Сам Красавин почти ничего не пил, кроме содовой воды, подкрашенной каким-то мудреным вином. Это был плечистый мужчина с окладистой русой бородой, того неопределеннаго возраста, который Саханов называл "петербургским". Широкая крепкая шея с красным наливом, широкое лицо с тугим румянцем, карие глаза с поволокой, слегка вьющиеся русые волосы без малейших следов седины -- все, кажется, говорило о завидном богатырском здоровье, а между тем этот богатырь в глазах светил медицинской науки был обреченным человеком, дни котораго сочтены. Красавин, вообще, являлся таинственным человеком, который всплыл на бурную поверхность столичной жизни из неизвестных глубин и котораго одни считали миллионером, а другие -- нищим.   -- Все это сплетни,-- решил раз и навсегда Саханов.-- Верно одно, что Антип Ильич аккуратно уплачивает по всем ресторанным счетам...   Конечно, это было передано Красавину, но он ничего не ответил, как и вообще не любил терять напрасно слова. Он где-то и что-то такое делал, устраивал, хлопотал и проводил, как все дельцы, а отдыхал в смешанном обществе артистов, художников и особаго сорта интеллигенции, которая охотно собирается на даровую кормежку. Из собравшихся в номере гостей едва-ли кто нибудь мог определенно сказать, что такое Красавин, да мало этим и интересовались. Известно было только, что он из заволжских раскольников и имеет громадныя связи в среде московских старообрядцев-миллионеров. Ходили слухи, что раньше он пил запоем, а сейчас, когда на него накатывалась запойная тоска, ограничивался тем, что собирал около себя пьющую "братию". Как у всех богачей, у Красавина был друг, такой-же таинственный человек, котораго все называли Алешей. Он сейчас сидел около хорошенькой натурщицы Шуры и следил за каждым движением патрона, как лягавая собака.   Эта Шура была последним номером из тех сомнительных дам, которыя как-то неожиданно появлялись среди красавинской "братии" и так-же неожиданно исчезали. Девушка равнодушно смотрела на всех своими детскими глазами и улыбалась при малейшем удобном случае, что ее портило. Красивое девичье лицо, обрамленное шелковыми прядями мягких, слегка вившихся русых волос, точно было нарисовано каким-то капризным художником, который вложил в это лицо неуловимую молодую прелесть. Всего красивее у Шуры был рот, очерченный с изумительной грацией. Но главное достоинство было не в лице, а в теле, как это все знали по эскизам Бургардта. В своей компании она была известна под кличкой "Ню". Шура была сложена, как статуя, и ее портили только руки, маленькия и нежныя, но с слишком короткими пальцами...   -- У нея точно чужия руки, -- говорила Ольга Спиридоновна, не выносившая женскаго превосходства.   Вернувшись в номер, Бургардт нашел свое место занятым, -- на его стуле сидел актер Бахтерев, котораго Ольга Спиридоновна нарочно подозвала, чтобы "отшить" Бургардта. В минуты раздражения она не стеснялась выражениями и любила пустить вульгарное словечко. Бургардт подсел к Шуре и молча взял ее за руку, отчего девушка засмеялась, как смеются от щекотки.   -- Вам весело, Шурочка?   -- Так себе, Егор Захарович... Я не умею плакать.   -- Это отлично...   Бургардт любил свою натурщицу и относился к ней, как к избалованному ребенку. Он не ухаживал за ней, но чувствовал себя в ея присутствии как-то легче, как и другие, точно она заражала всех своей цветущей молодостью. Шура знала, что Бургардт любит портер, и незаметно подала ему полный стакан. Она видела, как следит за ним Марина Игнатьевна, и делала на зло ей из детской шаловливости. Бургардт собственно не хотел больше пить, но из духа противоречия, чтобы подразнить "сестру милосердия", выпил свой стакан залпом. Шура опять смеялась, незаметно наливая второй стакан.   -- Я боюсь Марины Игнатьевны, -- шепнула она Бургардту.-- Она такими злыми глазами смотрит на меня...   -- Страшен сон, да милостив Бог...   Публику занимал один Саханов, разсказывавший самый последний анекдот о какой-то актрисе, которая по близорукости приняла чужого мужа за своего, "со всеми последствиями" такой опасной близорукости.   Красавин слушал равнодушно и все посматривал на дверь, как по его примеру инстинктивно делали и другие, даже Ольга Спиридоновна, начинавшая что-то подозревать. А Шура продолжала подливать Бургардту его стакан и незаметно переменила свой стакан с шампанским. Бургардт поймал ее в подлоге и на зло ей залпом выпил шампанское. Эта смесь быстро произвела свое действие, и он необыкновенно быстро захмелел.   -- Не пейте больше, ради Бога...-- проговорила ему на ухо Марина Игнатьевна.   Но Бургардт уже был в таком настроении, что не мог слушать советов, и ответил какой-то грубостью. Шура кусала губы от смеха, когда "сестра милосердия" отехала ни с чем.   Дальнейшия события для Бургардта точно заволокло туманом, и он потерял нить в поступательном их движении. Ему почему-то не нравилось, что Алеша слишком близко сидит около Шуры и даже фамильярно положил свою руку на спинку ея стула.   -- Вы, господин хороший, так нельзя...-- грубо заметил ему Бургардт.   Алеша что-то ему ответил, и Бургардт готов был разсердиться, если-бы не вмешалась Шура и прошептала:   -- Миленький, не стоит, бросьте.   Дальнейшия события уже окончательно заволоклись туманоме. Как сквозь сон Бургардт видел, как появился Васяткин, юркий господин в пенснэ, и как все разом поднялись с своих мест. Марина Игнатьевна опять подошла к Бургардту и шепнула:   -- Проводите меня, Егорушка...   -- Вы домой? Нет... нне желаю... да... Вы меня будете отпаивать чаем, а я не хочу...   В номере появились услужающие татары и смотрели на Красавина какими-то жадными глазами. Шура была огорчена, что Красавин не подал ей руки, а повел Ольгу Спиридоновну. Ей пришлось довольствоваться обществом Алеши.   -- Пойдемте и мы, Егор Захарович, -- говорил Бахтерев, подхватывая Бургардта под руку.-- Пора...   -- Куда и зачем?   -- Пароход ждет...   -- А...   В корридоре их обгоняли цыганки, подталкивая друг друга, как выпущенныя из класса школьницы.   -- Гм... Антон Ильич не забыл о провизии, -- соображал Бахтерев вслух, обнимая свободной рукой смуглую и костлявую цыганку.-- Куда, фараоны?   -- А мы с вами на пароход...   Проходя садом, Бургардт вспомнил, как давеча обидел его господин в котелке, и начал ругаться в пространство, показывая кулаки.   -- О, я ему покажу... да...   -- Пренебрегите, Егор Захарович, -- уговаривал Бахтерев.   Когда они подходили уже к пристани, Бургардт остановился и заявил, что не пойдет на пароход, потому что Красавин его не приглашал.   -- Всех приглашал, значит и нас... Главное: на тони поедем. Я страстный рыболов и летом целые дни просиживаю где-нибудь с удочкой. А сейчас должны идти лососки... Понимаете, будем варить уху на свежем воздухе...   Последнее убедило Бургардта. Ведь и он тоже в юности был страстным рыбаком и проводил на Неве целые дни. Милая, родная река... Что может быть красивее Невы? А петербуржцы, как оглашенные, бегут на какия-то дачи.   -- Знаешь что, Бахтерев? -- заговорил Бургардт, останавливая артиста.-- Наплюем на этих дурацких цыган и на тоню, а возьмем лодку, уедем куда-нибудь на Лахту, разведем костер... Боже мой, что лучше, как провести целую ночь в лесу у огонька? Голубчик, милый, поедем...   Этот план Бахтеревым не был принят, и он потащил Бургардта на пароход.   -- Что-же это такое... Опять пьянство...-- шептал Бургардт, теряя способность к сопротивлению.  

IV.

