Единым сладким сном в моих пустых мечтах царишь,
И равнодушием своим превознося жестокость Ада,
С томлением сладострастным жду, пока дотла сгоришь,
Без остановки в кубок добавляя терпкость капель яда…
Огромный кусок крыши рухнул совсем рядом. Взлетевшая каменная крошка впилась в оголенные ноги, будто стайка въедливой мошкары. Что-то скрипело наверху — вполне возможно, что совсем скоро мне на голову упадет потолок. Но едва ли это было сейчас важно.
Тонкими струйками стекала сверху мутноватая вода. Видимо, оранжерея тоже подверглась разрушениям. А может, снаружи просто начал накрапывать дождь.
Босые ступни ощущали жгучий холод. Каждый шаг давался с трудом, но я продолжала идти — переступать через почерневшие фрагменты обвалившихся стен, через радужные осколки некогда роскошного витража, через обломки старинной мебели и рваные влажные ткани, в которых с трудом узнавалось прежнее великолепие гобеленов.
На пути возникла темная лужа. В тусклом свете, пробивавшемся сквозь трещины уцелевших стен, сверкнуло лезвие. Нож для разделки мяса покоился на полу, наполовину погрузившись в грязевое нутро лужи. Похоже, какая-то безвестная свиная тушка так и не дождалась своего часа.
Я шагнула к луже, безотрывно следя за лезвием. Резкий рывок назад, словно кто-то пленил край платья и теперь тянул меня в свои ледяные объятья. Я оглянулась. Шлейф зацепился за один из каменных обломков, поломанными костями торчащих тут и там из куч мусора. С остервенеем дернув податливую ткань, я потеряла равновесие и неуклюже забралась в центр лужи, лишь каким-то чудом не поранившись о поджидающее там лезвие. Затрещавшая ткань скользнула следом и мгновенно напиталась грязноватой влагой.
Из горла вырвался хрипящий свист. Странно. А я ведь хотела издать смешок. Такой звонкий и одновременно фыркающий, как у чирикающего гепарда. Попробовала снова. Хрип. Надсадный и царапающий горло.
Кожу ступней кольнула сотня незримых игл. Продолжая стоять в воде, я присела, чувствуя, как между пальцами начинает медленно перекатываться жидкая грязь со дна лужи. Игнорируя новые атаки холода, я погрузила руку в черное нутро, нащупывая рукоять ножа.
Дальнейший путь легче не стал. Промокший насквозь шлейф платья тянулся за мной отмершим хвостом, вытягивая ткань и увеличивая разрез впереди до устрашающе непристойных размеров. Хотя вряд ли в радиусе сотни метров сейчас нашелся бы тот, кто посмел бы обвинить меня и мои обнаженные бедра в излишней вульгарности.
Со стороны покореженных остатков лестницы послышался глухой кашель. Сердце пропустило пару ударов и вернулось к изначальному ритму. Сжимая рукоять ножа с такой силой, что кожа, касающаяся шероховатой поверхности, постепенно утрачивала чувствительность, я двинулась на звук.
Под громоздкой белокаменной роскошью рухнувших перил и деревянными обломками лежал мужчина. На свободе остались вздымающаяся от тяжелых вдохов грудь под темно-синим шелком жилета, левая рука, облепленная посеревшей от влажности тканью рубашки, и голова, обрамленная снопом мелких черных кудряшек.
Все еще жив. Кто бы сомневался.
Ноги замерли всего в полуметре от лица мужчины. С отупелым вниманием глянув вниз, я равнодушно отметила про себя, что грязевые подтеки на моих пальцах похожи на ластящихся к коже жирных склизких червей.
Из горла придавленного мужчины вырвался протяжный стон, а затем череда хриплых прерывистых вдохов, словно он пытался попробовать воздух на вкус, но с каждым разом все больше разочаровывался в нем. Наверное, я была бы не против, если бы этот человек и вовсе перестал дышать.
