Директор одной школы по невнимательности каждый день уносил из школы цветы в горшках. А из дома каждое утро случайно забирал в школу мягкие тапочки. Поэтому в его школе всегда было тихо, а дома директору легко дышалось.
— Не бывает! — противным голосом горланил Витька. — А Дедов Морозов не бывает! Не бывает! А Дедов Морозов не бывает! Не бывает Дедов Морозов! Дедов Морозов не…
— Не верю я тебе, не верю! — плаксиво сказал Дед Мороз.
Жил-был мальчик. Он умел шевелить ушами. А однажды он пошевелил руками.
— Надо же, он и руками шевелить может! — удивились все.
Кто что не любит, а я не люблю дырки в носках. Как увижу, сразу зашиваю. Даже иголку с ниткой с собой всегда ношу — вдруг на ком-то носки дырявые увижу!
А тут на днях папа ко мне подошёл и говорит:
— Ты зачем мои носки зашила?
— Там дырки были.
— Но это же были новые носки! — негодовал папа.
— Всё равно, — говорю, — дырявые.
Папа стал тогда совсем свирепым. Раскраснелся, закричал:
— Ну сколько раз повторять, что это не дырки, а входные отверстия! При помощи которых носок, — папа потряс передо мной зашитым носком, — надевается на ногу! — папа показал босую ступню. — Почему ты их постоянно зашиваешь?!
Почему, почему… Потому что не люблю дырки в носках, и всё тут.
Дома я остался один. Я не из пугливых, но немного волновался. Даже суп не стал есть, который мама на плите оставила. Мне всё время казалось: сейчас кто-то позвонит в дверь, я тут же открою, и нас начнут грабить.
И в дверь позвонили. Я спрашиваю:
— Кто там?
А мне отвечают странным голосом:
— Открывай.
Я так и застыл на месте.
— Не могу, — говорю я. — Я ещё суп не ел.
Развернулся и пошёл на кухню. Тоже странно так пошёл, ноги у меня сгибаться перестали.
И лицо одеревенело. Я автоматически включил плиту, сам не заметил, как съел три миски супа — так разволновался. Пока я ел, в дверь всё звонили и звонили.
Я подошёл и ещё раз спросил:
— Кто там?
А мне ещё более странным голосом отвечают:
— Открывай.
Я открыл. Папа, не разуваясь, отправился на кухню и там съел три миски супа подряд. Наверное, так разволновался.
Одна девочка говорила, что она не дЕвочка, а девОчка.
— Конечно, — соглашался её папа, — ты моя дочка.
— Да не дочка! — сердилась девочка. — А девОчка!
— Двоечка? Что ещё за двоечка? — спросила мама. — По какому предмету?
— Да не двоечка!!! — свирепела девочка. — А девОчка! Ударение на «О»!!!
— Да погоди ты… — недовольно сказал папа и махнул рукой на брата. — Я ещё к «мальчИку» не привык…
У меня проблема с единицами. Вместо них получаются двойки, тройки, четвёрки… Родители сперва думали — пройдёт. Но я уже в старшей школе, а с единицами так и не сладил. Знаете, это очень обидно. Я не могу правильно написать свой год рождения, потому что он начинается с этой цифры. Не умею подписывать индексы на конвертах — в них обязательно попадаются единицы! Но самое обидное — то, что вместо одной буханки хлеба я покупаю девять, вместо одной пачки макарон — несколько… Когда мне разрешили завести щенка, и я принёс в дом пятерых, родители не выдержали.
Они отвели меня в центр, где лечат от заикания, и спросили:
— Вы от цифрового заикания лечите?
— Лечим, лечим! — говорят.
И отправили меня к доктору.
Тот дал мне листочек и сказал:
— Так-с… Возьми ручку и напиши… Букву «О».
Я написал.
— Великолепно! — сказал доктор. — Теперь буковку «Д»… Ага. Букву «И»… «Н».
Я написал всё это, и доктор светился от радости.
— Вот видишь! — сказал он. — Получилось!
— Что получилось? — не понял я.
— А ты прочитай!
Я посмотрел на листочек и прочитал:
— Два.
— Что-что? — переспросил доктор.
— Семь, — прочитал я ещё раз.
Доктор нервно заходил по кабинету. А потом сказал:
— Вот что. Я выпишу тебе капли.
И на рецепте размашисто написал: «Принимать по одной капле один раз в день».
Теперь уж я точно вылечусь!
Однажды у Лёши брали интервью.
— Можно взять у тебя интервью? — спросил корреспондент.
— УУУ… — сказал Лёша.
— Как дела? — спросил корреспондент.
— УУУ… — сказал Лёша.
— Ты будешь отвечать на вопросы? — рассердился корреспондент.
