Памяти Сью Хайамс,
чья история закончилась слишком рано
Teri Terry Contagion
КСАНДЕР
ДЕЗЕРТРОН, ТЕХАС
1993
Эруууу… Эруууу… Эрууу…
Пронзительное неотвязное завывание сирены вибрирует у меня в голове. Я выбираюсь из постели. Недоверие вступает в схватку с реальностью: как можно допустить мысль о немыслимом? Отказоустойчивость отказала. Это реально, это происходит на самом деле.
Мы бежим.
Генри бросает отрывистые команды, и мы с Леной спешим их исполнить. Мои руки трясутся на пульте управления, страх и адреналин шумят в крови, но мы уже почти закончили ручное отключение. Все будет хорошо, все будет…
БАХ
Звуковые волны сбивают нас с ног. Пронизывающий холод. В нас летят осколки металла и кое-что похуже.
Намного, намного хуже.
Оно вырывается наружу.
Оно находит нас.
И боль…
БОЛЬ
БОЛЬ
Крики смешиваются, соединяются, сливаются воедино — Лены, Генри, мой. Поющее трио — в унисон, на предельной, совершенной ноте агонии.
Но потом мой голос стихает. Звучит лишь их пронзительный дуэт.
Клетки, ткани и органы разрушены изнутри, цепная реакция рвет их на куски. Последний короткий проблеск сознания являет, что могло бы быть, а потом Генри и Лена — мои друзья, коллеги, блестящие ученые — умирают. Лена, моя Лена. Мертва.
Я жив. Их больше нет, но их последние мгновения впечатались в меня — навсегда.
Никто не замечает, как я изменился — какие качества утратил, какие способности приобрел. Это и благо, и проклятие.
Мои новые органы чувств улавливают волны, которые я уподобляю звуку и цвету; они исходят от всех вещей — одушевленных и неодушевленных, от людей. Особенно от людей.
Каждый мужчина, женщина и ребенок обладает уникальным набором эманаций, о существовании которых не подозревает; они более индивидуальны, чем отпечатки пальцев, и говорят о человеке больше, чем его мысли и дела. Я как будто вижу сами их души. Vox[1] — так я называю эти эманации; голос, которым они обладают, сами не зная о том.
Но я знаю. И с этим знанием приходит сила.
Я хочу больше; всегда больше.
Хочу знать все, что можно познать.
Сначала был инцидент. Потом появился план…
Случай с котом Шредингера не является парадоксом, как могло бы показаться.
Если забыть о конечности наблюдаемого мира и принять идею бесконечности, то кот может быть одновременно и живым, и мертвым.
ОБЪЕКТ 369Х
ШЕТЛЕНДСКИЙ ИНСТИТУТ, ШОТЛАНДИЯ
До начала отсчета 32 часа
Они говорят, что я больна и меня нужно лечить. Но я себя больной не чувствую. Больше не чувствую.
Они носят блестящие комбинезоны, закрывающие тело с ног до головы, матерчатые шапочки, под которыми прячут волосы, и из-за этого выглядят странными чужаками, больше похожими на злодеев из «Доктора Кто», чем на обычных людей. Они просовывают руки в толстые перчатки, впаянные в прозрачную стенку, тянутся ко мне, усаживают в кресло-каталку и застегивают ремни, надежно удерживающие меня на месте.
Как и я, все они в масках, но их маски не пропускают наружный воздух в комбинезоны, чтобы то, чего они боятся, не просочилось сквозь стену, перчатки и одежду. Они могут переговариваться через внутренние дыхательные устройства и думают, что могут, щелкая кнопкой, решать, что мне позволительно, а что не позволительно слушать. Беспокоиться не надо, я слышу вполне неплохо. Даже лучше, чем хотелось бы.
Моя маска не такая. Она обездвиживает язык. Дышать позволяет, а говорить нет, как будто я могу сказать что-то опасное.
Я не помню, как и откуда попала сюда. Что-то я знаю, например, то, что мое имя Келли, что мне двенадцать лет, что они — ученые, ищущие ответы, которые я могу дать. Когда приходится плохо, я твержу свое имя, повторяю про себя снова и снова: Келли, Келли. Будто пока я помню собственное имя, все остальное забытое не имеет значения. По крайней мере, не такое большое. Пока у меня есть имя, я здесь, я — это я. Даже если они им не пользуются.
И еще одно я знаю: сегодня меня будут лечить.
Мое кресло на колесиках заключено в огромный пузырь, запечатано со всех сторон, а я внутри. Дверь открывается. Входит шестой доктор; она толкает мое отгороженное от мира кресло в дверной проем, в то время как одиннадцая медсестра и первый доктор следуют рядом.
Остальные, похоже, напутаны присутствием Первого. Когда он говорит своим бархатным, похожим на шоколад со сливками и рождественское утро голосом, все бросаются исполнять его указания. Он, как и я, известен только по номеру. У всех остальных есть имена, но я присвоила им номера.
