие, особенно по сравнению с рукавом толстовки. Зачем она надела этот мешок?
Трогает щеку, подбородок. Меня же будто оголенным проводом торкает, простреливает насквозь. Перехватываю ее руку, а она вдруг улыбается.
— Вижу. Просто нечетко. У меня близорукость, а очки слетели, когда меня те уроды ударили.
— Так ты их не рассмотрела? — доходит, что девчонка приняла меня за участливого прохожего. И не подозревает, что я и есть один из «уродов».
Озираюсь по сторонам, и хоть удар был небольшой, нахожу очки метрах в трех. Да, неслабо они слетели…
Рассматриваю и офигеваю — вот это линзы! Толщиной, наверное, с мой мизинец. Одно стекло безнадежно испорчено паутиной трещин. Второе почти целое, только несколько крупных сколов посередине.
Протягиваю очки, девушка берет их и снова начинает озираться.
— Котенок… Вы не заметили случайно, здесь где-то был котенок.
— Слушай, — говорю убедительно, — с ним все хорошо, он убежал. Я видел.
Вру, конечно, нафига он мне сдался, этот котяра. Она не торопится надеть очки, аккуратно протирает их краем толстовки.
— Ты где живешь?
— Во второй «башне», хотела по дворам срезать, — она морщится. Видно, что больно.
Башнями называют жилой комплекс из трех высоток. Зачетные там квартиры, двухуровневые. Я просил отца туда меня отселить, но он уперся, что только после восемнадцати.
Наверное, правильно было бы помочь ей встать, довезти до дома. Но Мамаев уже в который раз машет из машины, и это почему-то раздражает. Достал…
— Ладно, раз с тобой все хорошо, я пойду, — встаю, хоть ехать к Дыму в клуб уже не хочется.
Но Дымов нас ждет, к тому же, Анвар прав. Если девчонка запомнит номер машины, у меня будут проблемы. Так что надо отваливать, пока она не нацепила свои очки и не навела резкость.
— Спасибо, — девушка снова поднимает глаза, и у меня внутри екает. Что за хрень, я обычно таким не страдаю.
— Тебе точно не нужна помощь? — вдруг хочется услышать, чтобы она сказала, что нужна.
— Вы же торопитесь, — пожимает неуверенно плечами, — не надо, все хорошо. Еще раз спасибо, что не прошли мимо.
Ну и ладно. Иду к Красавчику, сажусь за руль и, уже выезжая со двора, вижу, что она сидит на асфальте и смотрит нам вслед. Длинные волосы рассыпаны по плечам, глаза прищурены.
Смотрит без очков, значит, номер не видит. Отлично, значит не сольет. Жму на газ и переключаю внимание на навигатор.
***
До клуба два квартала, доезжаем за три минуты. Хороший крюк срезали по дворам, надо запомнить.
Паркуемся, Анвар первым выпрыгивает из машины. А мне даже выходить не хочется, из головы не идет расплавленный шоколад, а еще волосы. Длинные и волнистые. На ощупь они, наверное, гладкие и шелковые.
Пересиливаю себя и вырубаю двигатель. У входа в клуб замечаю знакомые лица, многие из наших уже на месте.
— Ник, привет! — Милена тоже здесь, встречает на входе и сразу же повисает на мне.
— Привет, — чмокаю воздух возле ее щеки и расцепляю пальцы на своей шее. — Где Дым?
— Там, где все, — она делает вид, что не обиделась, а мы с Анваром пробираемся сквозь толпу танцующих в наш «вип».
Дымов нам рад. Дежурные приветствия, поздравления, и я падаю в угол на диван. Милена садится рядом.
Вообще она Мила, но просит называть ее Миленой, мне же глубоко параллельно, как кого называть. Вспоминаю, что не спросил имя девочки с шоколадными глазами, и настроение резко портится.
Милена шепчет на ухо, что ей, наконец, родители отдали ключи. Отец купил ей квартиру, там как раз закончен ремонт.
— Ты можешь у меня остаться ночевать, Ник, — мурлычет Милена, а мне сегодня это вообще не вставляет.
Смотрю на часы. Прошло уже десять минут, смогла ли моя незнакомка встать на ногу? Не надо было уезжать, теперь все мысли забиты этой девчонкой. Внутри неспокойно зудит.
