Псы с городских окраин,
Есть такая порода.
С виду обычная стая,
Их больше от года к году.
У них смышлёные морды.
И, как у нас, слабые нервы,
Но каждый из них такой гордый,
И каждый хочет быть первым.
"Чайф" — "Псы с городских окраин"
“Всем всё равно”
— Антон!
Напряжённый голос отца заполнил коридор.
— Антон!
Такой голос не сулил ничего хорошего.
Мальчик съёжился за креслом, надеясь, что, может быть, вот сегодня отец его не найдёт.
— Мать твою, Антон! — голос из напряжённого стал злым. Глубоким, сильным. Тёмным и густым. Антон видел по телевизору, как льётся мёд, вязкий и тягучий. Вот и голос у отца становился таким. Только не золотисто-коричневым, а чёрным.
Громыхнула распахнувшаяся дверь в детскую.
— Я тебя предупреждал, Антон!
И правда, предупреждал.
Мальчик задержал дыхание, мечтая слиться с креслом. Но мягкая пыльная защитная стена уже полетела в сторону.
— Почему опять двойка? Ты тупой?! Тупой, да?! Тупо-о-ой!
На кухне мама беззвучно плакала, механически продолжая мыть посуду. Конечно, она тоже виновата. Совсем забыла, что Гена не ест по вторникам картошку. Ну что ей, дуре, стоило вспомнить вовремя и приготовить рис или гречку? Хотя гречку тоже не надо: вчера же ели. Ну, макароны. Капусту тушёную. Перловку. Что угодно! Что угодно, чтобы Антошу не... чтобы Антоша не плакал.
Ночью Антон смотрел в стену. Смотреть в потолок интереснее: там старые звёздочки, которые дедушка подарил, пока жив был, но лежать на спине было слишком больно.
По стене медленно-медленно полз светящийся слизняк. Куда он ползёт? Домой? Интересно, он тоже сердится, когда его сын получает двойки?
Дурак, нет у них никаких двоек! И школ нет. Да и сына нет.
...иногда Антон хотел, чтобы и его не было.
Это началось, когда Антону исполнилось шесть. Пока он был совсем маленьким, папа и мама часто смеялись, держались за руки и даже — фу-у-у! — целовались. Каждые выходные в гости приходили нарядные весёлые тёти и дяди. Приносили роботов, машинки и шоколадки и тоже часто смеялись.
А потом у папы появилась вторая тень. У второй тени были красные глаза и большая страшная улыбка.
Антон пытался рассказать маме, но та только смеялась:
— Тебе кажется, мой хороший! Помнишь, мы вчера кино смотрели страшное? Вот там была злая тень, а у папы такой нету.
Мама была не права. Как это так: мама была не права? Антон пытался не смотреть на тень: вдруг мама всё-таки права, и это ему, Антону, кажется? Взрослым ведь лучше знать.
А потом отец впервые ударил маму. С тех пор Антон никогда не называл его папой. Лучше бы звать его Геной — как тот крокодил в мультике, только злой. Но отец ударил и его, когда он попробовал сказать ему “Гена”.
Мама много плакала. Отец первое время извинялся, целовал ей руки, носил цветы. Потом перестал. А его вторая тень смеялась и смеялась. И иногда подмигивала Антону.
Отец научился говорить маме такие слова, от которых она перестала улыбаться. Нет, никаких ругательств из тех, что иногда повторяли мальчишки в садике и взрослые парни на скамейке во дворе. Слова вроде как были обычные, но Антон видел, как от них мама становилась печальнее, слабее и тише.
Родители больше не смеялись вместе — только отец иногда, не держались за руки и не целовались. Никаких посиделок у телевизора по вечерам. В восемь ноль-ноль Антона закрывали в детской, а родители запирались в своей спальне, и почему-то ему казалось, что там происходит что-то очень плохое.
Когда он пошёл в первый класс, мама уже умела закрашивать синяки так, что их почти не было видно. В гости к ним больше никто не приходил. А Антон твёрдо знал, что такое расписание, порядок и уважение.
