Так вот, сеньор, жила в селении Вильяганьянес вдова, и была она древнее ада, суше соломы, желтее заразы и безобразнее самого черта. А нрава такого зловредного, что у самого Иова многострадального терпения бы с ней не хватило. В округе прозвали ее: "тетка Мегера". И стоило ей высунуть нос за дверь, как все ребятишки бросались врассыпную.
Была тетка Мегера чистюля, каких мало, и трудолюбива, как муравей, а потому истинную муку доставляла ей дочка Панфила, которая, не в пример матери, была такой лентяйкой и лежебокой, что, случись землетрясение, она бы и ухом не повела.
Каждый божий день от зари до зари тетка Мегера на чем свет стоит бранила дочку:
- Ах ты колода, пушкой тебя не прошибешь! От работы, как от чумы, бежишь, непутевая ты девка! Точно мартышка какая, целыми днями у окна торчишь! Ты блудливее кошки, но я не я буду, коли ты у меня не запляшешь и не завертишься веретеном.
Слыша такие речи, Панфила лениво потягивалась, зевала и, скорчив за спиной матери рожу, прямехонько отправлялась на улицу.
Однажды тетка Мегера, не заметив, что дочка ушла, с остервенением продолжала мести пол, ворча себе под нос:
- В мое время девки работали, как волы.
А метла ей в ответ:
- Жик, жик, жик.
- И жили-то они затворницами, точно монашки.
Метла соглашалась:
- Жик, жик.
- Теперь же все словно белены объелись.
- Жик, жик.
- Разленились...
- Жик, жик.
- Башка только женихами и забита.
- Жик, жик.
- А парни-то все висельники...
Метла не перечила:
- Жик, жик.
Тут старуха дошла до дверей, увидела, как дочка перемигивается с кавалером, и метла окончила свой поход на спине Панфилы, сотворив настоящее чудо: ленивица бросилась бежать во все лопатки.
Тетка Мегера с метлой наперевес преследовала ее до самых ворот; но едва она высунула на улицу свою безобразную рожу, как дочкин поклонник мгновенно исчез, словно за плечами у него выросли крылья.
- Ах ты чертова любезница! - кричала вслед дочери тетка Мегера. - Вернись только, я тебе все кости переломаю!
- За что? Уж не за то ли, что я хочу выйти замуж?
- Что ты сказала, поганка? Не бывать этому, пока я жива!
- Ну а вы, мама, разве не выходили замуж? А моя бабка и прабабка?
- Вот и каюсь: останься я в девках, ты бы не родилась, балаболка бесстыжая! Но запомни: хоть я, моя мать и бабка были замужем, я не желаю видеть замужними ни тебя, ни моих внучек, ни моих правнучек! Поняла?
В таких вот приятных беседах и протекала жизнь тетки Мегеры с дочерью, причем мать с каждым днем становилась все несноснее, а дочь все влюбчивее.
Как-то раз затеяла тетка Мегера пребольшую стирку, и понадобилось ей снять с огня бак с кипящим щелоком. Вот и стала она звать дочку, чтобы та помогла ей перелить щелок в корыто.
Дочка одним ухом слушала мать, а другим на лету ловила песенку, которую распевал на улице знакомый голос:
Сердце лишь к тебе влечет
Да у матери нет веры,
Эх, проклятая Мегера
Нос повсюду свой сует!
Полюбезничать с молодым человеком было для Панфилы куда заманчивее, чем таскать бак со щелоком, и она, не обращая внимания на охрипшую от крика мать, так и приклеилась к оконной решетке.
Между тем тетка Мегера, видя, что время идет, а дочери нет как нет, схватила бак да невзначай опрокинула его себе на ногу, - уж больно малорослой и слабосильной была старуха. На отчаянные крики матери прибежала дочь.
- Окаянная, распроклятая анафема! - благим матом вопила Мегера. - Несчастная вертихвостка! Одни женихи на уме! Пошли ей, господи, черта в мужья!
И вскорости после этого происшествия посватался к Панфиле жених на диво: красавец-раскрасавец, статный, белокурый, розовощекий, скромного поведения и с туго набитым кошельком. Ни у кого не нашлось, что сказать против такого молодца, даже тетка Мегера не могла сыскать у себя в запасе самого завалящего но. А Панфила, - так та от радости чуть с ума не спятила.
К свадьбе приготовились как следует (разумеется, не без неуемных придирок со стороны будущей тещи).
Все шло гладко, без сучка и без задоринки, как по маслу. Но вдруг ни с того ни с сего поднялось в народе против чужеземца глухое недовольство; а глас народа, как говорится, - глас божий. И всех-то собак стали на него вешать, даром что был он приветлив, ласков и щедр со всеми, умел хорошо говорить, а еще лучше петь и не гнушался пожимать своими белыми, холеными руками черные, заскорузлые руки крестьян. Но вильяганьянцы не льстились на его заморскую вежливость и вовсе не считали себя облагодетельствованными. Разум у них был не только таким же заскорузлым, как руки, но и таким же здоровым и крепким.
- Лопни мои глаза! - говаривал дядюшка Блас. - С какой стати наш красавчик величает меня сеньором Бласом? Мне это нужно, как собаке пятая нога.
- Ну а мне, - подхватывал дядюшка Хиль, - он то и дело сует свою белую лапу, будто мы с ним взяли подряд исполу! И все время твердит, что я вылитый горожанин, хоть я еще ни разу не выходил, да и не собираюсь выходить за нашу околицу!
А что до тетки Мегеры, то чем больше она приглядывалась к будущему зятю, тем меньше он ей нравился. Все-то ей чудилось, что меж белокурых кудрей его проглядывают какие-то подозрительные бугорки. С угрызениями совести вспоминала Мегера о проклятии, сорвавшемся у нее с языка в тот злосчастный день, когда она на собственной шкуре испытала, каково ошпариться крутым кипятком.
Наконец настал день свадьбы. Тетка Мегера напекла сладких пирогов, но на душе у нее было горько; на обед она состряпала нехитрое блюдо - олью подриду [1], а на ужин - прехитрый план; напоследок припасла она бочонок с добрым вином, а в сердце своем затаила зло.
Прежде чем молодые отправились в опочивальню, тетка Мегера отвела дочь в сторонку и сказала:
- Как останешься наедине с мужем, закрой покрепче двери и окна да заткни все дыры и щели, кроме замочной скважины. Потом возьми оливковую ветку, окропленную святой водой, и постегай как следует своего благоверного, пока я не скажу "довольно"! Такой уж обряд положен по закону на каждой свадьбе, а означает он, что в спальне верховодит жена, а не муж. Последуй моему совету, и увидишь, как упрочится твоя власть.