— Ник, ты что сегодня странный такой? — спрашивает Глеб, но я лишь отмахиваюсь.
Проходит еще минут пять. Все ржут, Дым что-то рассказывает, музыка грохочет, а у меня внутри уже воют самые настоящие сирены. Наконец, не выдерживаю, отвожу руки Милены и поднимаюсь.
— Ладно, Дым, с днем рождения, мне надо уехать.
— Ты чего, Ник? — непонимающе моргает Анвар. — Хватит флексить.
Остальные тоже возмущаются.
— Ник, ты что, меня бросаешь? — обиженно дует губки Милена, но мне пофигу.
Дымов выходит со мной, несу полную хрень про отцовскую машину, отбиваю поднятую ладонь и сажусь в «Дискавери».
Лечу на максимальной скорости. Сколько всего времени прошло? Десять минут, пятнадцать? Она уже ушла домой или где-то еще хромает?
Еду по дворам, специально объезжаю каждый по периметру, вглядываясь в темноту. И наконец вижу знакомую фигурку, медленно бредущую вдоль дорожки. Девушка прихрамывает, и я облегчено выдыхаю.
Нашел!
Она снова набросила капюшон, и мне жаль, что она спрятала свои волосы. Слетаю с сиденья и бегу. Сердце бешено колотится, чуть не выпрыгивает из груди.
— Привет, малы… Эй, глазастая!
Она оборачивается, и я на секунду отшатываюсь от ее дикого вида. Потрескавшиеся очки добавляют трэша, теперь она больше похожа на персонаж из фильмов-антиутопий. Руки прижаты к груди, и я не сразу замечаю, что она держит черного котенка.
Кот черный и сливается с тканью. Тот самый гаденыш, из-за которого она бросилась под колеса «Дискавери».
— Вы? Откуда вы взялись?
У меня чешутся руки снять с нее очки и капюшон, так что сую их поглубже в карманы.
— Не вы, а ты. Меня зовут Никита, и я тот самый урод, который ударил тебя машиной. Вернулся, потому что тебя нужно отвезти домой.
Она смотрит на меня, разбитые очки зловеще поблескивают в свете фонарей. А потом вдруг улыбается, и я только сейчас замечаю, что у нее на губе ранка. Ясно, почему она ее все время облизывает.
Вот опять! Внутри будто бензином облили и спичку бросили.
— Я еще и губу тебе разбил, — подношу руку к ее лицу и тут же убираю. Чувствую себя полным отстоем.
— Я Маша, — отвечает она, — можно Мария.
Протягивает руку, ее ладошка вся в мелких царапинах. Правильно, она когда упала, в асфальт ими уперлась. В машине есть салфетки с антисептиком, надо обработать.
— Садись в машину, я тебя отвезу.
— Спасибо, я дойду сама. Осталось недалеко.
Да, если не хромать, наверное, недалеко.
— Садись, говорю.
— Я дольше буду к машине идти, — продолжает упрямо протестовать.
И правда, дольше. Препираться мы будем дольше. Подхватываю Машу на руки, она негромко вскрикивает: «Никита!» — и у меня по спине пробегает дрожь, когда я слышу свое имя. Как же кайфово у нее получается!
Несу Машу к машине. Она молчит, у меня сердце где-то в спине прыгает.
Осторожно усаживаю ее на сиденье, падаю за руль и все-таки решаюсь.
— Маш, можно тебя попросить? Сними капюшон. И очки…
Она медлит, явно раздумывая, а потом тянет капюшон вниз. Шелковый водопад рассыпался по плечам, и у меня захватывает дух. Сам снимаю с нее очки — осторожно, чтобы они не треснули в моих руках. И замираю.
Два месяца спустя
Маша
Яркое солнце слепит глаза, и они быстро слезятся. Снимаю очки, протираю бумажным платком и глаза, и стекла.
— Что, мажоры сильно достают? — спрашиваю стоящую позади Алину. Шепотом. Не хочется, чтобы нас дергали за болтовню.
— Ну как достают... — отвечает моя новая подруга. — У нас же борьба с буллингом, так что открыто никто не прессует. Но… В общем, все сложно.
Пожимаю плечами. У меня с мажорами все просто. Я их ненавижу.
Те три ублюдка, которые надругались над моей мамой, тоже были мажорами. Избалованными сынками богатых родителей.