Отец говорил:
— Ты сам во всём виноват. Делай всё как надо — и я тебя не трону. И не вздумай никому жаловаться. Всем всё равно. А скажешь кому — я твою мать прибью.
И Антон молчал.
Иногда отец отключался. Вот сидит с недовольным лицом, ест мамин суп — и вдруг роняет голову на стол. Но беспокоить его нельзя: мама однажды попробовала его разбудить, он тут же вскочил и принялся лупить её. Страшно. Молча. В кровь.
Когда это случилось, Антон закричал и выбежал в подъезд. Стучал в двери, звал на помощь. Но никто ему не открыл. Отец прав: всем всё равно.
Когда ему стукнуло восемь, отец сломал ему руку за то, что сын попросил не бить маму в день её рождения. Мама плакала и наедине просила Антона никому не рассказывать, что случилось.
— Скажем в больнице, что ты упал, ладно? Пожалуйста, мой хороший! Папа нас любит, просто у него был тяжёлый день... а я сама виновата...
Чтобы мама перестала плакать, он согласился.
Когда Антону исполнилось одиннадцать, отцовская тень в первый раз заговорила с ним.
— Хочешь избавиться от “крокодила Гены”, мальчик?
Антон развернулся в постели, поморщился от привычной боли в исполосованной ударами ремня спине и с недоверием уставился в темноту своей комнаты. На полу светились красным знакомые жуткие глаза.
— Ну, чего тебе? — шёпотом спросил он.
— Хочешь избавиться от “крокодила Гены”, мальчик? — повторила тень.
— Как?
Тень усмехнулась и зашлась в беззвучном хохоте.
— Я расскажу. Только слушайся меня.
На следующий день Антон стащил на кухне большой мясной нож. Спрятал, по совету тени, в сиденье кресла, подпоров край обивки.
Ночью тень сказала:
— Жди год.
— Это долго!
— Так надо.
— Ну, и что мне делать?
— О, это просто, мальчик. Тебе надо только одно: ненавидеть “крокодила Гену”.
Это и правда было просто. Антон и так ненавидел голос отца, взгляд, улыбку, одежду, походку, запах его одеколона — всё-всё.
А весной мама утонула.
Отец вывез их на природу, далеко за город. Приказал им с мамой собирать мелкие белые цветочки. А потом мама провалилась в ледяную протоку. Антон побросал цветы и побежал спасать её.
— Мама! Мама!
Она билась в воде и звала на помощь.
Отец перехватил его у самой воды. Сжал плечо так, что кости захрустели, и сказал:
— Бесполезно. Видишь, какая тварь её схватила?
Антон сквозь слёзы видел гибкие корни, опутавшие мамины ноги и утаскивающие её вниз. Он пытался вырваться, но не сумел. Отец быстро разозлился, швырнул его на землю и приложил головой о камень.
— О тебе же забочусь, тупой!
Пришёл в себя он уже дома. Прислушался: мама не возилась на кухне, не шуршала веником в коридоре, не сидела в ванной. Её не было. Совсем.
У Антона сильно болела голова, рука плохо слушалась, почему-то ныл правый бок. Но всё это было неважно.
Он смотрел в потолок сухими глазами и чувствовал, как внутри него что-то смерзается ледяным комом.
С утра отец велел ему готовить завтрак. Антон поставил чайник и посмотрел отцу в глаза.
— Не смей! — рявкнул отец.
И тут же отключился.
Тень, распластанная на холодильнике, сказала:
— Неси нож.
Антон молча сходил за почти забытым в недрах кресла ножом.
— Хорошо. Теперь отрезай меня. Вот тут. И здесь. Вот тут. И тут. Молодец.
Закончив, Антон остался стоять рядом с отцом. Внимательно смотрел на него. Сколько у него седых волос. Какие глубокие морщины. Он такой старый. Как просто ударить его ножом. Прямо в горло. Он не успеет проснуться.
