АНТОЛОГИЯ САТИРЫ И ЮМОРА РОССИИ XX ВЕКА
Семен Теодорович Альтов
Серия основана в 2000 году
С июня 2003 г. за создание «Антологии Сатиры и Юмора России XX века» издательство «Эксмо» — лауреат премии международного фестиваля «Золотой Остап»
Редколлегия:
Аркадий Арканов, Никита Богословский, Владимир Войнович, Игорь Иртеньев, проф., доктор филолог, наук Владимир Новиков, Лев Новоженов, Бенедикт Сарнов, Александр Ткаченко, академик Вилен Федоров, Леонид Шкурович
Главный редактор, автор проекта Юрий Кушак
Дизайн обложки: Ахмет Мусин, Павел Альтов
Фотоальбомы — из личного архива автора
Рисунок на обложке художника Александра Сергеева
Юмор дает шанс выжить в цивилизованном обществе.
Альтова тянет к абсурду, отчего написанное так узнаваемо. Идиотизм — форма существования, к которой стремится любое общество.
Автор придумывает и умело раскручивает необычные ситуации. Всегда есть сюжет, история, что в литературе подобно мелодии в музыке.
Мы живем в эпоху торжества искусства над разумом. Смех стол продуктом коммерческим и предлагается в ассортименте, на любой вкус.
Юмор Альтова предполагает наличие головы. Поэтому книга, боюсь, не для всех.
Не секрет, что слова даны человеку, чтобы выражать мысль. Или скрывать ее отсутствие.
У Альтова текст заканчивается там, где кончается мысль. Он не смешит, не старается сделать понятное по-эстрадному доходчивым! Не считает читателя глупее себя.
Семен Альтов тридцать лет пишет и читает. Читает и пишет. Наверно, до высокой литературы так и не поднялся. Но и до сегодняшней эстрады не опустился. Альтов — это юмор с человеческим лицом.
Творчество Альтова удачно легло на голос. Густой низкий бубнеж обернулся характерной краской. Говорят, его голос мужчин успокаивает, женщин возбуждает.
В книге нет злободневности. Поэтому написанное двадцать, тридцать лет назад и сегодня читается и слушается.
Альтов придумывает интернациональные ситуации, в которые может попасть любой человек на этой земле. Поэтому переводим на другие языки.
Альтов относит себя к петербургской школе юмора, значит, отсутствует агрессивность. Считает: юмор должен смягчать нравы.
Автор всегда иронично относился к себе, поэтому не добился того, чего добиваются те, кто относится к себе очень серьезно.
Тем не менее награды Родины есть.
Лауреат международного фестиваля «Золотой Остап», 1995 год.
Поцелуй президента Путина в ноябре 2000 года.
Звание заслуженного деятеля искусств Российской Федерации, 2003 год.
Книга рассчитана на неширокий круг читателей, сохранивших нормальное чувство юмора.
Максим Разворляев-Фактический
Люди живут долго, но быстро. Есть проблемы с воспоминаниями.
Вытащить навскидку… год 1986-й!.. Пусто.
1992-й!.. Тишина.
Обидно.
Если осталось в памяти, значит, вспышка сработала и кадр хранится до конца дней.
Автобиография — картинки по памяти.
Родился в 1945 году во время эвакуации в Свердловске.
Вместо кроватки — эмалированный таз.
С сосками в войну было плохо. Говорят, с упоением сосал хвост селедки. С детства ни в чем себе не отказывал.
Первые шесть месяцев прожил в Свердловске, потом собрал вещи и рванул в Ленинград. Навсегда.
Пятидесятые. На даче под Ленинградом двоюродный брат пяти лет усаживался в пыли на дороге. Набивал рот камушками и щебнем. Запивал фиолетовыми чернилами. В жизни не видел более счастливого фиолетового лица. Где брал чернила — загадка.
Наказывали брата сурово. Плакал вместе с родителями. Через пару дней его находили в пыли на дороге, пирующего с чернилами, щебнем и девочками.
Ребенка лупили, запирали в комнате. Выходил на свободу — и опять за свое!
Очевидно, растущему организму не хватало кальция. И чернил.
Пятидесятые. Мне десять лет. «Лисий Нос» — дачное место под Ленинградом. В трехэтажном доме каждый угол сдавался на лето. Набивалось двадцать семей.
По вечерам дети собирались вокруг тети Лизы. Скрипучим голосом тетя рассказывала леденящие душу истории.
(Это был пересказ жутковатых рассказов Эдгара По. Золотой паук», который питался кровью, светился в ночи, и другие ужастики.)