«Золотая» молодежь.
Набирается полный рот слюны, хочется сплюнуть, но вокруг слишком много народу.
Мой новый «11-Б» стоит на противоположной стороне как раз спиной к солнцу. Можно перейти и встать возле них, все равно после линейки придется тащиться в класс. Но я, как могу, оттягиваю знакомство с будущими одноклассниками.
Стою на месте. Мне его отсюда хорошо видно, и от этого сердце колотится в груди как ненормальное. Он выделяется среди остальных, потому что это самый красивый парень, которого я когда-нибудь встречала.
Никита Топольский. Он учится здесь, в этом лицее, в «11-Б» классе.
Мы с Никитой не должны были встретиться, никогда. Но два месяца назад он чуть не сбил меня на своей машине, когда я решила срезать круг и пошла через дворы.
Теперь не проходит и дня, чтобы я не вспомнила Никиту Топольского. Только мне нельзя о нем думать. Он сын чудовища. Монстра.
Его отец, Андрей Топольский — один из тех подонков, которые сломали жизнь моей матери. И мне.
Идет торжественная линейка, классы выстроены по периметру перед зданием лицея. «Сотого», самого престижного в столице. Как здесь любят говорить, элитного.
— Дорогие лицеисты, дорогие родители, дорогие коллеги! Сегодня не просто первый день нового учебного года. Сегодня настоящий праздник большой и дружной семьи. Из года в год наш лицей открывает двери для самых достойных и одаренных детей. Будущей интеллектуальной элиты нашей страны! — директор лицея, высокая тетка с идеально уложенной прической, искренне верит в то, что говорит.
Никита с серьезным видом слушает директрису или делает вид, что слушает. Сбоку к нему прилипла девушка — похоже, они вместе. Меня он не видит, я прячусь за головами и смотрю на него. Крепко сцепляю пальцы, облизываю пересохшую губу.
Отсюда вообще всех хорошо видно. Всю мою новую «семью».
— Ага! Точно, она самая. Семейка, — шепчет из-за плеча Алька. — Симпсоны, блин...
— А если их игнорить? — шепчу ей, не оборачиваясь. — Не вестись на провокации. Ты пробовала?
— Конечно, пробовала, — хмыкает Алина. — Рили, это бесполезно. Если элитные захотят, найдут любой повод придолбаться. Но это все фигня, главное, не попасть в Игру.
— В игру? — переспрашиваю с интересом. — Какую еще игру?
— Да никакую, забей, — спохватившись, машет рукой. В голосе беспокойство.
— Уже забила, — киваю.
С семьей и правда перебор. Я как раз насмотрелась перед линейкой и уже успела проникнуться. Достойных и одаренных детей в лицей привезли водители с охраной. От машин они шли как боги.
В этом семействе наследных принцев и принцесс я тяну максимум на незаконнорожденную дочь конюха и поломойки. Как и остальные ауты*.
Ауты — это мы с Алькой. Так «элитные» называют тех, кто учится по льготе. Могли бы сразу назвать дном, но, видимо, не позволяют остатки совести.
Мама Альки работает в бухгалтерии, для детей сотрудников в лицее действует льгота. Полная стоимость обучения зашкаливает, поэтому моя мама тоже вцепилась в эту льготу.
— Вон там, видишь, двое с краю стоят? Это Макс Каменский и Севка Голик, тоже ауты, — сбивчиво шепчет в самое ухо Алька.
Всего нас, аутов, в «11-Б» классе четверо. Я, Алька, Макс и Сева. Макс спортсмен, Севка задрот**. Макс — чемпион среди юниоров по вольной борьбе, его взяли по государственной квоте. Севка — сын профессора, друга владельцев лицея. Все это я узнаю от Алины.
С ней меня познакомила мама, и на линейке мы остались стоять возле трибуны. Алька, как и я, не спешит встречаться с одноклассниками, хоть учится с ними с восьмого класса.
— Сто раз говорила матери, переведи меня в обычную школу, — снова шепчет Алина на ухо, — а она мне: «Ты не понимаешь! Тут такоо-ой уровень!»
То же самое я слышала от мамы, когда она начинала уговаривать меня на «сотку». И каждый раз это заканчивалось ссорой. Пока один разговор все не изменил.