Антон крепче перехватил нож.
— Сейчас нельзя, — сказала тень. — Ночью. Всё будет ночью.
И беззвучно засмеялась.
Очнувшийся отец без слов поднялся и ушёл в спальню. Просидел там до полуночи.
В полночь тень шепнула Антону:
— Пора идти. Сегодня с “крокодилом Геной” будет покончено.
Отец вышел из комнаты и молча стал собираться.
— Идём, идём, — говорила тень. — Нам надо на старый мост. Нож можешь не брать.
Старый мост — это на другом конце города. Идти долго придётся.
— А, ерунда! — сказала тень. — Смотри!
Отец развернулся и ушёл в спальню. Через полминуты вернулся с телефоном и позвонил в такси. Он говорил с диспетчером, даже улыбался, но его лицо оставалось пугающе неподвижным. Антону стало страшно, впервые со смерти мамы.
Они без проблем доехали до старого моста. Тень всю дорогу смеялась и комментировала всё, что видела за окном. Антон смотрел прямо перед собой и молчал. Отец молчал тоже.
Потом они медленно поднимались на мост, и тень шептала:
— Просто столкни его в воду. Он не будет сопротивляться. Не так и страшен “крокодил Гена”, а? А потом мы с тобой заживём!
На мосту было пусто и очень ветрено.
Отец неуклюже взобрался на каменные перила и сгорбившись уселся на них.
— Толкай.
Антон подошёл к отцу.
— Толкай!
Сердце билось где-то в горле. Почему-то тяжело было дышать.
— Ну же!
Он сглотнул и нерешительно поднял руки. Отцовская спина такая широкая.
— Он нарочно твою мать туда увёз! Он хотел, чтоб она умерла!
Антон вскрикнул и изо всех сил пихнул отца в спину. Тот мешком полетел вниз.
— Молодец! А теперь давай...
Чудовищная вспышка света чуть не выжгла Антону глаза. Он повалился на холодный камень и зажмурился. Мост под ним ощутимо вздрогнул. А что, если это отец возвращается?! Трясёт мост, лезет из воды? Нет! Нет! Нет!
Потом в звенящей холодной тишине кто-то сказал:
— Эй, пацан, ты как?
Антон с трудом заставил себя поднять голову и открыть глаза. Перед ним стоял почти взрослый кудрявый смуглый парень.
Из темноты кто-то спросил:
— Как он, Полоз?
— Вроде понимает меня, — отозвался парень.
— Хорошо! А я тёмного двойника уже запечатал!
Парень по имени Полоз протянул руку, и Антон нерешительно принял помощь.
Из темноты вышел высокий мужчина. Он подбрасывал на ладони поблёскивающее в слабом лунном свете кольцо.
— Жалко продать нельзя! Ты как, пацан? К твоему папаше пристал тёмный двойник. Вот где-то подобрал родитель твой такую — ну, или похожую — цацку. И чем-то двойник его зацепил. Как давно он изменился?
— У него тень вторая появилась. С красными глазами. Это двойник?
— О, так ты видящий? Да, это двойник. Так сколько у него эта тень была?
— Шесть лет...
Полоз присвистнул, а мужчина удивлённо охнул.
— А, так двойник тебя готовил! — он хлопнул себя по лбу. — Раз ты видящий. Поня-я-ятно.
— Что понятно?
Антон колотила дрожь. То ли от холода, то ли ещё от чего.
— Тень с тобой говорила?
— Да...
— Предлагала к тебе прирасти? Ты для двойника куда лучше подходишь, чем обычный человек.
— Нет... не знаю... я отца с моста скинул, — прошептал Антон.
Потом развернулся — и его вырвало.
Двое странных незнакомцев долго-долго расспрашивали его обо всём, что случилось с момента появления красноглазой тени.
Когда небо посветлело на востоке, парень по имени Полоз спросил:
— Ты в детский дом хочешь, пацан?
Антон помотал головой.