   Финляндский пароход, расцвеченный фонариками, стоял не у пристани, а прямо у берега. Слышалось легкое ворчание машины, где-то попыхивал белыми клубами пар, из трубы завивавшийся черной полосой тянул дым. На пароходе все было устроено еще в Петербурге: поставлены столы, устроена закуска. Кухня помещалась в носу. Все общество разместилось в длинной каюте, кто где хотел. Бургардт заметил только одно, что Марина Игнатьевна не поехала домой, а осталась с нарочной целью следить за ним. Чтобы досадить ей, он выпил большую рюмку английской горькой и ушел на нос, чтобы полюбоваться Невой. По дороге суетившийся Васяткин едва не сшиб его с ног.   -- Ах, pardon...   Услужающие татары из "Кружала" тащили еще какия-то закуски, посуду и ящики с бутылками, точно снаряжалась экспедиция на северный полюс. Поместившись в самом носу парохода, Бургард молча любовался красавицей Невой, которая отражала сейчас разноцветные фонарики парохода. Что-то такое чудное и хорошее в этой живой, вечно движущейся воде, какая-то скрытая сила и манящий покой. Недаром Марина Игнатьевна боялась воды: ее так и тянуло броситься в реку.   Пароход дал свисток и грузно начал отделяться от берега. Слышно было, как винт рыл воду, а машина прибавляла хода. Пароход легко и свободно врезывался своей железной грудью в застывшую речную гладь и, распахнув ее могучим движением, оставлял за собой бурно двоившийся, широко волнистый след.   -- Как хорошо, как хорошо...-- шептал Бургардт, подставляя горевшее лицо поднимавшемуся от движения парохода ветру.   Плыли мимо низкие зеленые берега, мелькали где-то в зеленой гуще приветливые огоньки, быстро появлялись и еще быстрее исчезали лодки с темными силуэтами сидевших в них людей, давали свистки встречные пароходики, пока все это не скрылось, уступив место широко налитому взморью. Боже, как хорошо было это подернутое матовой белизной море, это светившееся фосфорическим светом небо, эта уходившая из-под парохода водяная гладь... Бургардту вдруг страстно захотелось поделиться с кем-нибудь своим настроением, и он вспомнил о Марине Игнатьевне.   -- Да, только она поймет эту красоту... У нея есть чувство природы.   Бургардт уже поднялся, чтобы идти в каюту, как раздалось цыганское пение. Какой-то невообразимо дикий мотив поднялся дыбом, перемешиваясь с бренчаньем цыганских гитар. Бургардт даже заткнул уши. Неужели это кому-нибудь может нравиться? Визгливые женские голоса с гортанным, надтреснувшим тембром, яркия вскрикивания, раздражающее бренчанье гитар -- в общем все это напоминало звон разбитой посуды.   -- Нет, я пойду и скажу, что это безобразие, -- решил Бургардт.-- Да, безобразие, и самое скверное... Как не стыдно восхищаться этим дурацким визгом и уханьем...   Цыгане столпились у входа в каюту, так что ему пришлось расталкивать их. Он отыскал глазами сидевшаго в дальнем конце стола Красавина, чтобы высказать ему все, и вдруг остановился. Около мецената сидела белокурая стройная девушка с удивительным лицом. Она смотрела на него и улыбалась -- улыбка у нея была тоже удивительная, быстро появлявшаяся и так же быстро исчезавшая.   -- Кто это?-- спросил Бургардт сидевшую недалеко Марину Игнатьевну.   -- Не знаю...-- сухо ответила та.-- Кажется, новая прихоть нашего принципала. А что: поражены?   -- Да, что-то необыкновенное... изумительное...   -- Знаю одно, что англичанка. А вон ея мать сидит -- крашеные рыжие волосы и наштукатуренное лицо. Настоящая милашка... Это все сюрпризы Васяткина. Посмотрите на этого негодяя, как он доволен и счастлив...   Хор дико завывал, гитары бренчали, хриплый баритон выводил какую-то нелепую руладу, а Бургардт все смотрел на белокурую незнакомку и не мог придти в себя. Красавин что-то такое ей говорил, жестикулируя сильнее обыкновеннаго, а она улыбалась ему непонимающей улыбкой и что-то такое старалась обяснить руками.   -- Боже мой, да ведь она немая?!-- невольно крикнул Бѵргардт, всплеснув руками от охватившаго его ужаса.   Это восклицание вызвало общий смех. Ольга Спиридоновна так и залилась, закрывая рот платком. К Бургардту подошел Саханов и, слащаво улыбаясь, проговорил:   -- Нет, каков наш Васяткин, а? Ведь это его выдумка... Действительно, немая. Ну, кому придет в голову такая счастливая идея...   Саханов никогда не напивался, а только входил в умиленно-слащавое настроение, как и сейчас. Глядя на растерявшагося Бургардта, он как-то неестественно захохотал.   -- Оставь меня, ради Бога...-- сухо ответил Бургардт, занимая свободный стул.-- Где я? Что это такое?   -- Самая обыкновенная вещь, -- ответила ему Ольга Спиридоновна, скашивая в его сторону свои круглые глаза.-- И немыя девушки имеют скромное желание превратиться в женщину... Очень просто.   Бургардт только посмотрел на нее дикими глазами и ничего не ответил. Он теперь понял все. Васяткин в своих интересах создавал соперницу Шуре. Да, это было ясно, как день. Чем можно было удивить Красавина, к услугам котораго были женщины всех пяти частей света? А тут немая красавица... Это была такая экстравагантная новость, которая заставила оживиться скучавшаго мецената до неузнаваемости. Вглядываясь в мать, Бургардт старался припомнить, где он ее встречал. Эта женщина-маска положительно была ему знакома.   -- Да, ведь, это мисс Мортон?-- обратился он к Саханову.-- Она лет десять тому назад пела на островах...   -- Представьте себе, что она... Никто и не подозревал, что у нея такая красавица дочь... и притом немая. Васяткин положительно гениальный человек по этой части... У англичанок, знаешь, все просто и откровенно: Мортон желает получить за свою дочь всего семнадцать тысяч. Ха-ха... Почему не двадцать, для круглаго счета? Я убежден, что у нея и мысли такия-же крашеныя, как сама она...   -- Да, бывают сны, а на яву чудней!.. Ах, негодяй...   -- Кто? Васяткин? Видишь-ли, все гениальные люди немножко негодяи...   Дальше опять все заволоклось пьяным туманом. Бургардт пил уже без разбора решительно все, что ему наливали -- ликеры, портер, шампанское, водку. Ему хотелось забыться, хотелось плакать, хотелось крикнуть всем, какие они негодяи. Да, именно негодяи... Это было самое подходящее слово.   Пароход сделал широкий круг по взморью и двинулся обратно к островам, чтобы попасть на тони у Елагина. На тонях уже ждали дорогих гостей. В качестве специалиста теперь всем распоряжался Бахтерев. Все вышли на деревянный плот, тонувший под тяжестью набравшейся публики. Дамы считали своим долгом взвизгивать и кокетливо подбирали юбки. Красавин вел немую мисс Мортон под руку и оказывал ей знаки особеннаго своего внимания. Бургардт следил за этой сценой воспаленными глазами и повторял:   -- Негодяй... о, негодяй!..   Закинутая тоня оказалась счастливой, и немая красавица апплодировала, когда рыбаки положили в корзину судорожно бившуюся лососку.   -- Одна немая радуется, что попала в сети другая немая, -- обяснил Саханов.   Потом тут-же на плоту, на заранее приготовленном очаге из камней, запылал костер и торжественно варилась уха по какому-то специальному рецепту, секрет котораго был известен только одному Алеше. Немая мисс Мортон опять была счастлива, как ребенок. Получалась оригинальная и красивая картина.  

V.

