POLARIS
Горацiо! Небо и земля заключающъ въ себъ болъе, нежели сколько грезится вамъ въ вашей Философiи.
МОСКВА. Въ Университетской Типографти. 1 8 2 9.
Все сии приключения и сны взяты или из Истории, или из путешествий, или из повременных и других сочинений на Российском и иностранных языках, или же из достоверных отечественных преданий, устных и рукописных, как все это можно видеть из показания, при каждом приключении и каждом сне находящегося. Итак, они все почти были уже описаны частью и в нашем любезном Отечестве, частью же в других Государствах — только описаны в разные времена и в разных сочинениях, из которых многие, по давновременности своей, сделались уже чрезвычайно редки. Теперь они снова издаются на Российском языке, и притом все вместе — издаются в приятной надежде, что любопытный и размышляющий читатель, уделив на них час от своего досуга, прочтет оные с удовольствием, а может быть, и с пользою. По крайней мере, это есть искреннее желание при теперешнем издании их в печать.
К сказанному нужно, кажется, прибавить еще, что книжка сия не есть какое-либо философское сочинение; следовательно, не требует никаких доказательстве к утверждению истинности своего содержания — не требует также и последовательного (хронологического) расположения своих предметов, ибо она есть простой только рассказ о приключениях, бывших, так сказать — наяву и во сне. Почему довольно того, если показаны в ней те источники, из коих она почерпнута — если сверх того сообщено и о побудительной причине и цели издания оной.
После сего каждый может думать и заключать об ней, что ему угодно; однакож каждый может и в том согласиться, что ему в жизни своей, конечно, не один раз случалось во многом разуверяться и — напротив, во многом удостоверяться; ибо с каждым из нас сбывается пословица: век живи, век учись!
П. И. К. .
Свобода от дел, пишет Плиний младший к другу своему Суре, доставляет досуг мне учиться, а тебе учить; почему я весьма желал бы знать, что ты думаешь о привидениях: действительно ли они бывают, имеют ли сами собственный свой образ — суть ли некие гении, или только пустые призраки, производимые устрашенным воображением нашим? Верить действительности их склоняет меня, во-первых, слышанный мною случай, приключившийся Курцию Руфу. Будучи еще небогат и незнатен, он находился в Африке, при управлявшем тогда сею провинциею. Однажды, когда он под вечер прохаживался в портике, является ему женщина, величины и красоты сверхъестественной; он испугался; но женщина сказала ему, что она Африка и предвозвещает ему будущее: ибо он отправятся в Рим, получит там почести и даже возвратится верховным правителем в сию же самую провинцию, где и кончит жизнь свою. Все так и сбылось. Рассказывают сверх того, что когда он, пристав к Карфагену, сходил с корабля, встретился ему на береге тот же самый образ; по крайней мере, то известно, что он, сделавшись болен и заключая, относительно себя, по прошедшему о будущем, по благополучию о предстоящем злополучии, отчаялся в своем выздоровлении, тогда как никто из близких к нему не терял еще надежды. — Но не ужаснее ли сего и не столь же ли удивительно то, что я теперь расскажу, как слышал? В Афинах был один большой и поместительный дом, о котором, однакож, носились худые слухи, и в котором невозможно было жить. Во время ночной тишины слышался там звук железа, а когда начинали прислушиваться, то становился слышен стук цепей сначала издали, а после вблизи; немедленно за тем являлось привидение в виде иссохшего и угрюмого старика; борода у него была длинная, волосы стояли дыбом; на ногах же и на руках висели цепи, которыми он, потрясая, гремел. По сей причине, живущие в доме проводили ночи без сна, в ужасном беспокойстве и страхе; за бессонницею следовала болезнь, а при увеличивающемся страхе, и самая смерть: ибо и днем — хотя привидение и не являлось — от воспоминания о нем образ его беспрестанно носился пред глазами и страх продолжался еще и тогда, как причины к оному уже не было. Почему