— МММ… — промычал Лёша.
— Да кто ты вообще такой? — спросил корреспондент.
— Ага, — сказал Лёша и ушёл.
Сашке было интересно, что там, по телевизору, показывают. Он попросил:
— Папа, включи телевизор!
Папа включил. По телевизору было неинтересное. Сашке тут же расхотелось его смотреть.
— Папа, выключи телевизор! — сказал Сашка.
Папа выключил.
Сашка залез на диван и сел рядом с папой.
— Папа, ложись на пол, я буду на диване один сидеть!
Папа лёг на пол. Сашке нравилось, что папа так его слушается.
И Сашка радостно закричал:
— Папа, встань!
Папа встал.
— Папа, сядь!
Папа сел.
— Папа, помаши руками! Как птица!
Папа помахал.
Что-то у Сашки больше ничего не придумывалось, о чём бы попросить папу.
— Папа, включи телевизор! — сказал он.
Папа включил телевизор и повернулся к Сашке:
— Вот видишь, как я тебя слушаюсь. Теперь твоя очередь. Иди мой руки!
Сегодня из долгой поездки возвращается Лёшкина мама.
Папа отправился за ней на вокзал.
Лёшка с утра не находит себе места.
Он час смотрел в окно, а мама всё не идёт.
Он тщательно умылся, почистил зубы и даже шею помыл.
А мамы всё нет.
Лёшка сложил разбросанные книжки ровной стопочкой. Убрал в шкаф игрушки.
А мама всё не появляется.
Лёшка достал веник и немного повозил им по полу.
А мама всё не приезжает!
Ждать стало невозможно, и Лёшка решил повторить всё сначала…
Он зачерпнул немного земли из цветочного горшка и размазал грязь по лицу и шее.
Разбросал по полу книжки.
Достал обратно все игрушки, высоко подбрасывая каждую в воздух.
Разорвал несколько листочков.
Направился в ванную и вдруг услышал, как поворачивается ключ в замке…
Ура, мама вернулась!
Шурику не спалось. Он, босиком и в пижаме, подошёл к маме и прошептал:
— Мам… гулять что-то охота.
Мама повернулась к нему и сказала:
— Иди, Шурик, погуляй.
— Но ведь поздно уже. Ночь на дворе, скоро утро. Ты будешь беспокоиться…
— А ты подушек под оделяло засунь, — сказала мама и зевнула. — Я буду думать, что ты спишь.
Шурик переступил с ноги на ногу:
— А можно, я через окно полезу?
— Лезь, Шурик, лезь. Только не забудь цветы под окном вытоптать…
— Может, мне ещё синяк посадить?
— Можно и синяк, — согласилась мама. — Подерись там с кем-нибудь.
Шурик шмыгнул носом:
— Ну так… я пойду?
— Куда? — удивлённо спросила мама.
— Гулять…
— Три часа ночи, Шурик! Ну-ка, марш в кровать, и не морочь мне голову!
Шурик заморгал, потом улёгся рядом с мамой и сонным голосом сказал:
— Ну и ладно… А синяк у меня и так есть…
Обычно около восьми вечера для Альки наступало время собственного величия. Вот и сейчас на часах было восемь, и Алька ласково зашептал:
«И в школу я сходил. И пятёрку получил. И первоклассника от его одноклассника защитил, и семиклассника от третьеклассницы… — тут он задумался и добавил: — Позавтракал. Уроки сделал. К бабушке в гости зашёл, — тут он снова задумался и снова добавил: — Умылся. Телевизор не смотрел. С сестрой не дрался. Не плевал в директора… — и напоследок, счастливо выдохнув, шепнул: — Кровать застелил…»
И так от всего этого стало ему хорошо! Будто он вверх взлетел — под потолок, или ещё выше! Будто тепло разлилось между рёбрами, так ему стало хорошо.
Тут в комнату зашла мама и сердито сказала:
— Алька! Опять не вынес мусор! Опять кошку за хвост таскал! Опять папе газету продырявил!
— Ах, мама, — сказал Алька, блаженно улыбаясь. — Великим людям позволено всё!
Сенька свесился с балкона и кричит:
— Витька-а-а! Иди сюда! Я тебе дверь открою!
— Зачем? — кричит Витька.
— Низачем! — кричит Сенька. — Просто так иди! Ногами!
— Зачем идти просто так? — кричит снизу Витька. — Просто так я могу и здесь постоять! Просто так я много чего могу!
— Я что-нибудь придумаю! — кричит Сенька. — Чтобы не просто так!
— Придумывай!
Сенька думал на балконе, а Витька стоял внизу и ждал.
— Придумал? — кричит Витька.
— Пока не придумал! Почему не хочешь идти просто так? Раньше ходил!
