Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
С. ВАСИЛЬЧЕНКО
КАРЬЕРА
ПОДПОЛЬЩИКА
ПОВЕСТЬ
ИЗ РЕВОЛЮЦИОННОГО ПРОШЛОГО
МОСКОВСКИЙ РАБОЧИЙ 1924
Отпечатано в 5-й типо-литографии „Мосполиграф", Мыльников пер., дом 14, в количестве 10.000 экземп. Главлит № 4260. Москва. Рисунки и обложка Н. Малиновского.
КАРЬЕРА ПОДПОЛЬЩИКА
(Вместо пролога).
На богатой, но тихой улице, где в удобных дворцах и художественных декадентских особняках отдыхают богачи, делающие свои дела в более шумном центре города, ротозеет слоняющийся от скуки тринадцатилетний отрепыш Мотька, сын железнодорожного стрелочника.
Он приходит в город искать приключений по нескольку раз в неделю и когда попадает в эти кварталы богачей, то так и ищет, где бы ему выкинуть что-нибудь такое, чтобы за ним гнался несколько кварталов какой-нибудь дворник, или чтобы от него прятались херувимоподобные, прилизанные молокососики из барских домов.
Мотька травит их с инстинктивной ненавистью обойденного, неизбалованного пролетарского мальчика-оборванца.
Скучно.
Пусто.
Солнце печет, изливается, и как-будто тают маячащие в отдалении деловой походкой фигуры редких горожан.
Это все не то, что нужно Мотьке. Показалась бы хоть бродячая собака, что ли? Хорошо бы загнать ее вон в ту открытую дверь парадного крыльца — в комнаты дома какого-то консула. Вот бы можно было надебоширить, а затем самому напасть на хозяев за то, что они держат дверь открытой и заманивают чужих собак, да Мотьку же еще и ругают за учинение беспорядка.
Обязательно выкинет эту штуку Мотька, только покажись какой-нибудь пес.
Но тротуар пустынен. Городовой на дальнем углу забрался в холодок. Извозчик едет на другой стороне улицы и то ли спит, то ли дух испускает вместе с своею полуживой клячей от нестерпимого зноя.
Мотька очутился перед раскрытыми воротами сада, окаймлявшего аристократический двух-этажный особняк, заглянул во двор и на веранде увидел несколько стволов распустившихся в кадках олеандров.
Пышные розы бросились ему в глаза. Возле цветов никого не было: прийти домой из города хоть с цветком и показать его сестренке Нюре? Это стоило труда, и Мотька сделал два шага во двор.
Никого на веранде?
Как-будто никого!
А возле этого черного флигелька возле ворот, за углом, возле дверей? Тоже никого.
— Ну, великолепно! Везет.
Мотька с сладко закружившейся головою быстро подошел к веранде, протянул руку и цапнул цветок.
— Ох! Тут же испуганно вздрогнул он, пробуя попятиться.
Не тут-то было: за руку, крепко держала его пухленькая, раззолоченная кудрявыми косичками, но разозлившаяся до слез, нарядная девочка.
— Что? —шипела она, —попался, жулик?
Оглянул ее Мотька, выпустил цветок и думает:
— Ну с тобою-то еще не попался — справлюсь!
А у самого мелькает в голове: вот если бы с нею составить компанию, отвесть на Кавалерку, чтобы играла с ним там; Володька регентов и Митька шорников лопнули бы от зависти.
Девочка же, трясясь возле него бантиками, ленточками и дергая меняющимся, возбужденным личиком, повторяла;
— Что попался, жулик? уж теперь тебе капут, братец!
Однако, в ее словах не было уверенности.
Вдруг скрипнула дверь наверху, откуда шла на веранду лестница.
— Папа! —испуганно воскликнула, девочка.
Мотька, глянув вверх, увидел спину закрывавшего дверь дяди в шляпе и с тростью.
— С этим мне ни за что не справиться! — тут же решил про себя Мотька.
И он хотел уже дать стрекача и от цветка, и от своей новой знакомой, и от ее папы.
Но еще быстрее дернула его девочка, толкнув Мотьку вглубь веранды за спуск лестницы, притаясь, и сама прижавшись к Мотьке.
По деревянной лестнице спустился мужчина, скрипя ступеньками. Посыпались с лестницы соринки. Зашаркали ноги по веранде. Пошел страшный папа через двор на улицу.
Глянули друг на друга Мотька и девочка.
— Ну, больше не будешь воровать?
— Не буду! —буркнул Мотька, но продолжал стоять, исподлобья глядя на чудную девочку..
— Что же тебе еще надо?
— Ничего!
— Ну, иди!
Мотька, нехотя повернулся.
— Обожди!
Девочка шагнула к олеандру и сорвала цветок. — На, да не воруй больше! Что тебе еще надо?
Мотька взял цветок, поглядел на него, потом на девочку. Сделал шаг вперед. Остановился. Сделал еще шаг... и вдруг чмокнул в щеку девочку.
— Видала? — отчаянно спросил он, не трогаясь с места.