дом был всеми покинут и пустой весь предоставлен оному страшилищу; однакож, выставлено было на нем объявление, в той надежде, что, может быть, кто-нибудь по незнанию о приключающемся в оном бедствии купит или наймет его. — Приезжает в Афины философ Атенодор, читает прибитое объявление, слышит о цене, находит дешевизну оной подозрительною, начинает расспрашивать о доме, узнает все, и тем не менее или, лучше сказать, тем охотнее нанимает его. Когда начало смеркаться, приказывает приготовить себе постель в передней части дома, принести писальные дощечки, железный грифель и свечу; отсылает домашних своих во внутренние покои, а сам садится писать и обращает на то всего себя: разум свой, глаза свои и руки, дабы праздное воображение не предавалось мечтам о слышанном привидении и пустому страху. Сначала наступило, как и в прочих местах, ночное безмолвие, потом начал слышаться звук железа, потрясение цепей. Атенодор не поднимает глаз, не оставляет грифеля, но укрепляет дух свой и соделывает из него как бы преграду для своего слуха. Тогда стук начал умножаться; стало слышно, что кто-то идет и уже как бы подходит — уже как бы входит в комнату. Атенодор оглядывается, видит и — узнает тот образ, о котором ему рассказывали. Привидение стояло и делало знаки пальцем, как бы призывая его; он, напротив того, делает ему знак рукою, чтобы немного погодило, и опять принимается писать на своих дощечках. Между тем, как он продолжал это, привидение начало греметь цепями над его головою; он опять оглядывается и видит, что оно делает ему те же знаки; тогда уже, не медля, Атенодор берет свечу и следует за ним. Привидение шло медленными шагами, как бы будучи отягчено оковами; вышед же на двор, вдруг исчезло и оставило сосупутника одного; он, видя себя оставленным, срывает травы и листьев и кладет на то место, чтобы оное заметить. На другой день является к городскому начальству и просит, чтобы повелено было разрыть оное место. Там нашли человеческие кости, опутанные и окованные цепями, оставшиеся, по нетлении тела, голыми и изъеденными от оков. Их собрали вместе и похоронили на иждивении города; а в доме, после того как отдан был последний долг тому старику, привидение перестало являться. Сим обоим приключениям верю я по словам других; но в следующем сам могу других удостоверить. У меня есть отпущенник, человек довольно образованный, Однажды меньшой его брат спал с ним на одной постели. Ему привиделось, что кто-то сидит на кровати, подносит к голове его ножницы и с самого темени стрижет ему волосы. Когда рассвело, то увидели, что он действительно около темени острижен, а волосы лежат на полу. Прошло несколько времени, и опять другим подобным приключением подтвердилось предыдущее. Мальчик, мне принадлежащий, в училище спал в одной комнате со многими другими; вошли в окна (так рассказывает он) два человека в белых одеждах, и его лежащего остригли; после чего удалились тем же путем, которым пришли. По наступлении дня оказался и он остриженным, а волосы были рассеяны вокруг него. Не последовало, однакож, ничего замечательного, разве только то, что я не подвергся обвинению, тогда как непременно сбылось бы это со мною, если б Домициан, в царствование которого вышесказанное случилось, прожил долее: ибо в его бумагах найден был поданный на меня от Кара донос. По сему можно догадываться, что, так как обвиненные обыкновенно отпускают волосы, то острижение волос у принадлежавших мне людей означало отвращение угрожавшей мне опасности. — Итак, прошу тебя, употреби всю свою ученость на исследование сего предмета, который заслуживает, чтобы ты обратил на него продолжительное и прилежное размышление, а притом и я заслуживаю, чтобы ты уделил мне от своих познаний. Впрочем, желательно мне, чтобы ты, приводя, по обыкновению своему, доказательства и в подтверждение и в опровержение сего, придержался которых-нибудь более, дабы не оставить меня в сомнении и нерешимости; ибо я для того и спрашиваю твоего мнения, чтобы перестать сомневаться. Прощай.
