Как-то, в теплый мартовский денек, Алла Федоровна шла к вечерне в местную обитель. Ей нравились монастырские службы и своей неторопливостью, и особыми чувствами, сквозящими в голосах монахинь. Покоем, благодатью и умиротворенностью веяло от них, а душе пожилой женщины их как раз не хватало. Нелады со здоровьем, натянутые отношения с зятем — да мало ли тревог, обычно терзающих душу дам на седьмом десятке лет.
А денек, действительно удался. В пальто было жарко, и она расстегнула верхнюю пуговицу, чтобы легче дышалось (при её стенокардии предосторожность не лишняя!). Алла Федоровна спускалась по узенькой улочке, ведущей к местному рукотворному морю, когда её обогнали две женщины средних лет.
— Надо же, а я думала, что со времен средневековья такого не бывает, — звенели на всю улицу их возбужденные голоса, — и вдруг случайно услышала, что в три часа в храме Богоявления отец Павел проведет обряд изгнания дьявола! Надо же, как интересно! Разве можно такое пропустить?
— Прибавь шагу, ведь опоздаем к началу! Самое интересное пропустим!
Женщины были почти в два раза её моложе, и пока до погруженной в свои мысли Аллы Федоровны дошел смысл их слов, они уже свернули за поворотом в ближайший проулок, в конце которого возвышались стены церкви Богоявления.
"Стойте! — захотелось закричать женщине, — экзорцизм — не музыкальное шоу и не цирковое представление! Туда нельзя соваться людям ради любопытства!"
Но пока она доковыляла до проулка, женщин уже и след простыл, и только ослепительно сверкали темно-синие, украшенные золотыми звездами маковки храма Богоявления.
Запыхавшаяся Алла Федоровна едва доползла до ближайшей скамейки у ворот старинного двухэтажного дома ещё дореволюционной застройки.
— Что же мне делать?
— А ничего не надо делать! Бог сам знает, кого и куда привести в нужное время, в нужный час, и не тебе, болезной, вторгаться в его дела!
Женщина обернулась на голос и увидела, что сидит на скамейке ни одна. Рядом притулилась сгорбленная старушка в черном ветхом платье, опирающаяся на видавшую виды клюку.
— Собралась молиться? Так иди — молись! А мы помолимся за всех вас!
Удивленная Алла Федоровна вгляделась в собеседницу. Та повернула к ней голову, и их взгляды встретились. Этот странный яркий блеск…. пожилая женщина испуганно схватилась за сердце. Да ведь она уже видела его!
Память моментально отбросила её во времена собственного детства, и Алла Федоровна, как наяву увидела заросшие лопухами и муравой улицы родной деревни. В тени огромных вязов паслись козы, бродили гуси и куры — мир, покой, тишина…
Волшебное это было время — детство, хотя легким его бы никто не назвал.
Только что закончилась война, и через их деревню возвращались демобилизованные солдаты — добирались до родных мест на попутках, а иногда и просто шли пешком.
Солдатиков охотно пускали на постой, жалели, старались накормить самым лучшим, что было в доме. Каждая женщина понимала, что по дорогам страны такими же бесприютными бредут домой и их сыновья, мужья, братья.
По соседству с семьей юной Аллочки жила местная юродивая — Дуня Перегудова. Женщина отличалась большими странностями, однако была трудолюбивой и опрятной. Её вросшая в землю ветхая хатенка радовала глаз белизной побелки и яркими мальвами под окнами.
Родители Дуняши погибли в голодные годы коллективизации, но местный председатель колхоза пожалел сироту и взял её на ферму телятницей. Работала она старательно, хотя и "мудрила" иногда: то телятам ноги соломой обмотает (дескать, чтобы не мерзли), то хвосты ленточками перевяжет. Сельчане только посмеивались над её чудачествами, и никогда не обижали "убогонькую". Особенно сблизилась с ней мать Аллочки — Серафима Семеновна Шестакова. Она и подкармливала соседку, и внимательно выслушивала все её сетования на жизнь. Жаловалась Дуня всегда на одно и то же — на собственного кота Полосатика, который пожирал у неё и молоко, и хлеб, а то и завязи молоденьких огурцов, а вот мышей ловить ленился.
— Да сведи ты его в лес, — рассеянно советовала соседке Серафима, — возьми себе другого котенка вместо этого шалопая!