   На другой день утром Бургардть просыпался несколько раз, натягивал на себя байковое одеяло и опять засыпал тревожным и нездоровым сном. В голове чувствовалась такая тяжесть, точно она была налита чугуном. А на улице уже поднимался раздражающий дневной шум: тяжело катились ломовыя телеги, дребезжали извозчичьи пролетки, изнемогающими голосами выкрикивали уличные разносчики -- вообще, просыпалось тысячью самых разнообразных звуков то чудовище, которое называется большим городом.   Но всего больше Бургардта раздражали тяжелые шаги "человека" Андрея, который имел дурную привычку по нескольку раз подходить к дверям и прислушиваться, не проснулся-ли барин.   -- Нет, нужно отоспаться...-- думал про себя Бургардт, готовый притвориться спящим, если Андрею придет блажь отворить дверь в кабинет.   После смерти жены Бургардт всегда спал у себя в кабинете, на широком кожаном диване, а спальня была превращена в детскую, где жила его дочь Анита с своей воспитательницей мисс Гуд. Кабинет для Бургардта являлся символом холостой студенческой свободы, и он не желал устраивать себе особую спальню, чтобы не поощрять этой свободы.   Почему-то сегодня Андрей особенно настойчиво прислушивался у дверей, и Бургардт пришел к убеждению, что сон "переломлен" и что ничего не остается, как только вставать. По давно усвоенной привычке, еще лежа в постели, он делал проверку наступающему дню, т. е. своей работоспособности. Он представлял себе свою мастерскую, покрытыя мокрыми тряпками работы, запах сырой скульпурной глины, молчаливаго Гаврюшу, работавшаго с угрюмой настойчивостью, даже ту пыль, которая набиралась в мастерской, и самого себя в рабочей блузе, без которой он не мог работать. Если получалось ощущение какой-то таинственной полноты, значит, он будет работать. Сейчас такая проверка дала очень грустный минус.   Лежа на своем диване, Бургардт напрасно старался припомнить, что такое было вчера. Пьяная безобразная ночь -- эта вне сомнений. "Последняя"...-- повторил он про себя. Да, безобразие было, и он был деятельным участником этого безобразия, но случилось еще что-то... Может быть он сделал скандал и, кажется, обругал Красавина негодяем. Да, он начинал припоминать отдельные эпизоды. Сначала "Кружало", где он, кажется, скандалил, потом пикник на пароходе, визг и уханье цыганскаго хора, потом тони...   -- Безобразие...-- проговорил вслух Бургардт.   Потом он вдруг все вспомнил и сел на диване. Пред его глазами живой выросла загадочная немая белокурая девушка. Ах, да, Красавин ухаживал за ней, потом Саханов, по обычаю, говорил какия-то неприличныя вещи, потом горел костер... Да, да, она смеялась, когда вытащили большую рыбу, и потом опять смеялась, когда варили уху прямо на костре, как любил Красавин.   -- Да, да, все это было...-- вслух проговорил Бургардт, начиная одеваться.   Ему казалась, что он в чем-то виноват и должен что-то такое сделать. Он позвонил, и Андрей, отставной солдат с отпущенной бородой, точно подбитой молью, подал на подносе то, что полагалась, когда барин возвращался домой слишком поздно: бутылку квасу, зельтерской воды и стакан крепкаго чернаго кофе. Поставив на стол поднос, Андрей тяжело топтался на одном месте.   -- Что тебе нужно?-- довольно сурово спросил его Бургардт.   -- А там... этот... бормотал Андрей, глядя в угол.-- Ну, который с мешком ходит...   -- Хорошо... Я сейчас...   Когда верный слуга удалился, Бургардт засмеялся. Да, именно хорошо... Кажется, "человек с мешком" не мог выбрать лучшаго момента.   Бурградт позвонил и велел Андрею позвать в кабинет того, "который с мешком". Андрей презрительно скосил глаза и молча вышел. Скоро послышались тяжелые шаги, и в кабинет вошел средняго роста человек в русской поддевке, в мужицких тяжелых сапогах и с белым мешком в руках. Бургардт бросился к нему навстречу, крепко его обнял и расцеловал из щеки в щеку.   -- Григорий Максимыч, ты не мог лучше придти...   -- Следовательно, опять покаянное настроение?-- ответил гость, вопросом, разглаживая свою козлиную бородку с сильной проседью.   Гость говорил приятным грудным баском и постарался освободить себя от вторичных обятий хозяина. Он спокойно положил свой мешок в угол, оглядел кабинет, точно был в нем в первый раз, и прибавил:   -- Следовательно, пришел навестить... Как живешь?   -- Ах, не спрашивай, ради Бога... То же самое свинство.   Бургардт торопливо налил квасу и залпом выпил весь стакан. Гость смотрел на него своими добрыми карими глазами и беззвучно шевелил губами.   -- Следовательно, Саханов...-- резюмировал он невысказаныя мысли.   -- Какой тут Саханов... Ах, ничего ты не понимаешь, Григорий Максимыч! Смотри на меня и презирай...   Торопливо глотая квас, Бургардт начал разсказывать о вчерашнем вечере, сбивался и подбирал слова, особенно когда дело дошло до немой мисс Мортон. Гость слушал эту горячую исповедь совершенно безучастно и ответил совершенно невпопад:   -- Следовательно, я был сейчас в мастерской... да... Разсматривал твой барельеф...   -- Сергия?   -- Следовательно, его...   -- Ну, и что же? Он еще в эскизе... Все не хватает времени кончить. Есть срочные заказы...   -- Следовательно, вздор... Леность обуяла, пьянство, разврат, Саханов... А барельеф ничего. Как это у вас нынче говорят? Есть настроение... да... Следовательно, я смотрел и могу понять.   -- Милый мой, вот и не понимаешь!-- перебил его Бургардт, ломая руки.-- Вот ты смеешься над моим покаянным настроением, а эта работа и есть мое покаяние... Да!.. Вот и сейчас я пошел бы работать... Нет, вру, и совершенно безцельно вру.   Этот разговор был прерван появлением Андрея. Он подал длинный изящный конверт и остановился в дверях. Бургардт быстро пробежал коротенкую записочку и схватил себя за волосы. Это было письмо от Марины Игнатьевны, которая напоминала ему, что вчера он пригласил всех к. себе на ужин и чтобы он не забывал об этом.   -- Уж второй час в куфне ждет вас мужик с рыбой, -- обяснил Андрей, точно отвечая на немое отчаяние барина.   -- С какой рыбой?   -- А вы сами вчера заказывали, потому как бымши на тонях...   -- Пусть мисс Гуд ему заплатит, и ну его к чорту...   Андрей вышел, а Бургардт зашагал по кабинету, напрасно стараясь припомнить, кого он вчера приглашал. Придет же такая пьяная фантазия... Еслибы еще мисс Гуд с Анитой были на даче, а то оне дома... Одним словом, самая скверная история.   Прогнавши мужика с тоней, Андрей еще раз явился в дверях и как-то особенно сердито заявил:   -- Значит, при письме был букет...Приказано поставить его в мастерской...   -- А, хорошо...   Квартира Бургардта помещалась в третьем этаже большого каменнаго дома на четвертой линии Васильевскаго Острова, недалеко от Средняго проспекта. Вот уже почти двадцать лет как он живет на Васильевском Острове и, не смотря на некоторыя неудобства, как удаленность от центра, он оставался здесь, точно привязанный к своей четвертой линии юношескими воспоминаниями, когда еще был безвестным академистом. Много было здесь поработано, пережито и перечувствовано в горячую пору юности, и здесь же для него проявился тот свет, который ему впоследствии дал европейское имя. Васильевский Остров с его по казарменному вытянутыми улицами, напоминавшими архитектурный чертеж, являлся для него второй духовной родиной, и он, работая в Риме, тосковал вот об этих скучных улицах, вытянувшихся в безнадежно-прямыя линии. И как здесь ему было все знакомо, начиная с домов и кончая последней мелочной лавочкой. Вот студенческий трактир, рядом дом, где он мыкал горе с другими академистами, недалеко жила натурщица, в которую он был влюблен и т. д. По этим улицам он вынашивал свои юношеския надежды, свои первыя сомнения, неудачи и первые успехи. При одной мысли о переезде собственно в Петербург, в одну из центральных модных улиц, у него являлся инстинктивный страх, точно вмест с этим переездом он и сам сделается другим, и художественное счастье его оставит. Это был совершенно детский страх, присущий слишком нервным натурам.   Настоящую квартиру Бургардт занимал уже около десяти лет, хотя и собирался переменить ее каждый год. Она была и велика и в то же время мала. Собственно было только две настоящих комнаты -- большой зал и мастерская, а остальныя комнаты состояли из конурок, как его кабинет, столовая, комната Аниты. Зал тоже казался меньше, благодаря загромождавшему его всевозможному хламу, набравшемуся во время путешествий, из разных подарков и благоприобретенных на Александровском рынке. Все сводилось на желание создать "обстановку", как говорил Саханов, а, в сущности, получалась какая-то окрошка из всевозможных стилей. Тут была и старинная стильная мебель, и восточные ковры, и старинное оружие, и художественная бронза, и фарфоры, и археологическия редкости, и всевозможные articles. Вообще, зал был слишком загроможден, на что жаловались все артисты, которым приходилась здесь петь или играть на рояли. Человек Апдрей тоже не одобрял этого хлама, а к таким вещам, как маккартовские букеты, точно питавшиеся пылью, относился прямо враждебно. "В самый раз коровам отдать или какой барыне на шляпу", -- ворчал он, когда по утрам наводил порядок в комнатах. Сам Бургардт не любил этого ненужнаго и претенциознаго хлама, но он набрался как-то сам собой. Несколько раз он хотел выбросить всю эту дребедень, но ненужныя вещи, как и ненужные люди, имеют присущую только им способность оставаться неприкосновенными по целым годам.   Эта художественная обстановка больше всех возмущала Григория Максимыча, как совершенно ненужная и безцельная прихоть. Прибавляя к началу фразы свое "следовательно", этот друг детства Бургардта возвышался до настоящаго красноречия, когда обличал царившую в зале "суету сует". Это было его пунктиком, как вторым пунктиком являлась какая-то органическая ненависть к Саханову. Крайне терпимый и доступный во всем остальном, Григорий Максимыч делался придирчивым и злым, стоило Саханову войти в комнату.   -- Надеюсь, ты у меня сегодня останешься поужинать?-- спрашивал его Бургардт.-- Будут все свои...   -- Следовательно...   -- Да, будет и Саханов... Удивляюсь, право, что он тебе дался: ни хуже, ни лучше других. Такой-же, как и все... Я его совсем не желаю защищать.   Григорий Максимыч не удостоил ответом, а только теребил свою бородку.   -- Ну, не сердись, -- говорил Бургардт.-- Пойдем в мастерскую... Нужно посмотреть, что делает Гаврюша...  

