Несмотря на то, что китайцев насчитывается до 427 милл. душ обоего пола, иначе говоря: они составляют почти 1/3 населения всего Земного Шара, но и по сие время они являются в глазах европейцев каким-то неразгаданным сфинксом. Объясняется это тем, что, живя в течение ряда тысячелетий замкнуто и независимо от остального человечества, они создали свою самобытную, сложную, оригинальную и для европейцев малопонятную цивилизацию в центре великого азиатского древа желтокожих народов. В настоящее время, при столкновении между собою белых обитателей Европы и желтокожих Азии — разница в психическом складе антропологических рас, населяющих оба материка, бросается невольно в глаза и прежде всего тем, кому волею судеб приходилось иметь более или менее тесное общение с новыми соседями, какого бы рода оно ни было. В чем собственно заключаются различия — психологи еще не выяснили, даже как будто мало считаются с ними, хотя антропологи уже указали основные анатомические признаки отдельных племен и рас едва ли не всего европейско-азиатского материка. А между тем психика китайцев действительно настолько сильно отличается от таковой же хотя бы славян, что наши русские поселенцы Дальнего Востока наивно убеждены, что у их желтых соседей души вовсе нет, а имеется не то “пар”, не то “черный дым”; китайцы, в свою очередь, подозрительно присматриваются к нам, а наиболее невежественные между ними серьезно сомневаются: люди ли мы на самом деле, или оборотни?
I.
Начнем с художества. Европейское понятие об изящном неприменимо в китайскому художественному творчеству, и причина тому лежит в психическом различии рас. Прежде всего, в Китае все узоры, рисунки, картины, какого бы содержания они ни были, поражают игнорированием перспективы, реальности и соразмерности частей. В то время как мы во всякой картине привыкли видеть сходство с действительностью, художник Срединного царства, пренебрегая таким, казалось бы, требованием раcсудка и эстетического чутья, дает полный простор своей фантазии, причем старается отнюдь не выходить из рамок национального представления о красоте. Он как будто даже не способен дать зрителю одну основную идею в простом сочетании форм, отвечающем действительности. У него как бы невольно всегда получается полумифическая история, очень сложное, фантастически изображенное явление из прошлого, со множеством действующих лиц и поясняющих аттрибутов, или ряд случайно сцепленных событий, так что картину нельзя только созерцать, — ее надо читать и разгадывать, словно шараду, при этом часто еще размышлять на отвлеченные, большею частью моральные темы. Вследствие незнакомства китайцев с теорией наложения теней или просто отсутствия потребности в ней, рисунки птиц, зверей, людей получаются безжизненными. Человек изображается почти всегда en face; профиля художники не признают; разрез глазных щелей выходит гораздо более наклонным, чем он есть на самом деле; выражение лица мало-осмысленное; позы даются неестественные. Заслуживает внимания то обстоятельство, что изображать людей голыми не допускается народною моралью. Драконы, единороги, слоны, зайцы, черепахи — выходят какими-то чудовищами, понятными только китайцам. Пейзажи настолько шаблонно-вымышленные, неестественные и непропорциональные в своих частях, что от них не получается — у вас по крайней мере — представления о живой природе, ласкающей взор. Глядя на картину, невольно задумываешься над усидчивостью людей, умением копировать и подражать с удивительной стереотипностью древним весьма разнообразным художественным образцам и в то же время над неспособностью одухотворять изображаемое, создавать новое, стоящее вне схоластических приемов, художества и старых сюжетов. Китайцы восторгаются своими узорами, рисунками, картинами в то время, как мы при созерцании их художественного творчества испытываем лишь любопытство и удивление. Наши картины, в свою очередь, им мало понятны и неинтересны.
Не менее живописи любят китайцы архитектуру, которая у них так же самобытна и своеобразна, как все. Пагоды, буддийские и даосские кумирни, мавзолеи, арки, мосты — невольно поражают всякого, впервые посетившаго Китай, оригинальностью стиля, прихотливой орнаментикой, пестротою красок, подчас грандиозным, но с нашей точки зрения каррикатурным общим видом. Только китайцам понятна красота их национального архитектурного искусства; только они могут восторгаться не в меру огромными, иногда многоэтажными черепичными крышами с своеобразными загибами на углах и петухами на вершинах, затененными стенами с необычайным обилием странных резных украшений, узорчатыми арками и пр. И по архитектуре убеждаешься невольно в стремлении народа крепко держаться традиции, отчасти бессознательно сопротивляться новшеству в искусстве. И тут творчество ограничено слишком сильно определенными, исторически сложившимися рамками, из которых китайцы выйти не хотят или не могут.