См. Кн. VII, пис. XXVII.
Известно, что Брут по природе был весьма деятелен: днем он никогда не отдыхал, а ночью спал тогда только, когда или не имел никакого дела, или не с кем уже было говорить ему. — Пред переправою своею, вместе с Кассием, из Азии в Европу против неприятелей, Антония и Октавия, он, с вечера подремав несколько, всю остальную часть ночи провел в занятии предлежащими ему делами и разда-валнии приказов сотникам и тысячникам. Шатер его был освещен слабым токмо светом; в стане войска господствовала глубокая тишина. Брут сидел один, погруженный в задумчивость и рассуждая сам с собою. Вдруг слышится ему, что кто-то вошел: он оглядывается на дверь, и — видит ужасный призрак с чудовищным телом, стоящий пред ним в молчании. Брут осмеливается спросить его: «Кто ты, бог или человек; и зачем пришел ко мне?» Призрак отвечает ему: «Я злой гений твой; и ты увидишься со мною в Филиппах». — «Увижусь!» сказал Брут, нимало не смутившись. После того привидение исчезло; а Брут, призвав к себе служителей, осведомлялся от них о сем приключении и узнал, что они никого не видали и ничего не слыхали. — Когда Брут приготовлялся дать вторичное сражение неприятелю, которое в то же время было и последнее, призрак оный, как говорят, действительно явился ему опять ночью в Филиппах; но, не сказав ни слова, тотчас исчез.
См. Плут. в жизнеоп. Брут. и Юлия Кесар.
Когда Юлий Кесарь, отправившись с войском своим из Галлии против Помпея, прибыл к Рубикону, служившему последнею границею вверенной ему провинции, то, остановясь на несколько минут при реке сей, размышлял сам в себе о важности своего предприятия, и был как бы в недоумении, что ему делать. Тогда вдруг видит он, что кто-то, необыкновенно прекрасного вида и высокого стана, играет у реки на тростниковой свирели. Не только пастухи страны той, но даже некоторые из воинов, стоявших на страже, оставили места свои и подошли ближе, чтобы лучше слышать восхитительную игру сего призрака, который, выхватив тогда у одного воина трубу и проиграв на ней весьма громкими звуками поход, тотчас бросился в реку и переплыл ее. За сим Кесарь немедленно вскричал: «Жребий вынут! пойдем туда, куда призывает нас воля богов и злоба наших неприятелей!» — Многие писатели уверяют, что полководец сей был также чудесным образом предуведомлен о насильственной смерти, каковую понес он от Брута и Кассия. В тот самый день Кесарь, принося жертву, сам видел, что закланное животное было без сердца, и из сего необыкновенного случая не мог уже ничего благоприятного заключить для себя. Сверх того, некто еще заблаговременно предсказал ему, что 15 Марта для него пагубно, и что ему должно крайне опасаться оного дня. Предсказание это тем разительнее, что, когда Кесарь, идучи уже того числа в Сенат, встретил предсказателя и, желая подшутить над ним, сказал ему: «Предсказанный день пришел», последний отвечал весьма спокойно: «Да, пришел; но еще не прошел!» и ответ сей не замедлил исполниться: ибо известно, что Кесарь убит был тот же день в полном Сенате.
См. Свет. и Плут. в жизнеоп. Юл. Кесар.