— Ты неправа, Мышка, они такие же дети как все. Как все люди. Есть хорошие, есть плохие, — попыталась доказать мама. — Независимо от толщины кошелька их родителей.
— Да? Серьезно? — я не могла успокоиться. — Ты забыла, что такие вот люди с тобой сделали?
— Нет, не забыла, — мама побледнела, и мне стало стыдно. — Только дело не в том, что они были из влиятельных семей, Машунь. Они сами по себе оказались мерзавцами. И я тоже во многом виновата.
— Ты? Что ты такое говоришь, мама!
— Да, виновата, — упрямо повторила она, — мне не следовало соглашаться на продолжение вечеринки, как Катя меня ни уговаривала. Даже твой папа сказал, что дело развалят в суде, если я признаюсь, что пошла с ними добровольно. Меня могли обвинить, что я их сама спровоцировала.
— Так почему же пошла?
— Я… — она запнулась, — я была влюблена. Просто до звездочек в глазах.
— В кого, мам? — теперь уже я побледнела и запнулась, потому что знала ответ. — В одного из них? В моего возможного…
И замолчала. Не могу назвать отцом никого из тех троих, не поворачивается язык.
Мама беспомощно кивнула и закрыла руками лицо.
— Меня тогда многие поддержали. И из, как ты их называешь, мажоров тоже. Если бы я не уступила, не поддалась на уговоры родителей и не забрала заявление, все могло сложиться по-другому.
— Ты жалеешь? — подняла я голову. — Жалеешь, что уехала и вышла замуж за папу? Разве тебе было с ним плохо?
— Не поэтому, — покачала она головой, — а потому что без нас он был бы счастливее.
Мы помирились, я согласилась поступить в одиннадцатый класс и закончить лицей, в который ее пригласили преподавать английский язык. И где учатся дети всей столичной элиты от депутатов и чиновников до звезд шоу-бизнеса.
Самый престижный. Элитный. «Сотый».
Но я сделаю все, чтобы не дать повода ни одному высокомерному ублюдку. И к встрече с новым классом сегодня полностью готова.
На мне очки с толстыми стеклами, я специально перестала носить контактные линзы. Обожаю свой диагноз — миопия высокой степени надежно прячет меня за очками.
Волосы затянуты в хвост, одежду даже парадную я ношу только оверсайз, и она висит на мне мешком. Самое то для элитного лицея.
Мама сначала ругалась, потом плакала. Ей очень хотелось, чтобы я пришла в лицей красивой и нарядной.
— Машка, на кого ты похожа? Мы же купили и платье, и юбку, зачем ты надела эти уродливые штаны? Ты же девочка, а не андрогин!
— Зато никто не посмеет сказать, что я в таком виде могу кого-то спровоцировать, мам.
— Маш… Это крайность, разве можно так буквально все воспринимать? — растерянно прошептала она.
Но я отмолчалась, и маме пришлось уступить.
— В нашем лицее работают прекрасные высококвалифицированные учителя… — голос директрисы звучит торжественно-победно.
Это правда, мама три раза ходила на собеседование, потом ее проверила служба безопасности. И после всего с ней еще лично встречались владельцы лицея Волынские.
Как будто ее не учителем английского языка брали, а готовили в секретные агенты.
Линейка скоро закончится, у меня от страха потеют ладони. Вытираю об широкие штанины, но они снова становятся влажными. Я не трусливая курица, но я боюсь.
Не боюсь быть аутом. Не боюсь мажоров. Не боюсь требовательных учителей и сумасшедшей нагрузки, которую тут обещают на каждом шагу.
Я боюсь встретиться с ним. С тем, кто уже два месяца прочно засел в голове. Боюсь и одновременно жду нашу встречу.
Голос директрисы вдруг становится вполне человеческим, там даже сквозят плаксивые нотки:
— Пусть знания, полученные в нашем лицее, станут прочной основой для дальнейшего образования, а умения и навыки помогут вам во взрослой и самостоятельной жизни!
Хлопаем в ладоши. Наконец-то закончились нудные пустые речи. Над площадкой поднимаются гроздья из желтых воздушных шаров — их уже давно не выпускают в небо. Школы и лицеи страны борются за экологию.
Шары красиво колышутся колоннами вокруг входа в лицей. Звучит музыка, все живо переговариваются, разбиваются по группкам и направляются в здание. Внезапно становится тихо.
