В действительности же нет никаких оснований не только благодарить автора „Блуждающаго богословия" или обещать его сочинению роль и значение в будущем, но даже утверждать, будто это сочинение „очень сочувственно встретили старообрядцы без различия партий и согласий". Уместнее будет, пожалуй, прежде всего, пожалеть, что подобные сочинения не встречают должного к себе отношения со стороны тех, на ком лежит ограждение Церкви и ее святыни от публичного поношения и глумления. Конечно, не о цензуре свободной мысли мы здесь жалеем, а о том, что у нас на Руси мало имеет преград свобода площадного красноречия, каковое в культурных государствах запада строго преследуется.

Ведь только доверчивый теоретик из „Богословского Вестника" может благодушно поверить, что под „блуждающим богословием" Мельников разумеет русское православное богословие ― школьное. Мельников же уже на заглавном листе поясняет, что под „блуждающим богословием" он имеет в виду вероучение господствующей церкви и в своем „вместо предисловия" прямо заявляет, что его цель доказать „еретичность господствующей церкви", что „не обрядность разделяет старообрядцев от церкви, а то, что „русская церковь, реформированная Никоном, с самого начала вступила на путь богословских блужданий и разногласит с старообрядством в основных догматах церковных". И по адресу, именно, церкви, а же богословов ее, а если иногда и богословов, то как выразителей церковного учения, сыплются, как из рога изобилия, площадного характера глумления Мельникова на протяжении всего сочинения. Можно не обинуясь поэтому сказать, что „Блуждающее богословие" ― есть „злой пасквиль" на православную Церковь, как его трактует „Миссионерский Сборник, ― правда пасквиль тенденциозный и малообоснованный, но, именно, потому еще менее извинительный. Чтобы не быть голословными, укажем для примера некоторые страницы, характеризующие сочинение с указанной стороны: 28, 67, 72, 80, 86, 89; 100, 110, 115, 120, 121, 131, 138, 141, 147, 168, 182, 186, 218, 229, 233. Не выписывая оттуда целых тирад, достаточно отметить, что Мельников православных богословов (а под ними у него перечислено много почтенных архипастырей живых и умерших), именует „безбожниками"; „самыми пустыми и грубыми сумасбродами"; „обманщиками, служащими только чреву своему; людьми, „похожими на ворону в павлиньих перьях"; „дыромоляями и вещеверами"; „если бы была возможность всю деятельность их и учение собрать в одно целое, то в это собрание вошли бы все еретические верования, вместились бы все пороки всех развращенных людей, начиная с Содома и кончая нынешними санистами (sic) и садистами, попали бы сюда и разного рода проявления язычества и атеизма"; это люди, которые „веруют не в церковь, а в полицейско-духовные приказы, нередко продиктованные самым грубым циничным атеизмом"; „их вера, что дышло, куда повернул, туда и вышло"; „они от бесов примут крещение"; в их богословии, точно в известной фирме „Мюр и Мерилиз", какой угодно товар можно достать"; „они Христа от дьявола не могут различить"; вера и проповедь их ― это какая-то нечестная игра, возмутительный обман и самое грубое мошенничество"...

Мельников не останавливается даже пред глумлением над таинствами св. Церкви: крещение он называет „казенным штемпелем", „клеймом", „тавром", „артиллерией, действующей на далеком расстоянии"; мѵропомазание ― „это не печать св. Духа, а какая-то смерть священству, подобно яду": „смерть чернилам" или „смерть мухам"; „мѵро православное ― нечто более ужасное, чем все анафемы и все богоотступничества", „оно страшнее смерти, ядовитее всех разрушительных средств", „оно убивает Духа Святого" (120 стр.); причастие ― это „средство осквернения" в руках Синода и т.д. Есть плоскости, которые и выписывать претит, напр., на стран. 89. Само собой понятно, что благодарить автора за сочинение с такой терпкой приправой для православного человека едва ли уместно.

Но и старообрядцам встречать это сочинение с особым сочувствием тоже не приходится, так как оно с первых же строк ниспровергает все основания, на которых покоилось происхождение раскола и дальнейшее его обособление, торжественно с небрежением Мельников отбрасывает все прежде выставлявшиеся его предками причины их несогласия с Церковью как ничего же стоющие и совершенно фиктивные. „До настоящего времени, пишет он, все еще существует взгляд на старообрядчество, как на обрядоверие, церковный раскол покоится будто бы только на таких вопросах, как сугубая аллилуия, перстосложение, начертание имени Христа Спасителя и т.п., автор настоящего сочинения до основания разрушает этот ходячий взгляд на русский церковный раскол. Он раскрывает, что господствующая Церковь разногласит с старообрядчеством в основных догматах церковных". (Стр. 1). После такого отречения от исконных устоев раскола хорошо, если автор убедительно докажет еретичество Православной Церкви; а если нет, что же тогда останется ему и его единоверцам для извинения своего обособления от Церкви и за что старообрядцам будет благодарить своего апологета? Особенно надо удивляться этому сожжению Мельниковым своих старых кораблей и этой его самоуверенности, после того как более его основательные радетели раскола, вроде Иллариона Георгиевича Кабанова, уже давно отказались обвинять Православную Церковь в каком-либо еретичестве, да еще „в основных догматах". Самое учреждение белокриницкой иерархии, как известно Мельникову, предполагало наличность в расколе взгляда на греко-российскую Церковь, как на непогрешившую в догматах веры: достаточно для этого вспомнить переговоры Павла Великодворского с Амвросием. Α что заявляли о православности Церкви в догматах веры все те тысячи раскольничествовавших старообрядцев, которые, по примеру жителей с. Знаменки, или Никодима Стародубского, Сергия Иргизского, Павла Прусского и др., перешли в единоверие? Все они в своих прошениях о даровании им законного священства не обинуясь заявляли, что не только догматы Православной Церкви, но и обряды ее они признают истинными и православными. В 20 веке, при современном состоянии просвещения и ясности истории раскола, повторять давно оставленные невежественные обвинения первых расколоучителей по адресу Церкви в еретичестве ― это значит уподобляться (старообрядческому) епископу Геннадию Пермскому, с его пресловутой „Паноплией отцов". (Подробнее о ней смотри у Воловея ― „Незаконность, недействительность... старообрядческой иерархии"... Кишинев 1911 г.). Этой „Паноплии стыдятся и сами новейшие защитники раскола за то, что автор ее в числе больше чем 30 ересей, отысканных им в Церкви Православной, придумал такие и с таким наименованием, каких не знает ни одна церковная история, и однако некоторые из них Мельников, к стыду его, повторяет вслед за Геннадием и вообще поддерживает его невежественное воззрение на Православную Церковь.

