— Граница на замке, и ключ у меня в кармане, — говорил командир пограничников, хлопая по карману.
Перед ним стоял маленький мальчик, и смотрел во все глаза.
— Как тебя зовут, товарищ? — спросил командир мальчика.
— Товарищ Мирон я, — ответил мальчик.
— Кто твой батька, товарищ Мирон?
— Нет батьки, мамки нет. Возьми меня к себе, товарищ Граница.
— Подрасти, возьму.
Командир крикнул высокому солдату:
— Рязанцев, саженец!
Солдат принес саженец, передал командиру.
— Держи, товарищ Мирон, — подал саженец мальчику командир. — Посади яблоню. Только лицом к югу…
Командир взял лопату и выкопал ямку, Мирон поставил в ямку саженец. Командир засыпал корни землей и положил руку на плечо мальчику.
— Теперь ты не сирота, товарищ Мирон, — сказал командир. — Теперь ты вместе с нами, как твоя яблоня среди сада. — И он повел вокруг рукой.
А вокруг народу много. Солдаты-пограничники закладывали сад, а им пришли помогать деревенские люди, парни и девчата.
Было солнечно, весело.
Было людно, празднично.
Играл медный оркестр.
— Пусть на зависть нашим соседям, — говорил командир, — поднимется на нашем берегу сад. И будь спокоен, товарищ Мирон. Граница па замке, и ключ в моем кармане.
Командир хлопнул себя по карману галифе.
На краю молодого сада пограничники закладывали казарму, тесали бревна, намечали фундамент.
Оркестр играл весело, звонко.
Мирон стоял рядом с командиром и был счастлив.
Но вдруг увидел, как мальчишка его лет схватил беспризорный топор и сиганул в кусты.
— Ах ты, контра! — прошептал Мирон к бросился, босоногим, вдогонку.
Долго догонял и к реке прижал.
— Отдай, Сидор, — приступил Мирон. — Иначе товарищ Граница уши тебе надерет.
А Сидор усмехнулся, бросил топор и омут и отряхнул руки.
— Ничего и не было… Показалось тебе.
— А-а-а! — издал Мирон боевом клич и накинулся на Сидора.
Сцепились они, стали бороться, на землю упали и бутузили друг друга.
Выросли яблони, белым цветом покрылись, стояли на легком ветру, как простоволосые девицы.
Должно быть, годы прошли, окреп сад. Возле яблони лежала чья-то каска.
А чуть поодаль — раскинул руки товарищ Граница.
Был он мертв.
Большой яблоневый сад скрывал длинное казарменного типа здание, возле которого ворчали машины и раздавались чужие голоса. Ближе к воде, с другого края сада, длинный и тощий парень рубил яблони. Топором орудовал умело — три-четыре удара, и дерево падает. Так он и шел от яблони к яблоне, на ходу смахивал со лба пот.
За водной полосой, на островке, притаились два человека, Мирон и юный адъютант Леник.
— Сидор, паскуда, — выругался Лепик. — Пальни, дядька Мирон.
— Жить надоело? — отодвинул подальше. винтовку Мирон.
Все больше падало яблонь, все полнее выступало здание и можно было различить немцев, что крутились возле машин.
— А я помню, как сад садили всей деревней, — сказал задумчиво Мирон. — В честь пролетарской революции.
— Так чего медлишь, дядька Мирон? — мучился Лепик. — Прибей гада, и драла.
— Лежи!
Должно быть, Сидору пить захотелось. Он коротким ударом вогнал лезвие топора в ствол дерева и пошел к воде. Пристроился удобно и только ладонью зачерпнул поды, как с другого берега позвали:
— Сидор!
Он поднял глаза, видит — Мирон, и винтовку в руке видит. Но не испугался, не засуетился, стал пить с ладони глотками.
— Ты что, гад, творишь?
Сидор вытер рукавом рот, сказал рассудительно:
— Работа… Не для них, для себя стараюсь, телку обещали. Или, говорят, пристрелим.