Над желтыми колоннами всплывают два больших шара — фиолетовый и красный. Алька меняется в лице. Лицеисты переглядываются, в направленных на шары взглядах замечаю интерес, волнение и, кажется, зависть?
— Игра, — шепчет Алька, прижимая ладони к щекам, и беспомощно оглядывается вокруг.
У нас у обоих одновременно пиликают телефоны. Достаю свой, свайпаю. Вокруг меня парни и девушки лезут в карманы и сумки. Почти весь лицей пялится в телефоны.
Залипаю на экран. В мессенджере висит сообщение от безымянного пользователя.
«Открыть».
На фиолетово-красном фоне всего два слова:
«Игра начинается».
***
— Ребята, в нашем классе новенькая. Маша Заречная, прошу любить и жаловать! — кураторша Елена Игоревна подталкивает меня за плечи, и я оказываюсь в центре класса.
Ощущение, будто стою голая. Чувствую на себе оценивающие взгляды под шепотки одноклассниц. Так и подмывает поднять руки и покружиться, чтобы им было лучше видно.
Алька смотрит сочувствующе, лица двух остальных аутов ничего не выражают. Спортсмен Каменский, явный пофигист, равнодушно отворачивается к окну. Севка в очках, как и я, за ними ничего не поймешь.
Похоже, ауты «сотого» лицея предпочитают выживать в одиночку.
Остальные молча смотрят, но мне достаточно одного взгляда, от которого хочется закрыться руками, спрятаться под парту. А лучше, выскочить в коридор и бежать пока хватит сил.
Никита подается вперед и ввинчивается в меня шокированным взглядом. Его губы беззвучно произносят мое имя, а у меня ладони снова покрываются липким потом.
Я готовилась к этой встрече, как только узнала, что Топольский учится в «11-Б». Но не думала, что сердце будет так бешено стучать, а пол под ногами превратится в палубу корабля, попавшего в десятибалльный шторм.
Никита смотрит, я стою и не могу сдвинуться с места.
— Маша, я же сказала, садись, — слышу, как сквозь вату, голос куратора.
— Она еще и глухая, — смешок со стороны. Ну да, у нас же семья.
— Это она Топольского увидела, — говорит насмешливо девица у окна и поворачивается к девушке, с которой сидит Никита. — Смотри, Милена, уведет глазастик твоего Ника!
Кое-кто из девочек прыскает, видимо, всеобщей любовью Милена не пользуется. Она стреляет в говорившую неприязненным взглядом, но молчит.
Никита тоже молчит, и у меня начинают гореть щеки.
Пробираюсь на свое место. Кураторша указала на стул рядом с Севой. Элитных не садят с аутами?
Сердце пропускает удар за ударом с таким трудом, будто каждый раз — последний. Все-таки, мне не показалось. Все-таки, они вместе, и Милена — девушка Топольского.
Не могу не признать, что смотрятся они идеально. Милена очень красивая, а еще и ухоженная, как будто каждое утро начинает с салона. Хотя, может и начинает, откуда мне знать.
Для такого, как Никита, это важно, потому что теперь в его глазах я явно вижу разочарование.
Он, наверное, думал, что это наша с мамой квартира, когда привел меня домой.
— Ты дочка нашей новой англичанки? — снисходит Милена и одаривает меня выжидательным взглядом.
— Маша — дочь Заречной Дарьи Сергеевны, вашей новой учительницы английского языка, — отвечает за меня кураторша. — Мила, а ты опять пересела?
— Мне там плохо видно, Елена Игоревна.
— Ну тогда ты садись к Голику, поближе к доске, а Маша пусть сядет к Никите.
— Нет, — испуганно вскидываюсь, и вижу, как меняется в лице Топольский, — пожалуйста, можно мне на первую парту? Я правда плохо вижу.
— Ладно, Маша, сиди с Севой, — сочувственно кивает кураторша. — А ты, Мила, марш на свое место. И чтобы я тебя не видела возле Топольского. Алиса, поменяйся с ней.
Милена — она, выходит, Мила? — меняется местами с такой же ухоженной блондинкой. Никита не обращает на них никакого внимания и продолжает сверлить меня взглядом. Сажусь за стол и чувствую затылком этот взгляд.