VI.

   Мастерская отделялась от зала полутемным корридором, где уже чувствовался запах алебастра и мокрой глины. В мастерской никакой обстановки не полагалось. Это была почти совсем пустая комната, освещенная громадным венецианским окном. Посетители, которые время от времени являлись сюда, искренно удивлялись этому убожеству знаменитой мастерской, из которой выходили такия удивительныя произведения. Большинство начатых работ стояли закрытыя мокрыми тряпками и до окончания находились под строгим наблюдением сторожа Андрея. К работам своего барина Андрей относился с авторитетом завзятаго специалиста, причем, как попугай, повторял разныя мудреныя слова, придавая им свой собственный смысл. Например, Гамлет -- это сурьезная статуя, с настроением. Не даром тогда на выставке вся публика ахнула, а того и не знают, что один он, Андрей, видел, как барин лепил ее от начала до конца и одобрил пораньше других протчих. Вот тоже "Ромео и Джульета" -- тоже ничего себе, не вредная группа, хотя до "Гамлета" и далеко. Ох, как далеко... Как будто и то, а на самом деле даже совсем наоборот. Некоторыя работы Андрей ненавидел, как последнюю, -- осрамится с ней барин в лучшем виде. Что публика уважает: ей подавай с пылу горячаго. Вон "Гамлет"-то как поглядывает и притом "мертвый череп" в ручке держит, тоже голенькия барышни -- сужет приятный. А то сейчас барин придумал лепить барыню в платье, да и барыня-то Ольга Спиридоновна. Ну, кто ее не знает, Ольгу Спиридоновну, как она на тиатре ногами брыкает. Было ея время, да ушло. Сейчас Андрей ждал барина в мастерской и только покосился на "человека с мешком", котораго считал вредным, хотя он и генеральский сын. Так в том роде, как юродивый...   -- Андрей, открой Сергия...-- проговорил ему Бургардт.   Посредине мастерской стоял знаменитый "Гамлет", с котораго ученик Бургардта, самоучка Гаврюша, лепил копию. Это был юноша лет двадцати пяти, русоволосый, застенчивый, как девушка, и с девичьим румянцем. Сторож Андрей ненавидел его и ворчал про себя:   -- Туда-же, за нами погнался, мужлан... А того не понимает, что нужно иметь свою эмоцию колоритную и талант тоже...   Взглянув на Гаврюшу, Бургардт сразу заметил, что дело у него не клеится, и он работает с молчаливым отчаянием.   -- Вот эта линия шеи у вас не вышла...-- обяснял Бургардт и хотел снять "стекой" лишнюю глину, но Гаврюша его остановил.   -- Ради Бога, Егор Захарыч... я сам...   Юноша даже побледнел, точно ему самому хотели произвести какую-то очень мучительную операцию. Бургардт понял и оценил это начинавшееся авторство. Похлопав Гаврюшу по плечу, он прибавил:   -- Да, лучше самому повторить десять раз свою ошибку и добиться цели...   Ему показалось, что Гаврюша посмотрел на него каким-то озлобленным взглядом. Это было впечатление электрической искры.   Григорий Максимыч внимательно разсматривал "Гамлета", точно видел его в первый раз. Это была удивительная статуя, в которой он находил каждый раз что-нибудь новое. Так было и сейчас. Как хорошо это молодое лицо, тронутое тенью гениальнаго безумия -- нет, это было не одно лицо, а тысячи лиц, спаянных в одно. Вот эти вдумчивые глаза, вот горькая улыбка, вот преждевременная старость в слегка намеченных морщинах лба, вот цветущая юность, притаившаяся в мягком контуре носа и губ -- одним словом, если смотреть на статую с разных точек, получалось впечатление разных людей, возрастов и настроений. А эта немного усталая поза молодого сильнаго тела, точно пропитанная мыслью о бедном Іорике:     Тут были уста -- я целовал их так часто...   Где теперь твои шутки, ужимки?   Где песни, молнии острот, от которых все пирующие хохотали до упаду?   Кто сострит теперь над твоей же костяной улыбкой?     Бургардт тоже смотрел на "Гамлета", стараясь поднять то чувство, которое он испытывал, работая над этой статуей под декламации шекспировских стихов Бахтеревым. Кстати, первыми оценили это произведение именно люди, которых он не любил и не уважал: актер Бахтерев и критик Саханов, а те люди, на внимание и оценку которых он особенно разсчитывал, отнеслись к его "Гамлету" или равнодушно, или скептически. Приходилось переживать мучительный период сомнений, и бывали моменты, когда Бургардту приходилось удерживать самого себя, чтобы не разбить в куски, может быть, лучшую свою работу.   -- Хорошо...-- думал вслух Григорий Максимыч, отходя от статуи.-- Хорошо, хотя и безполезная вещь.   -- Да?   -- Следовательно, да... Она немного опоздала, почти на целых сто лет. К этому "Гамлету" нужно обстановку какого-нибудь Эрмитажа, мужчин в париках, женщин в фижмах, придворных льстецов...   -- Готово-с...-- докладывал Андрей, раскрыв громадный барельеф, стоявший в массивной деревянной части.   -- Вот это, кажется, будет по твоей части, -- заметил Бургардт, подводя друга на место, с котораго удобнее было разсматривать работу в общем.   -- Следовательно, посмотрим...-- говорил друг, пристально всматриваясь в барельеф.   Бургардту нравилось, как его друг относился к его работам: ведь уметь смотреть -- искусство, которое дается немногим.   -- Это преподобный Сергий в тот момент, когда он благословляет Дмитрия Донского на битву с Мамаем, -- обяснял Бургардт.-- Сам Сергий уже кончен... я его чувствовал... А вот вся беда с Донским: выходит что-то такое шаблонное, академическое, мертвое...   Барельеф поразил Григория Максимыча, хотя он ожидал от него многаго. Донского, действительно, не было, а Сергий вышел великолепно, удивительно, чудно. Как хорошо это изможденное постом, молитвой и трудами старческое лицо, проникнутое внутренним светом, очищенное душевными муками и смотрящее в далекое-далекое будущее. У Григория Максимыча просто шли мурашки по спине, так хорош был этот великий представитель земли русской. Да, вот все это удельное княжье, городовая старшина, и всякие передние люди полны недоумения и страха; они уже не верят в собственную силу, которая изсякла под гнетом татарщины -- вся сила теперь сосредоточилась вот в этом изможденном старческом лице и в этом уверенном строгом движении благословляющей руки. Великий подвижник провидел далекое будущее и настоящее видел прошлым.   -- Следовательно, изумительно...-- бормотал Григорий Максимыч, разсматривая детали.-- Пересвет и Ослябя вышли тоже не дурно... Они должны были быть именно такими простыми...   -- А знаешь, чего не достает в этой работе?-- спрашивал Бургардт.-- Именно, вот этой самой верующей простоты, о которой ты сейчас говоришь   Художник только понимал свой сюжет... Ведь взят решающий момент, от котораго зависело все будущее, а в такие моменты самые обыкновенные люди делаются героями.   Григорий Максимыч молчал, продолжая наблюдать барельеф. Его занимала та связь, которая необходимо должна была соединять "Гамлета" с этим именно барельефом. Да; эта связь существовала, должна была существовать, как и между другими работами, кончая бюстом Красавина.   Наблюдавший за "человеком с мешком" Андрей, чтобы посрамить барина, сказал:   -- А у нас есть еще одна модель, сударь... Вот извольте взглянуть.   Бургардт не успел предупредить, как Андрей уже раскрыл бюст Ольги Спиридоновны. Григорий Максимыч посмотрел на него совершенно равнодушно и еще более равнодушно проговорил:   -- Следовательно, актриса?   -- Нет, больше: балерина.   