Кустари оказываются поразительными мастерами своего дела и обязаны этим не только трудолюбию, настойчивости, но и остроте зрения. Мужчины в вырезывании на дереве сцен из истории династий, религиозных шествий или семейного быта, в выделке сложнейших узоров на кости с наложением мелких изящных инкрустаций и тому подобных работах, достигают всего, что доступно руке и невооруженному глазу и возможно без заимствования у иноземцев. Женские рукоделия, напр., вышивки разных сцен из семейной жизни, обрядов, церемоний, пейзажей, фантастических зверей и птиц, пестрых цветов и пр. по шолку, сукну, бумаге или бархату — до того тонки, нежны и мелки, что нам требуется подчас лупа, чтобы рассмотреть все детали.
Китайцы знакомы со всеми тончайшими оттенками цветов спектра и очень любят сочетать яркия краски, что заметно во всем: в их хозяйственной обстановке, домашней утвари, вывесках над магазинами, картинах и т. д. Пять цветов считаются основными: желтый, красный, зеленый, белый и черный. Кажется, наибольшими симпатиями пользуются черные, белые и голубые цвета, наименьшим — малиновый, который трудно даже не встретить. В одежде допускается только определенное сочетание их. Белый цвет, выражающий у нас радостное настроение, как все светлое, китайцев наводит на грустные мысли и является траурным. Голубой — символизирует небо; красный — солнце, желтый — землю. Для привлечения внимания пользуются особенно красным цветом: в таковой окрашены стены буддийских и даосских кумирен, флаг, вывешиваемый над домом, где имеется покойник, разные аннонсы, визитные карточки, кисточки на шапочках грамотных, подвенечное платье, и физиономия бога войны и т. д. Желтый цвет — достояние богдыхана и чинов двора: в таковой окрашен императорский паланкин, дворцовое убранство, оффициальные бумаги, идущие ко двору, и пр. Тот же желтый цвет в ходу в праздник в честь бога земледелия, когда бросается в глаза и в облачении священнодействующих, и в жертвенной бумаге, и во многих вещах домашнего обихода. Заслуживает еще упоминания, что население Поднебесной Империи необычайно любит позолоту и посеребрение, символизирующия богатство, и применяет их там, где на ваш взгляд они совсем неуместны.
Китайцы — народ очень музыкальный, однако наша музыка им не только не нравится, но даже противна. В Гонконге, Шанхае, Пекине, Тяньцзине, Ньючуане, если и собираются они около европейских музыкантов, то просто из праздного любопытства. На бульварах Благовещенска, Хабаровска и Владивостока, как я имел много случаев убедиться, они нашей музыки военных оркестров решительно не слушают, проходя мимо с полнейшим равнодушием. Зато они испытывают истинное удовольствие при звуках родного оркестра. Заявление европейцев, что китайская музыка режет слух диссонансами и шумом — приписывается просто невежеству заморских варваров. Надо сказать, что ваши композиторы, охотно заимствуя мотивы для своих опер у восточных народов, брали их не у китайцев — вероятно потому, что мелодии их передать вашими нотами трудно и понимание и наслаждение музыкой Поднебесной Империи нам не свойственны. Китайские оркестры, обученные европейцами на свой лад, имеют всегда одни и те же недостатки — деревянность звука и отсутствие чувства.