После «вечерней сказки» дети дружно орали во сне. Папы и мамы трясли детей, а тем чудились щупальцы паука. Крик нарастал. Дом содрогался от ужаса.
Родители стали гонять тетю Лизу. Она меняла пароли, явки. Дети пробирались к ней хоть на край света. По ночам дом от криков ходил ходуном.
Сама тетя Лиза, избавившись от кошмаров, спала сладким сном.
Шестидесятые. Учусь во втором классе. Дом на Бородинской улице. В огромной парадной играли в футбол. Лифт. Будка лифтерши.
Старуха сидела внутри неподвижно. Как неживая.
Возвращаюсь из школы. За стеклом в будке темно. Значит, бабуля ожила, в туалет все же вышла.
Беспечно плюю на стекло. Отворяется дверца, старуха шипит: «Ага! Плюем на старших!»
Жутковато, когда неожиданно. Пулей на пятый этаж. Мать заподозрил»: «Что случилось?» В детстве врал плохо. Повинился.
«Пойди извинись!»
Спускаюсь. Стучу в будочку. Тишина. За стеклом темно. Лифтерша вышла. Ждать, чтоб извиниться?! Это нужно мне или ей?
В сердцах плюю на стекло. Дверца распахивается: «Ага! Плюем на старших!»
Я бегом наверх. Мать спрашивает:
— Извинился?
— Не успел. Я еще раз плюнул.
— Извинись дважды.
Я маленький, но с головы до пят злой. Рву дверь на себя. Старуха перепугалась: «Родненький, плюй сколько хочешь!»
Как обещал маме, извинился два раза.
Согласитесь, плевать куда приятней, чем извиняться!
Сколько в мире радостей, в которых отказываешь себе из-за хорошего воспитания!
Шестидесятые. Живем в коммуналке. Тридцать человек. Общая кухня. Два туалета. Один телефон. Нормально. Кто же знал, что ЖИТЬ МОЖНО ИНАЧЕ.
В третьем классе мальчик приглашает на день рождения. Комната — накормили. Коридор — поиграли.
Вижу еще две двери.
— А кто там живет?
— Мы.
— Погоди. Мы вышли из этой комнаты. А кто здесь живет?
— Мы.
— А в этой комнате (третья дверь)?
— Мы.
Дома говорю маме с ужасом: «В классе учится ненормальный мальчик! Представляешь: три двери — и он говорит, что везде живут они!»
Для нас тогда было: дверь — семья, дверь — семья!
Шестидесятые. Учусь в техникуме.
Набедокурил. Был вызван к директору. Инвалид войны, дядька с орденом на груди и вмятиной на лбу приказал: «Возьмешь дрова во дворе и отнесешь к титану».
Я вышел из кабинета и зарыдал. Техникум на Проспекте Обуховской обороны. Кинотеатр «Титан» на углу Невского и Литейного. Это километров пятнадцать пешком. Дело не в тяжести дров. Чем бессмысленней приказ, тем он унизительней!
Ребята, выяснив, куда я собрался с дровами, обхохотались.
Потом объяснили: титан — это железная печь на первом этаже техникума. (Тогда было печное отопление.)
Прежде чем почувствовать себя униженным, убедись, что тебя унизили.
1959 год. Помню год точно. Первая американская выставка в Москве.
Тогда еще ни «Битлз», ни американского кино и в помине не было! Знали из газет: водится на земном шаре «американский агрессор». Лязгающее словосочетание не столько пугало, сколько подманивало. Продвинутые имели честь жевать жвачку. За сигарету «Мальборо» девушка была готова на все! Интерес к Америке был.
И вот первая выставка этой самой Америки. Территория небольшая. Народу полно.
Очередь за кока-колой свернулась спиралью. Шарканье подошв и тишина. Губы стиснуты — не расплескать бы слюну! Мы слышали о божественном этом напитке, в котором растворено счастье.
Дорвавшись, делали два-три глотка, остальное сливали в бак и плевались. Лимонад-то наш был вкусней и привычнее! Тут мы их обошли!
На выходе под ногами шуршали куски упаковочного полиэтилена. У нас этого добра еще не было.
Кто-то нагнулся и оторвал кусок пленки.
Как по команде люди бросились на полиэтилен, вырывая куски друг у друга. Молча бились за пленку. Хотелось унести с собой кусочек Америки. Мне достался обрывок 20 на 50 сантиметров.
Что только на обмен в школе не предлагали! Я выжидал. Это были детские ценные бумаги. Стоимость их только росла, как у фантиков (конфетная обертка, сложенная конвертиком).