Да, Топольский, я аут. Я не живу в элитной «башне» престижного жилого комплекса. Я одета в одежду, купленную на распродаже. И я очень, очень стараюсь забыть, как ты поцеловал меня в лифте.
*от англ. оut — вне, из
**человек, который много времени проводит за компьютерными играми (сленг).
Два месяца назад
Никита
Она такая красивая, просто отвал башки. Не могу удержаться, рукой касаюсь волос — мягкие, шелковые. Все как я себе представлял.
Отвожу их назад, у нее очень нежная шея. Кожа на руках зудит, так дотронуться хочется. Но не хочется пугать Машу, она и так смотрит настороженно.
Разве что совсем немного, чуть-чуть, я только попробую…
Беру за подбородок, меня уже кроет нехило. Прижимаюсь губами к ее губам, и тут же в грудь упирается рука, а затем раздается отчаянный визг.
Одновременно вздрагиваем и отлипаем друг от друга. Это орет кошак, которого я нечаянно придавил. Машка опускает глаза, ее щеки горят, и я готов спорить на будущий отцовский «Кайен», что она еще ни с кем не целовалась.
Вот это мне повезло! Такая девочка, и ни с кем еще… Мне нравится, как она неловко отворачивается, как краснеет. Я уже забыл, когда такое видел в последний раз. А нет, вру, видел. Сестра Анвара, ей тринадцать лет, всегда краснеет, когда здоровается со мной, очень стеснительная девочка…
Я бы всю ночь сидел в машине и целовался с Машей, но она смущенно бормочет, что ее ждет мама, ждет и волнуется. Как в доказательство громко звонит телефон, и я замечаю, что экран тоже покрыт трещинами.
— Да, мамочка, я уже возле дома, — Маша прижимает его к уху, а я завожу двигатель.
— Я должен тебе новый телефон, — говорю, — и очки.
— У меня дома есть запасные очки. У этих оправа целая, я закажу новые линзы.
Еду медленно как только могу, но два дома мы проезжаем за минуту. Помогаю Маше выйти, она доверчиво хватается за мой локоть. И я снова беру ее на руки.
— Никита, не надо, я сама дойду, — Маша шепчет в ухо, а у меня бомбит в висках и затылке.
Хорошее «не надо», когда рука за шею обнимает, а нежное личико прямо возле моего лица. Мы даже касаемся кожей друг друга. Ну да, вот так взял и отпустил.
Маша дышит прерывисто, будто всхлипывает. Кот, которого она второй рукой прижимает к груди, начинает недовольно мяукать.
— Мне надо домой, — шепчет на моих руках Машка таким тоном, будто просит утащить ее на необитаемый остров.
— Сейчас, еще немного, пожалуйста… — бормочу, потираясь щекой об ее скулу, потом об висок.
С трудом заставляю себя отлипнуть. Несу Машу в подъезд, захожу в лифт и осторожно ставлю на пол.
— Какой этаж?
— Седьмой.
Это «башня», в ней двадцать этажей. Нажимаю на кнопку верхнего и прижимаюсь лбом ко лбу девушки. — Маш… Давай еще раз, ммм? Пока доедем…
Она нерешительно моргает, а потом вдруг сама ко мне тянется. И я чуть ли не стону, когда ловлю ее губы.
Это охренительно просто. Они такие податливые, пухлые, вкусные. Запускаю руку в волосы и помогаю себе, придерживая ее за затылок.
Боюсь сорваться и начать целоваться по-взрослому. Но и сдержаться тяжело, я просто улетаю от нее. От того, как тонко и нежно она пахнет. Как сначала несмело трогает пальчиками мое плечо, а потом уже смелее берется за рукав футболки, подаваясь навстречу. Как прерывисто дышит, когда я отодвигаюсь, чтобы перевести дыхание.
Даже кот затыкается у нее на руках.
И когда нас отбрасывает друг от друга требовательным звонком телефона, я всерьез жалею, что мы сейчас не в лифте Бурдж-Халифы. Там сто шестьдесят три этажа. Хотя, наверное, мне и этого было бы мало.
***
— Мам, я уже в лифте, — Маша отключает вызов и щурится на панель. — Никита, почему мы так долго едем?
— Разве долго? — загораживаю спиной панель, а сам нажимаю на «семерку». Лифт останавливается, потом едет вверх.