Этот ответ заставил друга отвернуться, и он даже сделал брезгливое движение рукой, как отмахиваются от назойливаго насекомаго.   Это движение огорчило Бургардта. Очевидно, друг не желал понимать...   -- Послушай, Григорий, ты напрасно...-- обиженно заговорил Бургардт, подбирая слова.-- Дело в том, что это... Да, это будет моя лучшая работа, если хочешь знать.   Друг смотрел на него непонимающими глазами, а верный старый слуга даже закрыл рот рукой.   -- Следовательно, как же это так? То-есть, я ничего не понимаю...   Гаврюша сделал вид, что продолжает свою работу. Он торжествовал. Да, Бургардт получил, наконец, самое сильное оскорбление и получил от человека, котораго искренно любил и уважал.   Бургардт прошелся несколько раз по мастерской, а потом остановился перед бюстом и заговорил:   -- Вот вы всегда так судите, т.-е. вы -- публика... да.   -- И что-же из этого?   -- Что из этого? Послушайте, нет, это трудно обяснить словами. Понимаешь: в жизни каждой хорошенькой женщины наступает такой момент, когда дух красоты, привлекавший мужчин, ее оставляет, а форма еще остается. Она еще не успела состариться, линии еще живы, но уже начинается омертвение... О, нет, ты ничего не понимаешь?! Уловить именно этот момент умирающей красоты, фиксировать его -- громадная задача... Как хочешь, а мир все-таки принадлежит хорошенькой женщине, и красота, по выражению поэта, страшная сила...   -- Следовательно, что же из этого?   -- По моему, это величайшая трагедия...   -- Кому она нужна?   -- А кому нужно сумасшествие датскаго принца Гамлета?   -- Следовательно... Позволь, я решительно не могу связать эти вещи: Гамлета, преподобнаго Сергия и умирающую женскую красоту...   -- В последней высшая трагедия: вместе с ней умирает призыв к жизни... Если-бы мне удалось воплотить то, что я задумал... голубчик, ты меня не понимаешь, и мы будем говорить на разных языках.  

VII.

   В мастерской они пробыли до завтрака. Бургардт делал попытку что-то поправить в барельефе, но из этого ничего не выходило. Пришла горничная, некрасивая и кривобокая девушка, и заявила, что завтрак подан.   -- Ну, идем...-- говорил Бургардт, подхватывая друга под локоть.   Тот немного уперся и что-то такое замычал.   -- Знаю, знаю...-- засмеялся Бургардт.-- Ты, ведь, не обязан есть мясо, а травы сколько угодно.   Столовая была и мала и слишком заставлена мебелью. В конце длиннаго стола сидела худенькая сгорбленная старушка с строго подобранными глазами. Она едва ответила на поклон гостя. Рядом с ней сидела девочка, подросток лет четырнадцати, длинная и костлявая, с попорченным оспой лицом и злыми темными глазами. Она протянула гостю свою красную костлявую руку, какия бывают у малокровных девочек этого возраста.   -- Как поживаете, Анита? -- добродушно спрашивал Григорий Максимыч, с шумом отодвигая свой стул.   -- Ничего, благодарю вас...-- сухо ответила девушка и посмотрела на мисс Гуд улыбавшимися глазами.   Воспитательница Аниты, мисс Гуд, точно замерзла на известном кодексе приличий, нарушение которых приравнивалось чуть не к государственным преступлениям, в том числе -- двиганье стульев, неосторожное обращение с ножани и вилками и т. д. На этом основании Григорий Максимыч находился у мисс Гуд в большом подозрении, и старушка особенно выразительно говорила Аните, поднимая свои редкия брови: "так делает друг твоего папы, который ходит с мешком и о носовых платках имеет довольно смутное представление, как наш Андрей... У твоего отца, вообще, много довольно странных друзей, чтобы не сказать больше..."   -- Зачем вы сидите в городе, мисс Гуд?-- спрашивал Григорий Максимыч, устраивая второе неприличие -- он отломил корочку чернаго хлеба и обмакнул ее прямо в солонку.-- Следовательно, погода такая отличная, а здесь буквально дышать не чем...   Мисс Гуд ответила ему по французски, как говорила обыкновенно с гостями, стесняясь своего ломаннаго русскаго языка. Григорий Максимыч свободно говорил на двух языках и не повторял своего "следовательно", как по русски.   -- Мы ждем, когда будет свободен Егор Захарыч, -- говорила старушка.-- Нам одним скучно на даче...   -- Вы уезжаете, если не ошибаюсь, в Финляндию?   -- Да... Прелестная дикая страна, усеянная чудными озерами. Я очень люблю Финляндию и не могу понять, почему эта страна не нравится Аните...   -- Очень интересно жить с чухнами, -- брезгливо ответила Авита.-- Самый противный народ. Они и сами умирают от скуки...   Бургардт часто наблюдал за дочерью, когда она что-нибудь говорила, и находил ее остроумной. Ему не нравилось только то, что это остроумие было подкрашено каким-то злобным чувством. Девочка была умнее своих лет, потому что выросла в обществе больших и наслушалась всего. Все внимание мисс Гуд было обращено главным образом на физическую сторону воспитания, и она больше всего гордилась тяжелой русой косой Аниты и ея ровными мелкими, белыми, как у хищнаго зверка, зубами. Папа Бургардт не обманывал себя и находил дочь дурнушкой. В раннем детстве Анита росла прехорошеньким ребенком, но ее погубила оспа, и это было тяжелым ударом для Бургардта, который страдал вдвойне -- и как отец, и как художник, по своей профессии поклонявшийся всякой красоте. Ему было больно, когда знакомые смотрели на Аниту с скрытым сожалением, за исключением может быть одного Григория Максимыча, видевшаго в каждой женщине прежде всего человека. И сейчас он говорил с девочкой так просто и хорошо, как-бы говорил с самой записной красавицей.   -- Да, я своими глазами видел, как один чухонец умер от скуки, -- поддержал Бургардт дочь.-- Шел мимо нашей дачи, присел на камень и умер...   Григорию Максимычу не нравился шутливый тон, каким Бургардт говорил с дочерью. Девочка была уж большая и старалась тоже быть остроумной, а это извращало и портило природныя данныя. Мисс Гуд тоже ему не нравилась, как типичная представительница того запада, который окаменел в эгоизме, являясь полной противоположностью славянской теплоте и отзывчивости. Григорий Максимыч не то что не любил старушку англичанку, а как-то жалел ее, как жалеют слепого или глухого человека. Затем, он решительно не понимал, почему Бургардт взял воспитательницей дочери именно англичанку.   -- Следовательно, гораздо было-бы лучше, если-бы у Аниты была простая русская старушка няня... Она-бы и сказку пострашнее умела разсказать, и водила-бы девочку в церковь, и разным-бы приметам научила, -- право, все это хорошо в свое время и все это необходимо пережить. А чему твоя накрахмаленная англичанка научит?   -- Тут, брат, целая идея, -- обяснял Бургардт.-- Я признаю только два высших типа, до которых доработалось человечество за всю свою историю. На одном конце стоят римляне, а на другом, к нашему счастью, как современников -- англичане. Да, это великий народ, который завоевал целый мир, что ты там ни говори. Они жестоки -- да, потому что всякая сила жестока. Но они сконцентрировали в себе самыя лучшия качества, какия только могла выработать вся наша европейская цивилизация. Англичанин не даром сделался синонимом несокрушаемой энергии, предприимчивости и всякой силы вообще... Английская женщина -- самая лучшая женщина, высший антропологический тип. Моя мечта, чтобы Анита усвоила себе хотя частицу английской настойчивости...   -- Следовательно, все это пустяки... да.   