Я читал сквозь полиэтилен книги! Смотрел сквозь него на солнце! Отрывал кусочки, жевал! Да мало ли что мог себе позволить в 1959 году обладатель полиэтилена!
Семидесятые. Водопроводчик у нас дома на улице Марата закончил работу. Интеллигентная мама спрашивает:
— Сколько я вам обязана?
— Дашь на «маленькую», и хорош!
— А сколько стоит «маленькая»?
…Водопроводчик начал хватать ртом воздух и, крестясь, пятясь задом, выпал за дверь. Он впервые увидел вблизи существо, которое не знает, сколько стоит «маленькая!» Больше этого водопроводчика мы не видели. Мог быть разрыв сердца.
Девяностые. Лечу на выступление в Свердловск.
Отцу за восемьдесят.
«Найди улицу Шейкмана. Третий дом от угла. Последний этаж. Два левых окошка. Там ты родился».
После концерта ночью отвезли на улицу Шейкмана. Оставили одного. Отсчитал третий дом от угла. Последний этаж. Два теплых крайних окна. В ту далекую зиму оттуда увидел свой первый снег.
Растрогался, навернул слезу. В гостинице с чувством выпил водки.
Подробно рассказал отцу, как навестил место рождения.
Описал девятиэтажный дом, два окна…
— Сколько этажей?
— Девять.
— Почему девять? Было пять!..
(На месте старого дома построили новый.)
Выходит, слезу ронял не по адресу.
А все равно было приятно.
По рассеянности несколько раз мог расстаться с жизнью. Из-за той же несобранности не довел до конца.
ПЕРВАЯ ПОПЫТКА. Мне пять лет. Вывезли к морю. Новый Афон.
В слезах вбежал в комнату: «Мама, мама! Шнелька не дает взять красивого червячка!»
Дворняжка с лаем носилась кругами, не давая взять в руки гадюку…
ВТОРАЯ ПОПЫТКА. Мне шесть лет. Коммуналка, угол Загородного и Бородинской. Тридцать жильцов. Родители оставили меня у соседа дяди Кости. Моряк, он жил в тельняшке. Комнатка узкая. Я на диване читаю букварь. Дядя Костя ставит на табурет чайник с крутым кипятком. Я откладываю букварь, нагибаюсь за кубиком. Задеваю чайник. Чайник пятилитровый. Мне повезло: лилось туманно, из носика. Я завопил. Дядя Костя был ловкий матрос. Содрал с тельца одежду, растопил на мне кусок масла. Детская кожа вздулась гигантскими пузырями. Голова кружилась. Казалось, связка воздушных шаров поднимет меня к потолку…
До сих пор вижу в дверях любопытные лица соседей. Запомнил, где чья была голова.
Столько лет прошло, а следы на теле остались. По ним меня узнают читатели…
ТРЕТЬЯ ПОПЫТКА. Я уже не мальчик. Институтская практика. Завод имени Шаумяна.
(Варили масла, смазки. Все жирное, скользкое. Бедные тетки, уставшие мыться, лоснились, как шпроты. С тех пор не ем шпрот.)
Опытная установка. По стеклянным трубочкам, соединенным резинками, текло, смешивалось и что-то полезное получалось на выходе. Один из компонентов — серная кислота 98 процентов.
Однажды почему-то перестала течь кислота.
Я молотком легонько стучу по резинкам.
(Кстати, до сих пор так чиню все. Не работает — постучи молотком. Иногда оно чинится.)
Тюк-тюк. Тюк-тюк. Стучу молоточком по трубочке с кислотой, мурлычу под нос. Резина трескается, струйка кислоты прицельно бьет в глаз!
От кипятка тогда спас матрос дядя Костя. В этот раз оказался поблизости слесарь по имени Сергей. Он схватил пожарный шланг и сшиб с ног струей воды в пять атмосфер из брандспойта. Я закрывался руками, катался по полу, орал.
Сергею не удалось выбить мне глаз, зато концентрация кислоты в нем опустилась до уровня допустимой
Творческие люди вне профессии опасны для себя и для общества. Всегда кто-то должен быть рядом. Не обязательно муза. Слесарь. Пожарник. Желательно врач.
Я прошел через все. В том числе через это.
В пятнадцать лет занимался боксом. Тренировались в общежитии «Корабелки» у метро «Автово».
Ринг в подвале. Из мужской раздевалки надо по коридору пройти мимо женской душевой. А как пройти мимо, когда тебе нет двадцати?!