Хм, это сколько раз мы спускались и поднимались?
Седьмой этаж, дверь в квартиру открыта, на пороге нас ждет женщина. Одного взгляда на нее достаточно, чтобы понять, кому дочка обязана шоколадными глазами и густыми волосами.
Красивая, ухоженная. Сколько ей лет? На вид больше на старшую сестру похожа, чем на маму.
Смотрит на меня, потом на Машку, во взгляде одни вопросы, а еще неприкрытая тревога.
— Это моя мама, Дарья Сергеевна, — Маша поспешно разрывает неловкую паузу. — Мам, это Никита. Мы недавно познакомились. Он мне помог дойти домой, я опять разбила очки. И еще вот… — она отрывает от толстовки перепуганного кота.
Шоколадные глаза Дарьи Сергеевны скользят по моему лицу. Что ж я так волнуюсь-то?
— Здравствуйте! Очень приятно, — хорошо, хоть нужные слова в памяти всплывают.
Легкая улыбка касается губ, Машкина мама приветливо кивает.
— Добрый вечер, Никита. Проходите.
Как будто для них в норме дела поздние гости. Маша входит первой, плетусь за ней на ватных ногах. Чувствую себя примерно, как этот блохастый кошак, которого мы притащили с улицы.
— Мышонок, где ты взяла котенка?
Мышонок? Мышка, значит, Мышь… А ей подходит!
— На улице. Его чуть машина не сбила, он там пропадет, можно его оставить, мам? Пожалуйста…
Дарья Сергеевна смотрит на меня с таким видом, будто хочет спросить: «А этого чела ты оттуда же притащила?»
Нет, так не годится, нужно сказать правду. Даже если она ни о чем не догадывается, пусть лучше узнает от меня, чем от дочки. Нужно только выбрать момент.
— Давай его сюда, — Дарья Сергеевна вздыхает и забирает котенка, тот сразу начинает громко урчать. А у нас только орал и мяукал. — Мышка, переодевайся. Никита, мойте руки и идите в кухню. Вы будете чай или кофе?
Когда выхожу из ванной, Маша-Мышь уже на кухне. Сидит возле котенка и смотрит, как тот лакает из пластикового судочка молоко.
При ярком свете лучше видно, сажусь и украдкой ее рассматриваю. У Маши очень красивые руки с длинными, как у пианистки, пальцами. И зачем она одевается как пацан? Сейчас на ней футболка с шортами, и я залипаю на стройные ножки.
Она вся такая аккуратненькая, ладная. Жаль только, что снова в очках. Толстые линзы уродуют глаза, они кажутся маленькими и злыми.
Быстрым взглядом обвожу кухню. Уютно. Может, не так круто, как у нас или у Мамаевых, но на уровне. Все светлое — от мебели до жалюзи на окнах. Много цветов.
Маша садится за стол напротив меня и поглядывает на мать. Пока та разливает чай по кружкам, глазами указываю Мышке на очки. Ее щеки розовеют, а у меня по венам бегут огни.
Она вспомнила лифт, клянусь, потому что я тоже его вспомнил. Моя Мышь снимает очки, кладет рядом на стол и поднимает на меня глаза. Они большие и влажные, как у лани, и у меня снова частит пульс вместе с сердцем.
Пахнет лимоном и выпечкой, на столе появляются булочки с изюмом и маком. Дарья Сергеевна садится рядом с нами и складывает ладони домиком.
— Никита, расскажите, как вы с Машей познакомились? Ваши родители не волнуются? Уже достаточно поздно.
Слышу только первый вопрос. Маша смотрит на меня настороженно. Понятно, не хочет испортить первое впечатление. Рассказать, как есть, или сочинить что-нибудь? Давай, Ник, решайся. Не будь законченным козлом.
— На самом деле, — говорю севшим голосом, — на самом деле это было не совсем знакомство.
Приходится прокашляться.
— Да? — красивые брови взметаются вверх, — это как?
— Я сбил вашу дочь, — выпаливаю, кровь предательски бросается в лицо. Во рту мгновенно пересыхает, но я героически удерживаюсь от глотка чая.
— Что значит, сбил? – все еще не понимая, переспрашивает мама Маши.
— Очень просто. Ударил машиной. Прав нет, мне еще нет восемнадцати, так что…
— Мам, — Машка притрагивается к руке матери, сжимающей чашку.