За завтраком Григорий Максимыч ел только одну зелень и даже отказался от яйца в смятку. Мисс Гуд только пожала плечами, потому что питалась всю жизнь одними кровавыми бифштексами.   -- У нас сегодня вечером гости...-- предупредил ее, между прочим, Бургардт.-- Вы видели лососину?   При слове "гости" у мисс Руд явилось на лице покорно-печальное выражение, как у человека, который от доктора с рецептом идет в аптеку. О, она отлично понимала, что такое эти русские гости, т.-е. сплошное безобразие.   -- Это вышло совершенно случайно, -- оправдывался Бургардт.-- У нас вчера был очень веселый пикник; и я решительно не помню, как пригласил к себе всех. Будет Красавин...   Последния слова подействовали на мисс Гуд, как электрическая искра. Она благоговела пред всякой силой, а мистер Красавин -- это миллионы. Бургардт смотрел на нее и улыбался, зная ея слабость к богатым людям.   Совершенно другого мнения был человек Андрей, который несколько раз появлялся в дверях столовой, как вопросительный знак.   -- Отчего Гаврюша не идет завтракать?-- спрашивал Бургардг.   -- Они просили дать им завтрак в мастерскую, -- по солдатски ответил Андрей, вопросительно поглядывая на мисс Гуд, которая не выносила этого мужика-самоучку.   Солдат Андрей случайно знал Бургардта с детства, когда еще проживал на Охте сейчас по выходе из военной службы. Сейчас он это скрывал по неизвестным причинам. Знал он с детства и Григория Максимыча. Дело было так. На Охте проживал старый генерал Шипидин, типичный русский мечтатель и неисправимый прожектер, который с одинаковым увлечением занимался в одно и то же время изобретением какого-то универсальнаго воздушнаго шара, имевшаго скромную задачу разрешить все проблемы и проклятые вопросы будущаго всей Европы -- и разведением клубники-монстр. У генерала были кой-какие средства и солидная пенсия, и он поселился на Охте, где была и необходимая для изобретателя тишина и близость столицы. Клубнику-монстр разводил обрусевший немец Бургардг, с которым Андрей водил знакомство, главным образом потому, что продавал краденую из генеральских оранжерей клубнику в Петербург. У генерала был единственный сын Гриша, превратившийся теперь в "человека с мешком", а у садовника сын Егорка, превратившийся в знаменитаго скульптора. Они выросли друзьями детства и добродушный генерал Шипидин из любви к детской привязанности своего Гриши дал воспитание в гимназии и его другу Егорке, с детства проявлявшаго способности к рисованию. Это случайно доброе дело, кажется, являлось единственным удачным предприятием генерала мечтателя, хотя он и не дожил до славы садовничьяго сына.   Генерал Шипидин разорился и кончил свои дни очень печально. Его универсальный шар не желал лететь, и старик умер с убеждением, что будь у него еще тысяча рублей -- все человечество было-бы осчастливлено и наступила-бы новая эра. Клубника оказалась вернее, и ученый немец садовник сколотил потихоньку небольшой капиталец, купил у генерала его оранжереи и повел дело самостоятельно. Последние дни генерал Шипидин проживал чуть не из милости у своего садовника, тем более, что Гриша, его отцовская надежда и гордость, пошел совсем по другой дороге. Молодой человек не кончил даже университета...   Судьба за то улыбнулась садовничьему сыну, который после гимназии поступил в академию художеств, кончил там блестящим образом, был отправлен на казенный счет за границу на пять лет и вернулся оттуда уже знаменитым художником. Солдат Андрей, воровавший генеральскую клубнику, никак не мог понять такой метаморфозы: из настоящаго генеральскаго сына вышла пустышка, а садовничий сын, сын простого немецкаго мужика, возсиял.   -- Он будет генералом, -- уверял Андрея отец-Бургардт.-- Это весьма умный мальчик...   Устроившись, садовник начал попивать, быстро опустился и умер от ожирения.   И сейчас человек Андрей решительно ничего не мог понять. Садовничий сын жил барином, а генеральский сын поселился в деревне и жил совсем по деревенски -- сам и пахал, и сеял и вел все крестьянское хозяйство. Какой-же это порядок, ежели настоящия генеральския дети пойдут в мужики? Вот и сейчас сидят за столом рядом, а настоящаго-то генеральскаго сына никто и не признает. Сам Андрей тоже делал вид, что не узнает Григория Максимыча, чтобы не конфузить напрасно человека.   -- Ослабел человек, вот и ходи с мешком, -- думал Андрей, стоя у дверей.-- Барин Егор Захарыч, конечно, добрый и не гнушается по старой памяти, а все-таки оно как-то того...  

VIII.

   За завтраком Бургардт старался воздержаться от напитков, но все-таки для поправки выпил рюмки три водки и бутылку пива. На лице у него выступили красныя пятна, а глаза подернулись пьяной влагой. Аниту всегда возмущало такое поведение отца, тем более, что мисс Гуд, свято храня традиции доброй старой Англии, относилась к пьянству мужчин совершенно равнодушно. По ея мнению, настоящий мужчина и не может не пить, потому что алкоголь убавляет избыток физических сил, который делает мужчин несправедливыми, а потом выпивший мужчина всегда добрее и если у него есть жена, то он на другой день просит у нея прощения!   -- Папа, довольно!.. решительно заявила Анита, когда отец потянулся к графинчику с коньяком.-- Это уж лишнее...   Бургардт посмотрел на нее, на эту некрасивую маленькую женщину, и засмеялся.   -- Анита, ты знаешь, что я люблю пить кофе с коньяком, -- оправдывающимся тоном заявил он.   -- Нет, не будет...-- с капризной настойчивостию избалованной женщины заявила Анита и поставила графин с коньяком на свою тарелку.-- Ничего не будет...   -- Да?   Бургардт вскочил и, улыбаясь, зашагал по столовой. Как все женщины напоминают одна другую, и Анита поступает с ним, как женщина. Бургардту захотелось сказать ей что нибудь неприятное, как иногда позволяют себе мужчины говорить самым любимым женщинам, он остановился и, глядя в упор на Аниту и продолжая улыбаться, проговорил:   -- А с какой удивительной красавицей я вчера познакомился, Анита... Представь себе... Впрочем, вероятно, она сегодня будет вечером...   Шипидин поднялся и досказал за него:   -- Следовательно, Егор Захарыч, довольно... Да, довольно. Анита, вы можете не слушать... А еще лучше, если мы уйдем в кабинет.   Мис Гуд вся насторожилась, предчувствуя какую-то опасность, хотя и не могла понять, в чем дело. Ей всегда не нравился тон, каким говорил "человек с мешком", и она не понимала, как Егор Захарыч мог допустить такое неуважение к себе. Ведь он хозяин дома, во-первых, знаменитый художник, во-вторых, и человек с большим общественным положением, в-третьих, а "человек с мешком" просто человек с мешком. Мисс Гуд давно жила в России, но многое для нея оставалось непонятным. Старушка только пожала плечами, когда Шипидин взял Егора Захарыча под руку и увел его из столовой.   -- Следовательно, это невозможно...-- ворчал Шипидин.-- Это уже распущенность... да! Есть вещи, о которых нельзя говорить с девочками-подростками.   -- Ах, оставь, пожалуйста, -- смеялся Бургардт.-- Аниту трудно чем нибудь удивить, и я просто хотеле ее подразнить. Она делается умнее, когда сердится...   Человек Андрей видел, как барышня Анита огорчила родителя и поэтому протащил незаметно из буфета в кабинет бутылку любимаго барскаго ликера и для потехи поставил две рюмки. В семейных делах он всегда, конечно, был на стороне барина, тем более, что по личному горькому опыту отлично знал все муки тяжелаго похмелья.   -- Вот и отлично, -- похвалил его Бургардт, наливая рюмку бенедектина.   Шипидин отвернулся и начал разсматривать заголовки стоявших в шкафу книг. Все это были роскошныя издания на разных языках, главным образом, конечно, по вопросам искусства. Тут были и последния новости, которых он еще не видал.   -- Брось... все это хлам...-- заметил Бургардт, когда он взял французскую книгу о прерафаэлитах.-- Не стоит...   -- Интересно, что думают в Европе...   -- Глупости думают... Поверь мне, что все это так. Да, глупости... импрессионисты, прерафаэлиты... Ну, как их еще там... Вообще, декадентство, символизм, пунктуализм и сапоги в смятку.   -- Следовательно, ты совершенно не прав... Совершенно не прав. Жизнь есть движение, искусство тоже должно двигаться, как воплощение этой жизни, и всякая новая школа, новое направление имеют законное право на существование, Даже ошибки здесь приносят пользу, как своего рода реактив для отыскания истины...   -- Истина? Ха-ха...   Шипидин только теперь заметил, что Бургардт совершенно пьян, и с сожалением посмотрел на него через плечо.   -- Ты меня жалеешь, Гриша?-- изменившимся тоном спросил Бургардт, поймав этот взгляд.-- Да, я пьян... Только пьян не вином, как ты думаешь, а пьян вчерашним вечером, пьян этой чудной белокурой головкой, этими девичьими чистыми глазами, этой немой загадкой, живым сфинксом...   Охваченный бурей мешавшихся в голове мыслей, Бургардт крепко обнял друга детства и целовал его, причем последний имел удовольствие чувствовать, как по его лицу и бороде катятся чужия слезы.   -- Милый... дорогой...-- шептал Бургардт, приходя в "исповедальное" настроение, которое являлось у него после каждаго сильнаго кутежа.-- Я тебе скажу все... и только тебе... да. Потому что ты один поймешь меня...   Именно это покаянное настроение Шипидин и не любил, потому что припадки самоуничижения сменялись с сумасшедшей быстротой нелепой гордостью и буйством. В этой последней стадии Бургардт бил себя кулаком в грудь и выкрикивал неистовым голосом: "Я -- Бургардт... Понимаете?!. Меня знает вся Европа. Да!.. Я... я..." Эти моменты бешенства вызывались обыкновекно самыми ничтожными причинами, предусмотреть и устранить которыя было невозможно. Сейчас Бургардт находился еще в первой стадии и заставил друга во второй раз выслушать все, что происходило вчера, до роковой встречи с немой англичанкой включительно.   -- Следовательно, я все это уже слышал...-- уверял Григорий Максимыч, защищаясь обеими руками от новаго покушения на обятия и поцелуи.-- Да, слышал... И, представь, что все это совсем не так интересно, как ты думаешь.   В помутившихся глазах Бургардта блеснуло бешенство и его кулаки сжались, но эта буря разрешилась улыбкой.   -- Нет, постой, Гриша... Ты меня должен выслушать. Да... Если бы ты знал, как я себя презираю...   -- Следовательно...   -- Нет, нет... Меня и другие презирают, но они глупы и не понимают, как и за что меня следует презирать. Что я такое, ежели разобрать? Завтра я протрезвлюсь, буду работать, и все меня будут уважать. Но это еще хуже... Зачем я буду красть чужое уважение? Нет, мало этого: у меня есть свои завистники... Они приходят ко мне в мастерскую и завидуют. Да, завидуют... А я делаю вид, что этого не замечаю и лгу каждым движением, каждым взглядом. Дескать, посмотрите, каков есть Бургардт, знаменитый Бургардт... Ха-ха! А никто и не подозревает, что знаменитый Бургард просто покойник, настоящий покойник... И господа черви точат его еще за-живо, и он трогательно старается их не замечат. Боже мой, Боже мой, если-бы только они знали...   Схватив Шипидина за руку, он прибавил другим тоном:   -- Ты видел Аниту? Видел милейшую замороженную англичанку? Разве это жизнь? Разве я не понимаю, что это неудачная имитация жизни и что я создал ее собственными руками... Ты только подумай, что я уверен, что я люблю свою Аниту и даже сам иногда умиляюсь над этой мыслью. А между тем... Ты один понимаешь, что я -- мужик, настоящий мужик, которому место на огороде. Может быть, я и скульптором сделался только потому, что с ранняго детства больше всего любил устраивать чучела на грядах с клубникой... Все явления связаны между собой невидимыми нитями, и переход от огородных чучел к статуям из каррарскаго мрамора совсем уж не так велик. И сейчас меня очень часто гложет чисто мужицкая тоска о потерянном мужицком рае... Не смейся надо мной, это совсем не фраза, потому что ведь я говорю об Аните. Она была бы в тысячу раз счастливее, если бы родилась дочерью простого огородника... Понимаешь? Как это хорошо у Некрасова сказано: "Нам с лица не воду пить..." Да!.. Он был прав, потому что понимал народную душу. Тут дело совсем не в лице, а в человеке, в душе, которую мы с такой трогательной систематичностью вырываем из наших детей, как сорную траву. Мне делается больно, когда я начинаю думать о дочери...   -- Следовательно...   -- Нет, постой!.. Знаешь, что я должен был сделать? Когда умерла жена, я должен был отдать Аниту на воспитание тебе... Боже мой, если бы ты знал, как я завидую именно тебе!.. Но ты этого не должен знать... Храни тебя Бог! Это я так... спьяна... Мы -- антиподы. Единственное живое звено между нами это -- человек Андрей, который крал с моим отцом ягоды у твоего отца. Впрочем, последнее -- тайна...Представь себе, это его пунктик и он на этом основании, вполне логично по моему, ненавидит тебя... Ах, да, позволь, к чему все это я говорю?   Бургардт присел к столу и схватил себя за голову, точно руками хотел распутать свившуюся в клубок нить своих мыслей. Потом он вскочил, стремительно обнял друга и заговорил, быстро роняя слова:   -- Вспомнил... Да! Марина мне еще вчера сказала, что мне не чем любит... И она была права... С ней бывает что-то вроде припадков ясновидения. Да, мне не чем любить, а любовь -- это все творчество... Ты понимаешь? Ведь, наверно, влюбленный человек изобрел паровую машину, шведския спички, телескоп, спектральный анализ, все чудеса техники и величайшия проблемы науки, а в недалеком будущем еще раз влюбится и откроет секрет воздухоплавания. Да, я в этом убежден! Я это, наконец, испытал на самом себе... Гриша, а ты был когда нибудь влюблен?   -- Следовательно, нет!-- довольно резко ответил Шипидин и отвернулся к окну.-- Я любил -- да, но ваша влюбленность -- чувственное помешательство. Оно сейчас-же падает, как только чувственный голод получает свое удовлетворение. У вас нет истинной любви, потому что нет истиннаго уважения к женщине, как к человеку. Все вы -- чувственники и смотрите на женщину нечистыми глазами, поэтому и ваше хваленое искусство не чисто...   -- Ах не то, совсем не то, Гриша! Я понимаю, ценю и уважаю вашу монашескую любовь, а ты не хочешь понять нашей!.. Представь себе то ощущение... да, вчера... Когда я ее увидел, меня точно что осенило... Понимаешь? Больше уже ничего не существовало, и я сам не существовал, охваченный светлым облаком грешнаго чувства... Это был момент откровения и счастливых слез, момент великаго гнева и покаяния... Душа росла с жаждой искупления... Боже мой, я готов отдать всю свою жизнь, чтобы такой момент повторился...   -- Следовательно, довольно...-- перебил его Шипидин, отыскивая свой мешок в углу.-- Я схожу по одному делу, а ты в это время успеешь выспаться.  