— От меня пули захотел?
Сидор подумал и мотнул головой. Мол, не желает. Потом поднялся.
— Я до тебя доберусь, — яростно потряс кулаком Мирон.
— Ты с ними воюй, — ответил Сидор. — А я что? Я сам по себе.
— Вот что… Телку сюда, как стемнеет…
На этот раз Сидор думал чуть дольше, но особенного огорчения на лице не было.
— Расписку дашь? — спросил он.
— Какую расписку, шкура?
— Что партизанам помогал… Чтоб по форме.
И пошел от воды, чуть сутулясь, размахивая длинными руками.
Выдернул топор, размахнулся…
И товарища Граннцу, и себя малого, и Сидора-порубщика, должно быть, вспомнил старый Мирон.
Старый Мирон сидел на берегу реки и удил. Рыба не клевала, поплавок неподвижно стоял на поверхности воды, но Мирон упорно ждал удачи.
— Дядька Мирон! Опять ты убежал к реке! Ну, как маленький…
Лепик подъехал на копе, спрыгнул с седла и подошел к старику.
— Не шуми, Лепик, — сказал Мирон. — Дай поймать последнюю рыбу.
— Последнюю… Придумает тоже! Еще поживешь, дядька Мирон.
— Знаю, что говорю, — повысил голос Мирон. — Не мешай.
Лепик вздохнул и опустился на траву, тоже стал смотреть на поплавок. Но долго он молчать не мог и стал говорить, притушив голос:
— Сидор в сельсовет ходил… Договорился вроде. Председатель сказал, что сад ничейный, бесхозный, так что, мол, сами решайте. Приказать, мол, не могу, а коли срубишь, нарушения не будет. Потому что, мол, у тебя, Сидор, три сына и все они в колхозе механизаторы. Но, мол, Мирона обижать нельзя, без его, мол, согласия не смей. Своевольничать, мол, не дам, хотя сад и бесхозный.
— Ты помолчать можешь?
— Могу. — И впрямь полминуты помолчал.
— Сидор говорит, — начал снова Лепик, — подниму сыновей ночью, говорит, и в четыре топора… Пусть потом, говорит, Мирон жалуется. Если сад бесхозный, ничего мне не будет. Государственное трогать, говорит, нельзя. А тут, говорит, можно. Да и яблони старые, как сам Мирон. Кому они нужны? Молиться, говорит, на них, что ли?
— Стихни ты, чертов сын! — зашипел Мирон.
Поплавок повело от берега, чуть дернуло и отпустило. Но через несколько секунд рвануло его вглубь, Мирон потянул, но не тут-то было. Рыбина попалась мощная и не давалась. Удилище согнулось, леска звенела от натуги. Мирон из последних сил тянул рыбину.
— Помогу! — подскочил Лепик.
— Отойди! — закричал Мирон и тянул, тянул рыбину.
Из воды выбросился большой окунь, рванул вбок. Мирон вел его на мелководье.
Оставляли силы старика и, должно быть, на миг расслабил он леску, рыба рванула и ушла. Мирон привалился к стволу дерева и улыбнулся.
— Ушла, — сказал он. — Все. Собирай снасти.
Он поднялся и пошел берегом к деревне. А Лепик собрал снасти, прихватил ведерко с прикормом и поспешил следом. Конь пошагал за Лепиком.
Мирон шел через сад. Остановился перед одной из яблонь, постоял молча. И двинулся дальше.
На крыльце своего дома сидел старый Сидор и смотрел на Мирона.
Потом повстречалась женщина средних лет, поздоровалась. Мирон остановился и задумался о чем-то, глядя под ноги. Женщина тоже остановилась, жалостливо улыбнулась:
— Не признали, Мирон Афанасьевич?
— Тебя, что ли? — покосился Мирон.
— Ну!
— Отец тромбу вырезал? — спросил Мирон.
— Отца-то моего откуда знаете?
— Ты же из Ковалева?