Витька задумался, кричать или не кричать это на всю улицу, и решился:
— Меня мама ругает! За бессмысленное хождение по гостям! Если будет смысл, я пойду!
— У меня варенье есть! — крикнул Сенька.
— Так бы и сказал! — сказал Витька и пошёл к Сеньке в гости.
И весь двор пошёл.
Потому что смысл — хорошая штука!
Этой ночью я поверил в них.
Было слишком рано, я спал, но даже сквозь сон чувствовал их полупрозрачное присутствие. Они не забрали ничего, просто молча побыли и исчезли. Иногда я на секунду просыпался, но видел только, как горит маленький ночник, воткнутый в розетку.
Это их не испугало.
На улицах пустынно и холодно.
Ещё рано — шесть утра. Я дышу паром, а папа говорит:
— Не отставай.
Я стараюсь бежать быстрее, но сворачиваю на траву. Она покрыта инеем. Если оглянуться назад, будут видны мои следы. Но я не оглядываюсь. Я закрываю глаза и вдыхаю морозный воздух.
В кармане спортивных брюк звенят монеты и ключи. Я стараюсь придерживать их рукой, но так бежать неудобно. Папа недовольно оглядывается на меня и машет рукой:
— Давай, давай.
Папа замедляет шаг, чтобы я смог догнать. Я приближаюсь, осторожно смотрю на него и думаю — говорить или нет? Папа сосредоточен и смотрит только вперёд. Конечно, не нужно. Одной ногой я бегу по асфальтовой дороге, а другой делаю одноногие следы на заиндевевшей траве. Скоро взойдёт солнце, растопит иней, и никто ничего не увидит — ну и пусть.
— Они приходили ночью, — всё-таки говорю я.
— Глупости, — говорит папа.
— Ты даже не хочешь узнать, кто?
— Не выдумывай.
— И всё-таки они были, — не унимаюсь я.
Мы бежим мимо дворника, который сметает с чистого асфальта воздух.
— Дверь на двух замках, — говорит папа. — Никто не может пробраться. Они что-нибудь забрали?
— Меня, — почему-то говорю я.
Дальше мы бежим в тяжёлом молчании. Забегаем в парк, я подпрыгиваю до высоких веток. Папа недоволен, но ничего не говорит.
На обратном пути я стараюсь бежать по своим следам, но их уже не видно.
— Мы можем не бегать, — слегка задыхаясь, говорю я. — Мамы не будет ещё месяц. Никто не проверит.
— Нужно уметь убегать, — говорит папа.
Наверное, шутит. Он хорошо умеет скрывать шутки за серьёзностью.
В классе на уроке я увидел звезду. Размером с мою ладонь, не больше. Она приближалась ко мне по воздуху — медленно, будто стараясь не напугать. Больше никто её не видел. Звезда пролетела прямо сквозь Машу Слинкину, но та даже не шелохнулась. Я подтолкнул звезду плечом, и на рубашке остался выгоревший, будто от летнего солнца, след. Я приподнялся и подтолкнул звезду головой.
Маме нравится, когда летом у меня светлеют волосы.
— Ильцев! — крикнула учительница, и спокойно, почти ласково добавила: — Выйди из класса.
Я вышел, а звезда осталась там, внутри.
Наверное, теперь так будет всегда — я буду где-то ещё.
Я потоптался перед дверью и вышел на улицу.
На самых последних ступеньках длинной лестницы в парке стоял мальчик. Он был так далеко, что казался тонким, почти прозрачным. Я почему-то кивнул ему, а он улыбнулся. Не знаю, как я смог разглядеть это. Небо было затянуто облаками, одни выше, другие ниже — и все плыли в разные стороны. Я зачерпнул немного песка, поднял высоко руку и, зажмурившись, рассеивал его по ветру.
— Ты видел звезду и теперь должен уйти, — сказал мальчик.
Он стоял рядом, непонятно радостный, с хитрым прищуром глаз. Он присел, зачерпнул немного песка и высыпал его в карман.
Я внезапно чихнул и потёр кулаком нос.
Мальчик улыбнулся и сказал:
— Будь здоров. Ты пойдёшь со мной.
Я шмыгнул носом и спросил:
— Можно будет вернуться?
— Нет, — сказал мальчик.
— Но мне бы хотелось, — признался я.
— Мне тоже. Ты можешь остаться.
Я могу остаться, но у меня нет выбора. Мы помолчали, я неразборчиво огляделся.
— Они приходили этой ночью, — доверчиво сказал я.
— Так всегда бывает, — ответил мальчик.
Морозное утро, и мы бежим.
По бокам нашей дороги, узкой беговой тропинки — бетонные плиты, но скоро дорога закончится.
— Вперёд, вперёд! — кричит мальчик, и я мчу как можно скорее.