Необходимо иметь в виду, что Срединное царство с давних времен выработало свои ноты, свою теорию, свою весьма обширную музыкальную литературу. Музыка находится в ведении особого правительственного учреждения; она же является важным предметом экзаменов молодежи, а в обществе издавна существуют музыкальные кружки на подобие европейских. По уверению знатоков, музыка китайцев требует привычного слуха и хорошей памяти. Замечательно, что октава у них имеет одним тоном меньше, чем у нас, причем на самом деле народ пользуется только пятью тонами, соответствующими вашим do, re, mi, sol, la. Диэзы и бемоли совсем не употребляются (И. Коростовец. Китайцы и их цивилизация. Спб. 1896 г., стр. 430). По китайской теории музыки, rе отвечает острому вкусу, do — желтому цвету, la — черному цвету и соленому вкусу, sol — красному и горькому, mi — зеленому (Ibid.). Каждый основной тон отвечает как будто голосу какого-нибудь животного — мычанию коровы, ржанию лошади, хрюканью свиньи, блеянию овцы. Воспоминанием об этом руководствуются при настраивании инструментов. В употреблении инструменты и струнные, и духовые, причем в музыкальных произведениях преобладают звуки верхнего регистра, протяжно-скрипучие, прерываемые местами шумными ударами гонга или барабана.
По китайской теории, от тона do испытывается человеком состояние простора и удобства, от mi — потребность в любви и милосердии, от la — желание молиться, и т. д. Нет сомнения, что отношение слуховых восприятий к зрительным и вкусовым имеет свое психологическое основание и может быть объяснено с точки зрения расположения ассоциационных путей между соответствующими корковыми центрами, так что нельзя от авторов китайской теории музыки отнять глубокой философской вдумчивости и наблюдательности. Но спрашивается невольно, почему у китайцев sol — внушает делать добро, при слушании re испытывается чувство справедливости, а звук la — в разных сочетаниях вызывает религиозное настроение? Отрицать влияние музыки на чувство, образование идей и ассоциаций их в том или ином направлении нельзя, но сомнительно, чтобы у азиатов и европейцев в этом отношении существовало психологическое тожество. Наша погребальная музыка в китайцах не вызывает грустного настроения и мрачных, мыслей, а их — у вас. Влияние музыки на оживление движения у них проявляется относительно слабо, хотя бы она, с нашей точки зрения, была самая развеселая: при звуках оркестра их не позывает, напр., танцовать — так, как нас. В Китае танцы являются скорее выражением религиозного настроения, чем веселья: место для них — кумирня; танцуют при шествии богдыхана к алтарю и тому подобных церемониях. Наши танцы ради удовольствия — все равно, под музыку или без нее — китайцы считают крайне неприличным и праздным занятием, попросту неспособностью людей владеть собою и невоспитанностью. Балов в нашем смысле у них не бывает.
Чувственная окраска, сопровождающая ощущения одних и тех же запахов, у китайцев и у нас часто диаметрально противоположна. При пекинском дворе недоразумения вследствие этого особенно заметны: китаянки душатся, напр., камфарными, мускусными, сандаловыми и т. п. эссенциями, от которых мутит дам европейских посольств, придерживающихся своих излюбленных духов. Прекрасный пол Срединного царства, наоборот, ощущает эти последние запахи как нечто самое неприличное и возмущается открыто, затыкая себе нос. Говорят (И. Коростовец, op. cit., стр. 7), китайцы чрезвычайно не любят запаха керосина, жареного кофе, нашатыря и мн. др. В Китае ящики, сундуки, этажерки, комоды и т. п. вещи делаются из разных местных ароматических древесных пород, и торговцы, желая угодить покупателям, предлагают самые что ни на есть пахучие. Шкатулки, ящички для платков, коробочки для визитных карточек и прочие предметы, которые я привез из Китая в Петербург своим знакомым дамам, к моему огорчению не произвели приятного впечатления и не находили себе применения, пока не выдохлись. “Все бы хорошо, — говорили мне, — но противный запах, ничего положить нельзя"... А как восторгаются этими же вещами китаянки! Вонь в китайских проулках, около базаров и всюду между постройками в густо населенных местах с силою бьет в нос каждому прохожему европейцу, случайно забравшемуся в чуждую ему обстановку. Порою его обдает с кухни таким зловонием от чесноку, кунжутного масла и всякой всячины, что он едва не падает в обморок. А между тем китайцы закусывают тут же за веселой беседой, не обращая на вонь ни малейшаго внимания, и к удивлению нашему смотрят бодрыми и здоровыми.