Темная дверь душевой, продырявленная, как звездное небо. Завхоз, матерясь, раз в неделю менял у двери филенку. Наконец на болтах привернули металлический лист. Наутро дверь была пробита поперек и вдоль, будто прошита автоматной очередью сексуального маньяка.
Студентки знали, что моются не одни, гордились молодыми телами. Горячие взгляды парней доводили воду до кипения. В душевой девичий смех звучал звонче, чем при обычном, никому не нужном мытье.
Одним глазком прикоснувшись к прекрасному, ребята врывались в спортзал разогретыми. На ринге дрались яростно, до крови.
Тренер хвалил за спортивную злость.
Но стоило выехать на соревнования, боксеры становились вялые, никакие. Не было стимула.
Тренер психовал, он никак не мог понять, почему мужской характер проявлялся только в подвале!
Семидесятые. Технологический институт имени Ленсовета. Мне двадцать.
Возраст, когда после касания женской груди в автобусе сутки колотит.
…Вхожу в комнату комитета комсомола. За столом члены бюро комсомола с кумачовыми лицами передают друг другу листки. Сопят, потеют, на вопросы рядовых комсомольцев не отвечают. Картина «Комсомольцы читают закрытое письмо Ленина к Брежневу». На самом деле это была перепечатка порнографического романа «Графиня Гамиами». Тогда с порнографией было плохо. В сексе до всего доходили своим умом. Методом проб и ошибок.
Очередь на «графиню» дошла через месяц. Дали на два часа. Совпало с лабораторной по химии. Начинаю читать — не идет! Как представлю — голова кружится. Да еще запах лаборатории! Теряю сознание. Так и не дочитал!
Богатое воображение, потом пригодилось в творчестве.
В институте знакомился с девушками нестандартно. Выбирал жертву. Месяц сверлил глазами. Когда высверливал насквозь, оставалась формальность. А ключевую фразу сплести талантливо — нет проблем!
После месяца артподготовки подхожу к мирно пасущейся в вестибюле студентке и давлюсь фразой: «Не хотите пойти на концерт органной музыки?!» (Староиндийское начало, ведет к победе в три хода!)
Бедняжка оглянулась по сторонам: «Вам кого?»
— Вас!
Судя по технике бега, у девушки был первый разряд.
Самое смешное: я сам в жизни не слушал органа, толком не представлял, как он выглядит! Но был уверен: незнакомка все отдаст за органную музыку! Идиот!
Психиатр поставит диагноз: неадекватное восприятие жизни формирует душевнобольного. Либо творческую личность.
Все шло по плану. От глупости через идиотизм к профессии писателя. Ситуации, в которые попадал сдуру, оставалось грамотно записать.
Фраза «А не пора ли на концерт органной музыки?» в институте стала крылатой. Она служила приглашением дамы в постель.
Если у метро слышалось жеребячье ржанье — не сомневайтесь: Соколов и Шпильфогель в институте. Оба с прекрасным чувством юмора и желанием жить со всеми подряд.
…Племенные жеребцы с мокрыми от смеха глазами стоят на лестнице.
— Сенька, сдохнуть можно!.. Тестируем девок на половую зрелость! Смотри!
В руках у «экспертов» спущенный воздушный шарик, напоминающий фаллос, которому уже все равно. Студенткам предлагалось потрогать опытный образец.
Чуя подвох, девицы отказывалась. После клятв, что не последует гадость, осторожно касались.
От хохота штукатурка сыпалась с потолка.
Одни робко тыкали пальчиком в шарик. Другие брали в руку целиком.
Угадайте с трех раз, кто девушка, а кто женщина…
Я на втором курсе института. Старшекурсники приглашают на встречу Нового года. Большая честь.
Взял с собой девушку. Я уже держал ее за руку. Настолько далеко зашли отношения.
Приехали компанией за город. Сели за стол. Из Таллина добрался Мадис Киви. С рюкзаком ликера «Вана Таллин».
Разлили в поллитровые алюминиевые кружки. Как выяснилось позже, на всю новогоднюю ночь.
Ликер я видел впервые. Как показать девушке, что рядом с ней настоящий мужчина? Под бой курантов выпиваю кружку ликера до дна.
Это произошло в двенадцать ночи тридцать первого декабря. Очнулся второго января утром. Ни девушки, никого рядом не было. Со мной была только головная боль.
Лет пять мутило от слов «Вана Таллин».
Семидесятые. Спортивный лагерь от института под Херсоном на море.
По ночам занимались мужским делом, воровали на огородах арбузы и дыни. В те годы из ружья еще убить не могли, но получить в зад собаку — запросто.