Я подпрыгиваю, пытаясь дотянуться до верхушки бетонной плиты, но мне не достать.
— Нужно уметь убегать? — усмехаюсь я.
Мальчик беспокойно смотрит на меня.
— Дурак, — говорит он. — Нужно уметь приближаться.
В кармане моих брюк звенят монеты и ключи. Ключи — от дома, монеты — на обед в столовой. Я придерживаю их рукой, но так бежать неудобно. Тогда я вытаскиваю их из кармана и бросаю в стену. Она тут же исчезает. Мальчик останавливается, переводит дыхание и как-то завистливо смотрит на меня.
Вокруг нас — необитаемая пустота. Мне кажется, что теперь я могу всё. Бежать со скоростью света. Уходить и возвращаться. Сколько угодно.
— Мы должны найти тех, кто приходил ночью? — спрашиваю я.
— Это был я, — говорит мальчик. — Куда ты хочешь пойти?
— А куда можно?
— Всюду.
Я присаживаюсь на корточки, беру небольшую ветку и вывожу на земле непонятные мне знаки.
Мальчик молчит и смотрит, как я рисую.
— Значит, мы можем проходить сквозь закрытые двери? — говорю я.
— Конечно.
Я поднимаюсь, мальчик превращается в звезду и садится мне на выгоревшее плечо.
Но мы не идём назад.
Мы снова бежим вперёд, вокруг планеты, чтобы вернуться с другой стороны.
Димка ненавидел сочинения. И Славка ненавидел. И Лена с первой парты их тоже терпеть не могла. И Лена со второй парты сочинения на дух не переносила. Весь класс был против сочинения, и только одна жалкая училка — за.
Двадцать пять против одной.
— Извините, я опоздал…
Двадцать шесть против одной.
Учительница выводила на доске тему, а все двадцать шесть умножить на два глаз прожигали её со спины.
«Как я…» — написала учительница, и хвост от буквы я пополз вниз, и сама учительница медленно съехала на пол.
— Круто, — сказал Димка. — В этот раз она до буквы «Я» добралась.
Учительница была стойкая. В первый раз класс её выключили ещё на слове «сочинение». Через месяц она добралась до доски. Потом выводила по полбуквы. Все боялись, что скоро она совсем натренируется и напишет тему запросто, одной левой. И жги её — не жги, всё будет без толку.
А пока что — выключили на сорок минут, и радуйтесь себе.
Кто-то запел, а кто-то влез на парту.
Но раздался непонятный шорох, и учительница сначала села, а потом медленно поднялась, опираясь о стену.
Она сглотнула и сказала замогильным голосом:
— Помогаю по дому.
— Чего? — переспросил класс.
Учительница кивнула, с трудом повернулась к доске и стала дописывать: «помогаю по дому».
— Псих-атака! Псих-атака! — кричали наперебой ученики.
Для псих-атаки надо было троим ученикам выползти к доске, ещё троим присесть, остальным стоять.
Трое мальчишек плюхнулись на пол и поползли.
Двадцать шесть против одной.
Вторая четверть.
Первый урок.
Век, год, день недели.
— Аааа!!! — вдруг закричал с пола Женька. — Я сдвинуться не могу! Я не могу… — он замолчал и только жалко дёргался.
Когда перед ним возник листочек и ручка, он попытался отключить своё сознание, но кто-то поставил блокировку.
— Помогаю по дому! — величественно крикнула учительница. — Как я помогаю по дому!
Двадцать шесть рук помимо воли записали тему сочинения в тетради.
В двадцати шести головах включился мыслительный процесс. Он оказался таким неожиданным для заряженной атмосферы класса, что задрожали стёкла.
Двадцать шесть…
— Извините, я опоздал, меня мама заставила по дому помогать…
Двадцать шесть учеников опомнились и посмотрели вперёд, на учительницу.
Двадцать семь умножить на два глаз прожигали её сознание вплоть до позавчерашней памяти.
Учительница стала стирать тему с доски, а потом аккуратно села на пол и отключилась.
На всякий случай класс поставил вокруг неё несколько дополнительных барьеров.
Класс ненавидел сочинения.
Класс обожал диктанты.
Неужели это так сложно понять?!
Всё готово. Диктуй, Димка!
Поезд метро остановился так резко, что не все устояли на ногах. Было темно, по краям туннеля тянулись железобетонные стены. В вагоне стало необычайно тихо. У кого-то заиграла и тут же затихла музыка на мобильном. Сначала все молчали, а потом заговорили, но так, чтобы не пугать образовавшуюся тишину — почти шёпотом. Через пять минут все заоглядывались, через десять кто-то предложил попробовать открыть двери, но вагон дернулся и снова остановился. Люди замолчали.
