— Яна, — вкрадчивый низкий голос возле самого уха пробирает меня до донышка. — Ты уверена, что поступаешь разумно?
Господи, какой там уверена?
Я на пороге непоправимой ошибки!
И чем крепче прижимает меня к себе Герман, тем быстрее тает моя решимость не сдаваться этому похотливому самцу.
— Я всегда поступаю разумно. Мы заключили сделку. Я помогаю тебе, ты помогаешь мне. И никаких глупостей!
Твердые сухие губы скользят от виска к моей брови, но это полбеды!
Бергман без всякого стеснения наглаживает мою задницу!
Этот беспринципный мерзавец так вкусно пахнет: сигаретами, сексом и кофе, поданным в постель после безудержного разврата, что у меня тяжелеет внизу живота.
Черт! Я из-за него на сухом пайке уже месяц!
И две недели из этого самого нервного в моей жизни месяца организм настойчиво требует разрядки, потому что кто-то позволяет себе испытывать мою выдержку при каждом удобном случае. И неудобном тоже.
Например, как сейчас.
Если хоть кто-то решит заглянуть за подозрительно шуршащую портьеру… Я убью Бергмана! Я, конечно, сегодня перегнула палку, но Герман обнаглел вконец. Мы же, етить твою налево, в консерватории!
— Яна-Яна… Неужели ты думала, что я ни о чем не узнаю?
— Я не понимаю, о чем ты, — делано удивляюсь я, изо всех сил стараясь скрыть реакцию тела на жадные руки, пробирающиеся под одежду. — Бергман, перестань меня лапать! Уговор есть уговор! Я свою часть выполняю! Не стоит подкатывать ко мне яйца, если не хочешь по ним получить!
— Я рассчитываю получить кое-что другое…
Твою мать! Что он творит?
А стервец вклинивается коленом между моих бедер, и я отчетливо чувствую все его желания. И они, черт подери, находят во мне живейший отклик!
Закончим с ним, и надо срочно найти мужика.
— Ты разрываешь сделку? — напряженно уточняю я.
— И не надейся, — смешок мерзавца, уже безнаказанно добравшегося до моей груди, бесит несказанно. — Предлагаю расширить границы.
— И не надейся, — зеркалю я его фразу и закусываю губу, чтобы не застонать, потому что горячие пальцы забрались под тонкое кружево и сжимают напрягшуюся горошину. Зачем господь дал мне такую чувствительную грудь?
— Яна, я окажусь в тебе раньше, чем ты думаешь, — он прикусывает мочку моего уха, и я стискиваю зубы. Непристойные картины с участием Германа проносятся у меня перед глазами. Непристойные — слабо сказаны, уже пошли титры к порно.
Какого хрена я вообще подписалась на эту сделку? Вот не жилось мне спокойно!
А как все хорошо начиналось…
Месяцем ранее
Я смотрю на этого здоровенного детину и ощущаю буквально физически, как рушатся мои надежды.
Меня подставила родная мать.
Что она там плела?
«Хороший мальчик, не пьет, не курит, хорошо зарабатывает, на скрипке вроде играет» …
Мать-ехидна!
Как-то не бьется ее описание с матерым кобелиной в криво застегнутой рубашке и с помадой на шее, ввалившимся в гостиную, где мы с Розой Моисеевной чинно пьем чай за большим круглым столом.
Неизбывная и отчаянная тоска заполняет мою душу. Совсем не подходит. Знаю я этот типаж «покрываю на своем пути все, что младше двадцати пяти». С таким не договориться.
Пора завязывать с азартными играми. Если бы я не проиграла матери в карты, я бы ни за что не оказалась в такой ситуации. Я рассчитывала, что избавиться от очередного сына маминой подруги будет легко, но что-то где-то пошло не так, и надо срочно из этого выгребать.
Отправляясь на эти унизительные смотрины, я, конечно, подстраховалась. В таком виде заинтересовать я могу разве что слепого или конченого импотента, которому абсолютно все равно, кому ссать в уши про высокие чувства.
И уж никаким образом на меня не обратит сейчас внимание такой откровенный потаскун.
Сегодняшний свой образ я создавала, вдохновляясь одной из коллег, старой девой и синим чулком. Я подошла со всем тщанием к выбору наряда и прически, и вот результат.
Заметив меня в гостиной, «хороший мальчик» около сорока горячих годков проходится по мне недоуменным взглядом снизу вверх и обратно и равнодушно отворачивается, присвоив мне средний род и неопределенный возраст.
Очевидно, для него я не представляю никакого интереса, в отличие от Розы Моисеевны, довольно поглядывающей на мою косу с прямым пробором, отсутствие косметики, глухую блузу под горло и юбку в пол. Ни дать, ни взять — попадья, только кадила рядом не хватает.
— Мам, зачем ты меня звала, если у тебя гости?
— Сынок, составь нам с Яночкой компанию. Яна, это мой сын — Гера. Гера, это Яночка, внучка моей знакомой.