Однажды приволокли полный мешок дынь «колхозница». Пригласили в палатку на пиршество девушек. Вывалили добычу на землю. Оказалось, что это были незрелые тыковки.
Не воруйте на ощупь!
Девушки обиделись и ушли. Женщинам всегда плевать на процесс — подавай результат!
…Две незабываемые пловчихи. Длинные блондинки. Четыре роскошных груди на двоих.
Как дельфины, они плескались в воде, фыркали, плавали за горизонт и обратно. Иногда выбрасывались на берег. Молодые люди обступали серебристые тела, яростно шутили. Пловчихи чему-то улыбались, очевидно понимали человечий язык, но к дельфинам они были ближе.
…Самый вкусный в жизни обед.
Конец августа. Закрытие лагеря. Утром сказали: «В два часа прощальный обед, не нажритесь на завтраке».
Никто и не встал. Выспались.
Два часа дня — тишина.
В три сказали, есть проблемы с бараном для шашлыка. То ли баран отказался, то ли не сошлись с ним в цене.
В четыре на кухне заперлись, повесив объявление: «Овощи, хлеб и вино держим для шашлыка!»
Народ лежал пластом на песке. Казалось, где-то журчит горный ручей. В животах так урчало от голода.
В пять гонец принес весть: «Барана поймали!»
В шесть баран был зарезан!
Полвосьмого тушу доставили в лагерь.
На кухне зашкварчало, забулькало.
Ночь. Шипя, в воду падают звезды. Шепелявит прибой. Желудочный сок течет к морю. Торжественный звук трубы полдвенадцатого ночи возвестил: прощальный обед начался! При свете факелов вынесли шампуры шашлыка, истекавшего жиром и соком, тазы с салатами: огурчики, помидоры, лук, зелень. Ящики сухого вина. Мясистая черешня, ломти арбуза…
Минут десять лязг зубов и рычанье. А потом до утра веселая сытая ночь.
Когда готовите пищу, кроме специй, добавьте чуть-чуть ожидания.
Аппетит гарантирую!
1967 год. После институтских военных сборов добираемся на Север до Кандалакши. Там наш стройотряд.
Полярный день длится всю ночь. Между сопок висят оранжевый и белый шары. Солнце еще не ушло, а луна уже тут.
Мы приехали веселые, свежие. А бойцы мрачные, еле волокут ноги. Было отчего.
Десятичасовой рабочий день. Парни таскали носилки с жидким бетоном. Если бы не петушиность перед девчонками, руки бы точно поотрывались. Жилы звенели от напряжения. Многие со строек увезли варикоз. Вены не выдерживали, ноги оплетали узлы.
Утро наступало так. Из динамиков без четверти семь распевались «Битлы», а мы еще не знали, чья эта музыка.
В вагончиках спят мертвым сном.
«До построения десять минут!»
Храп.
«До построения, мать вашу, пять минут!»
С полок валились тела, полуодетые брели к рукомойникам, досыпая, плескали водой налицо, после топтались на поляне, думая, что построились в ряд. Эта клиника называлась «утреннее построение».
Мы решили поднять боевой дух товарищей.
Ночью разлили по рукомойникам разноцветную тушь.
Дальше утро — как описано выше. Плеснув тушью в лицо, ребята топтались на поляне, пальцами разлепляя глаза. Увидев вокруг разноцветные рожи, начали дико смеяться. Каждый был уверен, что перемазались все, кроме него.
Не убили нас потому, что не смогли рано утром догнать.
Мой первый комический гэг.
Семидесятые. Практика на заводе художественных красок.
Небольшие комнатки. Там перетирали краски вручную. Техника безопасности — каменный век.
Желтая комната. Желтая женщина с желтыми глазами и зубами. Она терла охру.
Синяя женщина. Синие глаза, такие же зубы. Ее звали Кобальт.
Красная женщина. Естественно, с красными волосами, глазами, зубами. Плакала красными слезами. Она терла кадмий…
Цвета на картинах я долго воспринимал как результат выдавливания на холст из тюбиков тех самых женщин.
Восьмидесятые. Служил в ДК Ленсовета. Зав.клубом молодежи Петроградский стороны.
Вечер, посвященный Дню Победы, в большом зале.
Режиссер поручил забрать в мастерской факел, зажечь и вставить в руку женщине-матери. По сценарию она с факелом идет через зал. Все встают в едином порыве. Женщина-мать на сцене зажигает от факела вечный огонь памяти. Ансамбль поет. Зал подхватывает. Апофеоз, чтоб не сказать большего.