Но Дуня, каждый раз согласно кивая головой, по-прежнему держала наглого, объедавшего её полосатого разбойника.
— У других вон мужья пьют, бьют их, а мой кот завсегда при мне! Да и красавец какой, как "тигра" на картинке!
— Так, то — мужья, а то — кот! Он ведь трудодней не заработает, и забора не починит.
— Зато ни одна я, живая душа в доме!
Как-то через село проходило несколько солдат, и один из них постучался к Дуне в окно. Обычно путники, завидев нищенскую хатёнку, старались становиться на постой в более справных избах, но вот кого-то эта беднота не отпугнула.
— Красивый сам по себе, капитан, — рассказывала довольная Дуня соседке на следующий день, — раскрыл вещмешок, а там и "концервы", и колбаса городская!
И даже приволокла напоказ банку с этикеткой на неизвестном языке — похвалиться.
— Красивая…, я в неё цветок посажу!
Мать Аллы только плечами пожала. Какой капитан?! Мельком она видела постояльца Дуни. Обычный солдат, пожилой уже, усатый, только глаза немного косили, да рыжие волосы выбивались из-под пилотки. Но, в конце концов, пусть будет хоть генералом, лишь бы Дуняша порадовалась — мало в её жизни счастья!
Но каково же было удивление женщины, когда и на следующий вечер, перегнувшись через плетень, юродивая продолжала хвалиться:
— Опять приходил. Вино приносил, сам такой красивый, хороший! В любви признавался, такие речи говорил…
Голос у Дуни всегда был на редкость грубым, мужским, а тут даже смягчился от нежности.
— … обнял меня, поцеловал! Ну и всякое такое, что мужик с бабою делают.
У стиравшей во дворе бельишко Серафимы таз с водой из рук выскользнул. Она точно знала, что никого из посторонних у соседки не было. Да и сам рассказ шокировал женщину — откуда Дуня про такие дела-то знает? Может, подглядела где?
— Ты о кавалере больше никому не рассказывай, — сухо посоветовала она, — стыдно это!
Да какой там! Уже к вечеру следующего дня об этой удивительной блажи Дуняши звенела вся ферма. Вечером к Шестаковым пришла бригадирша Марья Панова — женщина суровая и резкая на язык.
— Что там у дурочки нашей происходит? — накинулась она на Серафиму. — Вы соседи, с вас и спрос!
— Да не было у неё вчера никого! — оправдывалась мать Аллы. — Мы допоздна печку ломали, и Дуня нам помогла сажу носить. На речку с ней омываться ходили, уже ночь стояла. Да и солдаты вчера в селе не появлялись.
— Может кто из своих убогонькую сильничал? Дунька ж, как дите, ничего не понимает!
— Она прямо так и сказала бы, — не согласилась Серафима, — врать-то не умеет! Вот я и удивляюсь, как это Дуня умудрилась офицера себе в полюбовники выбрать, пусть даже придуманного.
— И всё равно — не унималась тетка Марья, — ты последи за ней. Мало ли! Сама знаешь — у некоторых мужиков совсем совести нет, а что потом Дуня с дитем-то делать будет?
— Послежу! — без особой охоты согласилась Серафима.
Когда у тебя пятеро детей, муж Федор с войны инвалидом пришел, огород, да и сама дни напролет в колхозе пропадаешь, только и дела, что на чужой двор заглядывать. Но соседи ведь подчас ближе родственников, потому как всегда под рукой. Вот и поручила Серафима присмотр за домом Дуни своей свекрови — восьмидесятилетней бабке Фросе.
Скрюченная ревматизмом, та все дни напролет проводила на завалинке в компании со своими сверстницами. Развлекали себя старушки разговорами о том, как хорошо всё было пятьдесят, а то и более лет назад, и как сейчас всё плохо, потому что современные парни и девицы не имеют ни стыда, ни совести.
Тема, как вы понимаете, актуальная, захватывающая и потому никогда не приедающаяся.
И хотя у них на семерых едва ли нашлась бы хорошо видящая пара глаз, и бабушки поголовно страдали глухой, к поручению они отнеслись со всей ответственностью.
На протяжении нескольких дней старушки глаз не спускали с домика Дуни, ради такого случая до первых петухов просиживая на излюбленном месте. Благо, потребность в полноценном сне осталась для них в таком же прошлом, как красота и здоровье.