Боже, я от стыда готова провалиться сквозь землю.
Так халтурно меня еще никому не навязывали.
А Гера не дурак. Быстро соображает. Он снова переводит свой пристальный взгляд на меня, и в его глазах вспыхивают злость и презрение.
Как же! Залежалый товар пытаются втюхать. Ну да, я же постаралась своим тридцати придать еще лет восемь! Тени для глаз вместо пудры — хороший лайфхак.
В ответ я делаю морду кирпичом. Выдаю самую постную мину, какую только могу состряпать. Негоже разочаровывать людей, я считаю.
Геру перекашивает. От восхищения, надо думать.
— Мам, можно тебя на минуточку? — угрожающим голосом требует он.
Роза Моисеевна с извиняющимся взглядом поднимается из-за стола.
Мать и сын скрываются на кухне, откуда до меня доносится возмущенный мужской бас и наставительное женское контральто.
Бля… Когда это все закончится?
Курить хочется. Как не вовремя я бросила.
И выпить. Но пить я, слава богу, не бросала. Домой вернусь — накачу. Этот позорный день я запомню надолго.
Вернувшийся Герман отчетливо скрипит зубами и старается на меня лишний раз не смотреть. Кажется, Роза Моисеевна добилась своего. Он демонстративно плюхается за стол и складывает руки на мощной груди. А часы у него шикоз… Небось моей премии на такие не хватит.
Глядя на играющие желваки потенциального жениха, понимаю, что пойду не домой, а к Алке. В одно жало столько пить нельзя, сколько мне сейчас нужно для анестезии раненого самолюбия.
— Герочка, ты же собирался завтра на какой-то концерт? Яночка тоже очень любит музыку, — прямолинейно, как оглобля, сводничает Роза Моисеевна. — Мне кажется, вам стоит объединиться.
Герман смотрит на меня лютым зверем, мол, только попробуй согласиться!
Уж не знаю, как его мать за яйца взяла, походу, чем-то он серьезно провинился, но отказать напрямую он ей не может. Сочувствую, мужик. Я сама — заложник обстоятельств. Так что мне твоим безвыходным положением пользоваться ни к чему.
Данный самец оказался для моих планов непригоден, поэтому я от щедроты душевной иду ему навстречу:
— Да, — пафосно киваю я. — Обожаю русский романс девятнадцатого века. Потрясающая эстетика!
И добившись нужного эффекта, а именно кислого лица Геры, я без всякого предупреждения, добавив дурнины в голос, истошно завываю:
— Я за двадцать минут опьянеть не смогла от бокала холодного бренди…
Мужика серьезно передергивает, потому что фальшивлю я крайне талантливо. Говорят, у скрипачей идеальный слух. Злорадству моему нет предела. А нечего смотреть на меня так снисходительно! Можно подумать, я тут по доброй воле маринуюсь.
— Мама, наши вкусы с Инной немного расходятся, — рубит Герман, а я молча проглатываю, что он не запомнил мое имя. Каз-зел. — Я иду на рок-вечеринку.
— Это же ужасное варварство! — встреваю я. — Вам непременно нужно послушать что-нибудь стоящее, вот в воскресенье в филармонии будет потрясающий концерт органной музыки! — захлебываясь восторгом, вещаю я.
— А вы должно быть в душе певица? — ехидно спрашивает женишок.
— Да, я пою постоянно! — надеюсь мои слова звучат угрожающе.
Чувак, я тоже скована обязательствами и не могу послать тебя в дальние леса. Будь мужиком, прояви твердость, поставь крест на этой дурной затее сам!
— А в профессиональной деятельности это вам не мешает?
— Что вы! Даже помогает! Я — стоматолог! Всегда пою своим клиентам! Хотите посмотрю ваши маляры?
Судя по выражению лица Германа, неизвестно, что его пугает больше: мой вокал или моя профессия.
— Нет, благодарю. У меня с зубами все в порядке, — цедит он и с тоской поглядывает на часы.
Я тоже уже не знаю, что еще придумать, и как свалить из этого гостеприимного дома, не нарушив данного матери слова. Не то чтобы я была такой честной… Просто Роза Моисеевна как пить дать меня сдаст.
Надеюсь, это была наша первая и последняя встреча.
Посылая мне спасение, раздается рингтон моего мобильника.
О! Алка звонит!
— Да, мамулечка! — воркую я в трубку идиотским голосом под одобрительным взглядом Розы Моисеевны. — Можно я сегодня до девяти?
— Чего? — охреневает Алла, на заднем плане у которой надрывается кавер-группа. — Ты надышалась своих препаратов?
— Ну, хорошо. Тогда я буду в половине девятого! Я больше не буду опаздывать!
— Так. Я поняла, что ничего не поняла. Ты ко мне придешь?
— Конечно, домой! Как ты могла подумать?
— Э… Ладно. Вина купишь?
— Разумеется! Когда я тебя подводила, мам!
— Какая хорошая девочка, да, Гера? — слышу я умильный голос Розы Моисеевны.