Полоз велел ему подождать, отвёл мужчину в сторону, и они о чём-то тихо, но оживлённо поговорили.
Когда они вернулись, мужчина сказал:
— Я кое с кем переговорю, тебе опекуна назначат. Это мой друг, Шпиль. Он хороший человек, и видящий вдобавок. Шпиль племянницу воспитывает — Полоз вот считает, что он сможет, и о тебе позаботиться. Пойдём, парень!
“Никому не помогай”
Мать привезла Дашу к бабушке, пьяно улыбнулась и сказала:
— Ну, ты, это, поживи с бабой, ладно?
— А когда ты приедешь за мной?
— Скоро, доча, скоро!
Мать больше не приехала. Нет, вопреки бабкиным предсказаниям она не потравилась палёной водкой, не выпала из окна, её не зарезал пьяный собутыльник. Просто не приехала.
Даша часто слышала, как бабка ругается с матерью по телефону, а потом шёпотом называет её нехорошими словами и капает в кружку с чаем резко пахнущие капли.
Даша понимала, что бабушке она не очень-то нужна. Та ведь была ещё нестарая: любила наряжаться и ходить с подружками в театр и в кафе. Но с пятилетней внучкой не разгуляешься. Так бабка говорила подругам по телефону, громко вздыхала, ругала непутёвую дочь и жаловалась на диковатую внучку.
А как не быть диковатой, если с самого раннего детства Даша чаще играла со светящимися мушками и бабочками, чем с другими детьми? Матери было всё равно: она начала пить, потому что их бросил Дашин папа. Сама девочка его не помнила — ушёл он очень давно.
Она пробовала показывать матери и её друзьям прозрачных котов, ярких рыбок и светящуюся мошкару, но те лишь отмахивались да хихикали: мол, не белочка — и ладно. А один из маминых приятелей — огромный и пучеглазый — зашёл к ней в комнату и долго, страшно смотрел на притихшую девочку. Потом наклонился близко-близко и, еле ворочая языком, прохрипел:
— Никому... ик... не говори... молчи! В дурку пос-с-садят... ик...
Даша испугалась и на всякий случай ничего никому не говорила. Вообще. Целый месяц. Мать не заметила, а её новые друзья решили, что девчонка немая.
Как-то мать почти не пила целых три дня. Разогнала приятелей, кое-как сделала уборку и даже пыталась готовить. Пригоревшие кислые оладьи, пережаренные дешёвые котлеты, сыроватая картошка — Даша всё съедала и радовалась. В садике её, конечно, кормили, но попадала она туда нечасто. Мать забывала её отводить, а сама она добраться до садика не могла — до него надо сначала ехать на автобусе, а потом идти пешком через гаражи и страшный пустой парк, где водились жуткие пляшущие тени и живые статуи без лиц. Да и приготовленное мамой казалось особенным. Пусть и было невкусно.
Даша думала, что началась “нормальная жизнь”, про которую говорила заходившая несколько раз бабушка. Бабушка морщилась, глядя на грязные полы, немытую посуду, непричёсанную внучку и нетрезвую дочь. И спрашивала:
— Когда ты начнёшь нормальную жизнь, Лариса?!
Мать улыбалась и разводила руками.
И вот она, нормальная жизнь!
Потом приехал дядя. Даша сначала испугалась, спряталась в шкаф: там она отсиживалась, когда мамины гости затевали драки.
Но дядя Юра оказался добрым. Он привёз ей красивую куклу, плюшевого зайца и большущую шоколадку! И улыбался совсем не как мать. Его улыбка была светлой и яркой, а её — бледной и ненастоящей.
Дядя Юра сводил племянницу в магазин. Купил ей три красивых платья, сумочку с нарисованными котятами, кучу резиночек, фломастеры, альбом. А ещё корону как у принцессы, браслетик, ещё одну куколку с чемоданчиком, полным одежды, туфельки, цветной пластилин, розовый шарик с пингвином — столько всего, что она заплакала прямо в торговом центре.