IX.

   Бургардт безпрекословно повиновался, и Шипидин уложил его на диван, подсунув под голову расшитую шелками подушку. Запас рьяной энергии изсяк; кроме того, в характере Бургардта была чисто женская черта, -- в известные моменты он любил поддаваться чужой воле, как избалованный ребенок.   -- Да, хорошо соснуть...-- бормотал он, закрывая глаза.-- Какое чудное изобретение сон, как говорит Саханов...   -- Это говорит не Саханов, а Санчо-Панчо в "Дон-Кихоте", -- поправил его Шипидин.   Но Бургардту не суждено было воспользоваться "прекрасным изобретением". Когда Шипидин выходил из кабинета, то чуть не сбил с ног Васяткина, который даже уронил пенснэ.   -- Кажется, мы с вами где-то встречались...-- проговорил Васяткин стереотипную фразу, которую повторял при встрече с каждым незнакомым человеком.   -- Очень может быть...-- довольно грубо ответил Шипидин, загораживая дорогу -- Егор Захарыч лег спать. Ему необходим некоторый покой.   -- О, мне нужно всего одну минуту его видеть... По очень важному делу.   Потом он прибавил уже совершенно другим тоном, вынимая из кармана массивный портсигар и даже подмигивая:   -- Не желаете-ли сигарочку? У меня, батенька, особенныя... по случаю достал два ящика...   -- Благодарю вас. Я не курю...   Васяткин, длинный серый господин -- у него все было серое: и глаза, и цвет лица, и зубы, и волосы, и костюм, и даже самый голос -- являлся типичным другом артистов. Чем он занимался и чем жил -- вероятно, невозможно было бы открыть никаким химическим анализом. Просто, Васяткин -- и больше ничего. Главной гордостью этого загадочнаго субекта было то, что он решительно всех знал и, пробегая утром газету, начинал с обявлений о покойниках, причем, повторял: "Боже мой, Павсл Богданыч тю-тю... А давно-ли, кажется, завтракали у Кюба!.. И Македонский туда же... Ну, у этого блуждающия почки -- вообще, негодяй. Варвара Петровна Зарезова... хе-хе-хе!.. Егоров... Вот человек, который умер полным генералом!" Васяткина можно было встретить на всех первых представлениях, на чествовании знатных иностранцев, юбилеях и аукционах. Кроме того, он был непременным членом всех похоронных процессий и благородным свидетелем всех громких скандалов. Молва гласила, что он давал деньги под проценты и при случае был очень не чист на руку. Кроме страсти к знакомствам, его одолевала мания всевозможных редкостей, по части которых он был великим знатоком и обладал всевозможными коллекциями. Шипидин давно его знал и презирал, как пустого человека. Он только махнул рукой, когда вихлястая фигура Васяткина шмыгнула в кабинет.   -- Тоже друг...-- с горечью подумал Шипидин. Бургардт уже спал, когда Васяткин вошел в кабинет, и несколько мгновений не мог ничего понять, когда его разбудили.   -- Я на минутку, дорогой друг, -- говорил гость, усаживаясь на диван рядом.-- Нарочно заехал предупредить вас, что сегодня вечером Красавин будет у вас... да.   Это известие заставило Бургардта сесть. Ведь он вчера оскорбил, кажется, Красавина?   -- Не хотите-ли сигарку?-- болтал Васяткин, протягивая портсигар.-- Особенныя, батенька... по случаю... да. А вчера порядочно кутнули... хе-хе! Я видел счетец... около двух тысяч...   Для эффекта Васяткин одну тысячу приврал. Бургардт машинально взял у него сигару и, раскуривая ее не с того конца, сообразил, наконец, в чем дело.   -- Значит, будет и эта... мисс Мортон?-- спросил он, не решаясь договорить главнаго.   Но Васяткин предупредил неловкий вопрос:   -- Не безпокойтесь, мистрис устранена, а мисс приедет с Ольгой Спиридоновной, которая приняла в ней почти родственное участие... У женщин бывают свои капризы, и Ольга Спиридоновна непременно захотела ее привести к вам.   Бургардт засмеялся.   -- Не будемте играть в прятки... Ольга Спиридоновна в данном случае старается подслужиться пред Красавиным и хочет устроить ему в моем доме свидание. Да, я понимаю... гм... Только они забыли, что у меня есть дочь...   -- Разве она здесь, а не на даче? Гм... да... Впрочем, ведь, Ню бывает у вас, и мы можем выдать мисс тоже за натурщицу...   Сообщив несколько самых свежих утренних новостей, Васяткин уехал. Бургардт был взбешен и дал резкий звонок. Когда явился Андрей, он по логике разсерженных людей накинулся на него:   -- Как ты смел пустить этого... этого господина, когда я только что лег спать?!. Ты идиот... Понимаешь: идиот. Всякий будет врываться ко мне в кабинет... понимаешь?   Когда барин обругался всласть и отвел душу, человек Андрей, не проронив слова в свое оправдание, проговорил деловым тоном:   -- В самый-бы раз теперь, вашескородие, в баньку... ей Богу! Даже вот как отлично...   Бургардт немного смутился беззащитностью человека Андрея, а затем пришел в востори от его мудрой предусмотрительности. Именно, нужна была сейчас баня, и все похмелье как рукой снимет. Конечно, отлично сейчас направиться в баню, а потом бутылку холодного квасу...   -- Приготовляй все...-- ответил он тоже деловым тоном, стараясь не смотреть на невиннаго. человека Андрея, на котором сорвал сердце.-- Да не забудь взять квасу...   -- Помилуйте, церемония известная...   Не глядя на барина, человек Андрей вышел, тяжело шмыгая ногами, точно оне у него прилипали к полу.   Часа через два, Бургардт вернулся домой совершенно здоровым, точно снял с себя в бане пьяную тяжесть. Он любил баню и парился на полке, как извозчик. Андрей встретил его в передней и, снимая пальто, говорил:   -- Вот вы всегда так, барин... А я не виноват. Я думал, што у вас сидит этот с мешком, ну, а господин Васяткин и прорвались...   -- Ну, хорошо, хорошо...   -- Ежели бы я знал, так я... Очень даже просто.   После бани Бургардт с час отдыхал у себя в кабинете и удивлялся самому себе, припоминая события сегодняшняго утра. Во-первых, ему не следовало выходить в столовую, а спросить завтрак в кабинет.. Мисс Гуд и Анита, конечно, заметили по его лицу, как он провел ночь. Ах, как не хорошо... Девочка уже большая и о многом может догадываться. Ему припомнилась сцена, как Анита не давала коньяк и как он хотел ей досадить за это насилие. Нелепо и глупо... Наверно, у него глаза были красные, а лицо в пятнах. И это отец, который должен служить примером. Что подумает о нем мисс Гуд? А тут еще вечером соберутся гости... Если бы можно было удалить Аниту куда нибудь на весь вечер, но у мисс Гуд болит нога, и это неисполнимо.   -- Вообще, прекрасно...-- резюмировал вслух Бургардт свои мысли, проклиная вперед всех гостей, -- а потом эта исповедь перед Григорием Максимычем... тоже недурно.   Дальше мысль о гостях развилась неожиданно в противоположную сторону. Ведь все эти люди есть только то, что они есть, и нелепо требовать от них, чтобы они были другими. Следовательно, нужно было сердиться на самого себя, что проводишь свое время в таком обществе. А женщины уже окончательно не были виноваты ни в чем, как существа слабыя и зависимыя от тысячи случайностей. Бургардту сделалось жаль их всех. В сущности, ведь все оне такия несчастныя, и каждая тяжелой ценой расплачивается за свои короткие успехи и сомнительныя победы. Если бы его дочь Анита очутилась в положении мисс Мортон... Нет, лучше о таких вещах не думать. Бургардта охватила страстная жалость к дочери, которую он, в сущности, любил только формально, и девочка росла по собственной воле. Может быть, эта детская душа уже впитывала в себя нездоровые миазмы окружавшей ее артистической атмосферы.   -- Нет, все это необходимо переменить...-- думал Бургардт вслух, напрасно стараясь придумать изолирующую Аниту комбинацию.