Благочестивый Г. Мюральт, в письмах своих об Англичанах и Французах, говоря о вольнодумцах (esprits forts), повествует, что однажды — когда он, ходя по лесу, размышлял о том, какой участи после смерти подвергнутся не веровавшие в Бога — вдруг явился ему, среди дня, дух в виде человека с двумя рогами и козлиными ногами, с палкою в руке, с широким ртом и страшным печальным лицом; из глаз у него текли слезы. Он сказал: «Мы, называемые вольнодумцами, не имели иной цели, кроме похвалы себе от других; в таком состоянии и я умер. Полагав, что смерть уничтожит бытие мое, как удивился я после смерти, когда почувствовал себя живым. Теперь всякая похвала мне есть стрела, пронзающая душу мою. Я с ужасом ожидаю будущего суда. Помощь, о которой я прошу тебя, состоит в том, чтоб ты опровергал все вредные учения, распространенные мною в свете. Ибо, когда благочестивые люди порицают нас и опровергают, то это служит бальзамом для наших ран. Чтобы опровергнуть нас, потребна только простая истина, которая гораздо сильнее всего, что можно возразить против ее: ибо все познания вольнодумцев состоят в одних только слабостях и заблуждениях, О! если бы могли мы возвратишься в прежнюю жизнь, чтобы вывести человеков из их заблуждений! Но ах! это уже невозможно. Живущим еще на земле предоставляется доказывать людям, сколь вредно все то, что возражают против чистой истины. Посмотри, в каком виде я тебе явился. Сей вид показывает тебе более, нежели я сказать могу, каковы были все мои поступки в прежней жизни, Я оплакиваю несчастие тех людей, кои льстящий им разум предпочитают совести, чрез которую Бог говорит к ним. Они заглушают глас сей совести, не ведая, что та же самая совесть есть истинный Судия их. Смерть предает их сей совести, как врагу освобожденному и ожесточенному против них. Она, дабы наказать их жесточе, соделывает их врагами самих себя. Ах, почему не можем мы более убеждать и поощрять человеков к простоте сердца и вере в Бога! — Мы находимся теперь в сообществе подобных себе; но сколько мы были единодушны между собою в прежней жизни, столько же ныне мы несогласны друг с другом. Люди жестоко мучатся злыми склонностями, которые они переносят с собою в вечность; и в таком состоянии ожидают они будущего суда. Совесть их, которая заранее уже их обвиняет, и которой укоризны они принуждены теперь слышать, потому что не могут уже никакими чувственными наслаждениями заглушить ее — сия совесть представляет им пред глаза тот приговор, который над ними произнесен. Ибо человек должен будет дать отчет во всем, даже в самомалейших обстоятельствах своей жизни, и за все понесет адские наказания. Вся возможная точность и соразмерность между соделанным злом и заслуженным наказанием соблюдена будет так, что все твари изумятся тому!. .»
См. Эшинг. Солом. нравоуч. сравненное с учением Иис. Хр.
Выписка из журнала корабля Сфинкса в 1686 году, на Средиземном море.
«12 Мая. По прибытии нашем в гавань Мансонскую, нашли мы там три корабля, под начальством Капитанов Бристоля, Брауна и Борнаби, назначенные для отъезда к Липарским островам[1], дабы там нагрузить оные товарами».
«1З Мая. Сии три корабля отплыли вместе с кораблем Сфинксом к острову Липари, и стали на якорях в воде на 12 саженей глубины».
«14 Мая. Все четыре Капитана и один купец Белль вышли на берег острова Стромболи, для стреляния кроликов. В три часа пополудни созвали они своих людей, чтобы возвратиться на свои корабли; но как они удивились, когда увидели двух человек, которые весьма быстро неслись к ним по воздуху, один в черном платье, а другой в сером. Они мимо них промчались весьма скоро и, к величайшему их изумлению, спустились среди горящего пламени в бездну ужасного вулкана Стромболи.
Между тем, как они погружались в сию бездну, слышан был ужасный шум. Пламя отчасу страшнее возносилось кверху. Тут Капитал Борнаби вскричал: “Боже милосердый! Первый из двух, в черном платье, есть старик Боти, мой сосед в Уаппинге; другого же я не знаю”. После того Капитан требовал, чтоб все его товарищи записали в своих карманных книжках то, что они видели. Три Капитана и Г-н Белль тотчас это исполнили; а из их книжек внесено было в журналы всех кораблей».