— Да пизд… гм… вообще! — с чувством отвечает он.
— Обязательно проводи Яночку! — продолжает свое грязное дело бабуся.
О, нет! Только не это…
Озверевшая от моих речей Алка требует:
— Ты мне все расскажешь в подробностях!
— Да-да! Скоро буду! — я кладу трубку и, состроив максимально расстроенный взгляд, обращаюсь к Розе Моисеевне: — К сожалению, мне пора. Спасибо за приглашение, было очень приятно познакомиться.
— Не волнуйся, Яночка! Герочка тебя подвезет, — радостно отвечает бабусенция, блестя глазами и брюлликами в ушах.
— Это так благородно! В наше время невинной девушке так опасно поздним вечером в городе… — несу я какую-то ахинею, выбираясь из-за стола.
— Если девушка до сих пор невинна, то возможно, ей уже ничего не угрожает, — ворчит Гера.
Ах ты козлина! Вот хотела я с тобой договориться по-хорошему за дверями квартиры. Хрен тебе! Теперь повезешь меня до самого парка Гагарина!
— Я только на минуточку, носик попудрю… — предупреждаю я, потому что сил моих нет, как колется жуткая блуза, заправленная под юбку.
Герман машет рукой и идет в прихожую, а я юркаю в ванную, где, задрав проклятущий тяжелый бархатный подол, я с наслаждением, как мартышка, чешу живот под сбившейся комом блузкой. Она больше, чем нужно, размера на три и придает мне слегка беременный вид. И как эту хрень тетка раньше носила?
Хорошо, что я отказалась от идиотской идеи напялить парик.
Расправив пыточную одежду, я заодно решаю поправить чулок. Это-то и становится моей роковой ошибкой. Кажется, именно с этого момента все покатилось куда-то не туда.
Стоит мне принять позу цапли, ибо не так-то просто, удерживая подбородком подол, расправлять завернувшуюся резинку, я чувствую, что земля уходит у меня из-под ног.
Прежде, чем я успеваю понять, что происходит, опорная ступня в тапочке начинает свое несанкционированное скольжение, и я, взмахнув руками и подчиняясь гравитации, под звон посыпавшихся с полки баночек со всей дури плюхаюсь попцом на бортик ванной.
Удар такой силы даже бархатному чудовищу смягчить не под силу, и у меня перед глазами вспыхивают ослепительные звезды.
— Ёб твою в бога-душу-гроб-три креста-мать! — вырывается у меня.
Уже в красках представляю, как я завтра поползу с синей задницей в травмпункт со словами: «Помогите, хвост отваливается».
Пока я ловлю приход, пытаясь перевести дыхание, дверь в ванную распахивается:
— Инна, с вами все в поря… — по мере осмотра места происшествия голос Германа, чтоб ему грести ушами в камыши, становится все тише.
Я срочно опускаю подол, стараясь не задумываться, как много он успел увидеть. Стесняться мне нечего, но не про него цветет моя калина.
— Со мной не все в порядке, — занудно отвечаю, входя обратно в образ. — Я немного поскользнулась.
— Да? — с сомнением переспрашивает Герман. — А мне послышалось, что здесь слон рухнул на портового грузчика.
— Я определенно здесь абсолютно одна, — постно отвечаю я.
— Это-то меня и смущает, — выглядит он очень задумчиво. Господи, он что розовых трусов не видел никогда в жизни? А выглядит так, будто его ничем не удивить. — Что ж вы, Инна, такая нестойкая?
Я перевожу взгляд на кафель в поисках объяснений своему пируэту и обнаруживаю, что какой-то гандон, не будем показывать пальцем, капнул жидким мылом на пол. Вот уверена, что это не Роза Моисеевна оплошала.
И меня еще спрашивают, почему я в тридцать не хочу замуж!! Только все вымоешь, придет и капнет мылом! Или тарелку оставит! Или вообще будет дома, когда там я!
Меня прям раздирает ответить Герману, что, если в доме скользко, то некоторые должны посыпать все собственным песком! А то помада у него на шее алеет девчачьего цвета, а самому небось сорокет стукнул!
— Это я от избытка впечатлений, давно в обществе не была, — старательно смущаюсь я, гоня от себя воспоминания о прошлой пятнице, когда мы с девчонками славно зажгли в «Чемберлене».
— Ну… Если не надо проверить, нет ли там травм… — тянет Герман хоть и со смешком, но такое ощущение, что ему требуется проверить, не показалось ли ему, что под саваном на мне человеческие трусы, а не панталоны — ровесники романсов девятнадцатого века.
— Благодарю вас, не стоит беспокоиться. Я сейчас, — с намеком произношу я.
Да проваливай ты, морда холеная!
Еще раз окинув меня странным взглядом, Герман покидает ванную, а я с кряхтением и проклятьями поднимаюсь с бортика. Сходила, блин, на смотрины. Кому скажешь, что задница болит, поймут не так. Ну да ладно. Будем считать это моей платой за то, что наша встреча никогда не повторится.