Девочка взглянула снова на лестницу и боязливо дернула себя за передник.
— Скорее уходи отсюда. Ты будешь приходить ко мне?
— Буду!
— Только смотри: у меня мистрисс, чтобы она не видела!
— Хорошо!
И Мотька, взглянув еще раз на крепко овладевшую его душой разряженную девочку, исчез; пошел домой и понес с собой свое приобретение — олеандровый цветок.
Мотька вел полунезависимый образ существования.
Его отец — стрелочник, мать — поденщица, сестренка-девочка были сами по себе, а он — сам по себе. Но все складывалось в семье таким образом, что Мотьку необходимо было куда-нибудь сбыть с рук. Мотька расчитывал больше всего на то, что его отдадут в школу. В школе были все его товарищи, в школе можно было достать сколько угодно книг для чтения. В школу ему необходимо поступить особенно теперь, чтобы не стыдно было встретиться с той оранжерейной козявкой, которая спасла его от палки своего папаши.
Мотька чувствовал, что для продолжения его романической карьеры ему необходимо цивилизоваться.
И вдруг дело с отдачей его в школу начало застопориваться. Учитель, к которому обратился забитый человечек — отец Мотьки, дал ему список учебников и высчитал расходы, которые бедняка стрелочника так перепугали, что все разговоры о школе сразу осеклись.
Шутка сказать: кроме единовременной годовой платы в три рубля, нужно было по расчету учителя, по крайней мере, полтора рубля в месяц на учебники да письменные принадлежности. А мать Мотьки за эти деньги по три дня в неделю ходила резать рыбу в коптильный завод и от зари до зари гнула спину, стоя в разъедающем тело рыбном рассоле, чтобы только свести кое-как концы с концами и заработать на черствый кусок хлеба семье.
Вот об этом Мотька и узнал, когда пришел домой после путешествия в город и знакомства с обладательницей олеандров.
Мотька надулся. Вареный картофель и пару кусков рыбы на обед в стрелочную будку понесла отцу сестренка Мотьки, Нюра.
Когда вернулся отец и семья расположилась ужинать, Мотька демонстративно сел на порог хаты и буркнул на зов матери, что есть не хочет.
Отец и мать нахмурились, глотая трудовые опостылевшие куски хлеба, не подавая виду, что понимают демонстрацию Мотьки. Слишком из сил выбились бедные люди, чтобы не учитывать того, как зимою отзовется каждая копеечка расхода на учение мальчика. Они жили на полтора десятка рублей в месяц. Это была хотя и дружная, но самая бедная семья в пригородной убогой Кавалерке, как называлась нищенская окраинная улица города, на которой ютился стрелочник. Этот выжатый поденщиной и нищенским существованием человек все отдал бы, чтобы мальчишка как следует выучился. Чему мог, он уже сам научил сынишку и дочь по грошевым азбукам, но его собственные познания не шли дальше начального чтения и письма и отец чувствовал, что этого весьма мало, чтобы считать учение законченным.
Он поэтому старался не глядеть ни на сидевшего на пороге сына, ни на то варево — постную похлебку, которую вся семья хлебала из одной миски, и запах которой соблазнял только сонмы жужжавших по всем комнатам и двору мух.
Только тринадцатилетняя девочка внесла некоторое оживление, сообщив, что она была у подруги и та рассказывает, что на шерстяной мойке набирают детишек для раскладки шерсти на лугу и платят за это по двадцать копеек в день. Нюра скромно сказала, что она хочет итти зарабатывать, что сможет, так как дома все равно ничего не делает.
Никто девочке ничего не ответил, но и отец и мать почувствовали, как облегчающая горе новость заставила у них что-то подступить к горлу.
Когда поели, вопрос о Мотьке так и остался нерешенным. Мать еще раз позвала мальчика поесть похлебки. У Мотьки навернулись на глаза слезы, но он ничего не сказал и разобиженно вышел на двор.
— Придется пойти еще раз к учителю, — сказал матери отец. —Может быть чем-нибудь отработаю ему.
— Иди, Максимович. Без путей мальчик останется, если будет думать, что он хотел учиться, а мы до ума его не довели. Для них ведь и живем только.
— Да для них же, репяхи мужицкие. Сдохнем без хлеба, да зато корить не будут, если вырастут. А то и умрем — путного не услышим даже от детей.
И Максимович стал заправлять фонарь, чтобы быть готовым к следующему дежурству.
* *
*
Мотька тоже работал несколько дней на шерстяной фабрике. Для Кавалерской детворы это была самая веселая работа. Она производилась на открытом воздухе, под летним солнцепеком и выражалась в том, что детишки раскладывали промытые серой и щелоками клочья шерсти на травянистом грунте луга или на специальных помостах для сушки, перекладывали их здесь по нескольку раз, переносили с места на место. От зари до зари под управлением казачки, бабки Марьи — команда детишек в несколько десятков душ носилась по территории шерстомойки на берегу Дона, столько же дебоширничая друг с другом, сколько и балуясь шерстяными ворохами.