Нет основания обещать сочинению Мельникова и будущность: едва ли ему „придется играть значительную роль в истории взаимных отношений православия и раскола вообще и в полемике между ними в частности". Более внимательное отношение к нему обнаруживает в нем, как справедливо замечает и „Миссионерский Сборник", такую массу недостатков, что прямо-таки стыдно становится за всероссийского апологета старообрядчества и за тех, среди кого его произведение имеет успех. По проверке оказывается, что в „сочинении" своем Мельников одно преувеличивает, другое искажает, третьего не понимает, четвертого не знает, пред пятым как бы нарочито закрывает глаза и т.д. и вообще его книга, не представляя чего либо основательного, есть лишь типичное выражение настроенности известной части современных профессиональных бойцов раскола в духе журнала „Церковь": та же малопонятная неприязненность и бранчливость вместо доказательности, те же передержки в выводах из необоснованных посылок, такие же подтасовки, урезки и искажения свидетельств и главное то же подлаживание под дух и направление отрицательной печати освободительных годов, которая все бранит, уничижая оплевывает и ничего не укрепляет. Как журнал „Церковь" старообрядческий архиепископ Иоанн Картушин назвал „церковью лукавнующих", так и „Блуждающее богословие" Мельникова едва ли истые старообрядцы решатся использовать в целях серьезной полемики, кроме разве тех случаев, когда захочется „пустить пыль в глаза" неопытному собеседнику Мельниковскою начитанностью, или же то будут люди малосведущие. Православным же полемистам она пригодится разве в том случае, если старообрядцы признают Мельникова своим ― не „лукавнующим" и в то же время будут защищать свои „древние догматы", тогда, конечно, можно будет обратить их внимание на то, что все эти древние их устои уже порушены их же столпом богословия — г-м Мельниковым в его „Блуждающем богословии".

Обращаясь к ближайшему рассмотрению названного сочинения, мы должны признать, прежде всего, самую общую постановку доказательств у Мельникова неправильною. Он задался целью доказать „еретичество" нашей Церкви „в основных ее догматах", а между тем выводит это не из рассмотрения общепринятых символов и определений церковных по данным предметам, а из отрывочных, искусственно подобранных, фраз отдельных писателей, часто даже не богословов, а простых публицистов, вроде М. О. Меньшикова, Β. В. Розанова, Свенцицкого и др. и лишь в исключительных случаях из символических книг. На протяжении всей книги он уличает в противоречиях и неточных, иногда ошибочных, выражениях лишь частных писателей, иногда только по недоразумению причисляющих себя к православию, и однако каждый раз эти противоречия и неточности усвояет самой церкви, см. стран. 17, 23, 26, 43, 46, 48, 101, 133, 241 и др. Но разве такая постановка добросовестна? Допустим на время, что все противоречия, ошибки и еретические мысли, выисканные старательно и тенденциозно г. Мельниковым в сочинениях прав. богословов и небогословов, действительно, имели место; какое же право отсюда заключать о причастности к этим ошибкам и противоречиям сознанию самой Церкви Православной? Конечно, никакого. Ведь не делается же подобных заключений о церкви древней, когда у нее встречались среди верующих противоречивые ошибочные взгляды и даже еретические мысли; когда там были и Оригены и Дионисии и Феодориты и множество явных еретиков. Конечно, не усвоит и сам Мельников ошибок и погрешностей отдельных расколоучителей и книг старопечатных так называемой „церкви старообрядствующей". Чтобы сказал г. Мельников, если бы на основании сочинений прот. Аввакума и д. Федора или Арс. Швецова и Павла Белокриницкого стал кто-либо уличать „старообрядствующую церковь" в содержании еретического учения о св. Троице, или на основании книги Б. Катехизис ― в ересях латинских? Α ведь у писателей раскольнических ― полемистов с самых первых времен и до последних столько неосторожных выражений, противоречий, ошибочных и даже прямо еретических мыслей, что о блуждающем богословии старообрядствующей церкви на основании их можно было бы написать гораздо больше и основательнее, чем это удалось написать Мельникову о богословии православном. Α если так думать и писать значит писать сознательную и тенденциозную неправду, то и вся книга Мельникова, при такой ее постановке, должна быть признана в самой своей основе заведомо тенденциозною и чуждою объективности, а следовательно, мало основательною.

Будучи ложно-тенденциозною в своей основе и общей постановке вопроса, книга Мельникова грешит в отношении истины почти и во всех частных вопросах, поскольку касается дело даже и не самой Церкви, а лишь ее богословов, что мы сейчас увидим при разборе в отдельности каждой ее главы.