Но меня уже несет. Даже не думаю останавливаться. Впервые в жизни чувствую драйв от того, что говорю правду. Пересказываю случившееся от начала до конца, ничего не приукрашиваю и не останавливаюсь даже тогда, когда не мешало бы и притормозить.
— Я не из благородства вернулся, мне ваша дочь понравилась. Очень понравилась, — выпаливаю.
Стараюсь не смотреть на Машу, слишком обжигает взгляд распахнутых потемневших глаз.
Дарья Сергеевна недоверчиво смотрит на меня. Уверен, ей сложно переварить такую инфу.
— Мы можем вызвать полицию, если хотите. Можем набрать отца, он в Австралии, там как раз день. Я готов, — ну, тут я, конечно, загнул. Не готов. Не хочется остаться без денег и без машины. Но выбора я себе не оставил.
В воздухе повисает тишина. Гнетущая и неопределенная. Отхлебываю чай.
— Положим, полицию мы вмешивать не будем, — Дарья Сергеевна берет в руки чашку, — а с вашим отцом я бы поговорила. Дайте мне его номер. Как его зовут?
Разве я себя не назвал? А, это она про отца, не про меня.
— Андрей. Топольский Андрей Григорьевич.
Смотрю на ее руки. У мамы Маши такие же длинные пальцы, как у ее дочки, у них это семейное. Словно в замедленной съемке вижу, как они разжимаются, чашка падает на пол. От звона разбитого стекла спящий котенок подрывается и в страхе распушивает хвост.
Ну да, мой отец — депутат облсовета, но он не ест людей. Странно, что она так реагирует. Даже то, что я сбил Машу, походу, вставило меньше.
Женщина резко встает, прижимает ладонь к губам и отходит к окну.
— Мам? — Маша привычным жестом надевает очки и удивленно смотрит на мать. Подходит, трогает за локоть. — Мамочка, ты чего?
Непонимающе моргаю, мечусь взглядом от Мышки к ее матери и обратно. Что вообще здесь происходит?
— Тебе лучше уйти, Ник, — тревожным голосом говорит Маша.
— Да, Никита, — эхом отзывается Дарья Сергеевна, — вы идите. Спасибо, что привели Марию.
— Ладно, — ничего не понимаю, понимаю только, что действительно лучше свалить. Хотел еще спросить, напишет ли она на меня заявление, но передумал. Потом у Мышки спрошу.
— Не волнуйтесь, я не стану беспокоить вашего… ваших родителей, — как будто читает мои мысли Дарья Сергеевна.
С трудом вспоминаю положенные при прощании вежливые фразы и медленно иду к выходу. Уходить не хочется. Маша идет за мной. Молчит, расстроенная. Поворачиваюсь и протягиваю руку.
— Дай, плиз, свой телефон. Только сними блок.
В очках она, конечно, совсем другая. Но мне все равно нравится, надо потом спросить, почему она не носит линзы. Потом, сейчас не время.
Мышка протягивает телефон, вбиваю свой номер, пишу «Ник Топольский».
— Позвони, когда мать успокоится. Я не буду спать, пока ты не позвонишь или не напишешь, ок?
Вкладываю телефон обратно в руку, а потом быстро снимаю с нее очки и прижимаюсь к губам. Внутри гулко ухает, в животе холодеет. Будто я впервые с девочкой целуюсь, офигительные ощущения!
Она отшатывается испуганно, но я уже иду к лифту. Не оборачиваюсь, хоть знаю, что она смотрит на мою спину. Инстинктивно расправляю плечи.
Смотри, Мышка, тут есть на что посмотреть. Спасибо отцу, что с горшка меня с собой по тренажерным залам и бассейнам таскает.
Плавание, футбол, тренажеры. Благодаря им с шириной плеч, прессом и рельефом у меня порядок.
Веса маловато, но отец говорит, что точно таким же в семнадцать был. А теперь в тридцать девять его спокойно можно снимать в рекламном ролике любого фитнес-центра.
***
Всю дорогу домой думаю о них. Странные они обе, конечно. Мышка красивая такая, а как будто прячется за очками и отстойным шмотом. Хотя раз они живут в таком районе, то и одежду нормальную могут себе позволить. Значит, она нарочно это делает?