— Ну да. За Михаила Жука вышла.
— Знаю. Про отца спрашиваю.
— Сделал он операцию.
— А как твои сестры?
— Сестра у меня. Одна.
— А Галина? Хоть приемная, а сестра.
— Галина-то? В городе теперь. Двое детей. А у Нины мужа нет.
— Ничего, найдет. Ты вот что, Анна. Мальца береги своего. Толковый парнишка Сашок твой…
— Спасибо, — поклонилась женщина.
Мирон пошел дальше. Лепик шел рядом, крутнул головой:
— Чудно!
Мирон даже не посмотрел на него, занятый думой.
— Каждого сопляка по имени помнишь, дядька Мирон. Да кто его родители, кто дед и прадед, знаешь. Что у тебя за голова, дядька Мирон?
— Не суетись, — недовольно проворчал Мирон.
На крыльце он остановился, поглядел на деревню и шагнул в дверь. В хате позволил Лепику раздеть себя, лег в постель. Лепик прикрыл одеялом.
— Слушай, — сказал Мирон. — Напиши им. Всем поименно… Кубику, Мысе, Клопику, Гусаку… Найди адреса. Напиши каждому, что сад остался. Коли он нужен им, сад-то, пусть приедут, обновят. Коли он нужен им, сад-то, он будет. Детям накажут обновлять. Дети своим детям накажут. И так навсегда, на веки вечные. Понял ты меня, Лепик?
— Понял, батька.
— Ну и ладно. — Мирон вздохнул, говорить ему было тяжело. Посмотрел на Лепика, улыбнулся мягко: — Иди, не мешай. — И отвел взгляд.
В осенний ненастный день среди пней, что остались от сада, к длинному зданию казарменного типа, в котором еще недавно хозяйничали немцы, шел подбористый и ладный Мирон, в шинели, но без знаков различия. Рядом с ним шагали городского типа миловидная женщина в строгом костюме и средних лет плотный мужчина.
На дворе было пусто, и только у склада стоял какой-то человек, с колесом от телеги в руках. Мирон сперва мельком глянул па него, но что-то обеспокоило его и он пригляделся.
Это был Сидор.
— Подождите, — бросил Мирон и оставил спутников у крыльца, а сам направился к Сидору.
— Гляжу, гадаю — ты, не ты, — миролюбиво и без страха в голосе сказал Сидор. — Ну, здорово, Мирон!
— Почему здесь?
— Детдомом командую… Ну, кладовщик, значит.
— Пристроился, как в войну…
— Забыл мою телку, моих курей, бульбу?.. Плохо, Мирон. А я ведь тоже фронтовик.
— Осмелел в конце войны?
— Не все такие герои, как ты.
— Почему не в колхозе?
— И тут тоже кому-то надо работать, Мирон. Про колхозника песни поют, а у него в животе урчит. Уж лучше наоборот…
— Язык-то не распускай!
— А то неправду говорю?
Мирон отрицать не мог, только желваками задвигал, глаза сощурил и бросил:
— Ладно, поговорим.
Он пошел к зданию, а Сидор принялся ладить колесо к телеге.
Трое прошли в комнату, в которой впритык, одна к одной, стояло около двадцати кроватей. Многие пустовали. На трех, свернувшись, спали дети. В дальнем углу четверо ребят резались в карты. Густо висел табачный дым. На полу в двух шагах от вошедших стоял помятый таз, и в него с потолка часто капало. От сырости стены были в пятнах.
— Здорово, гвардейцы! — приветствовал нарочито бодро Мирон.
Ему никто не ответил.
Мирон переглянулся с пришедшим с ним мужчиной. Тот развел руками. Мирон сказал ему:
— Михаил Иванович, отберите карты. Михаил Иванович несогласно помотал головой и объяснил:
— Изобьют.
— А ну, встать! — рявкнул Мирон.
— Дядя очень голосистый, — пробормотал один из игроков.
— Граммофон, — лениво заметил другой.
— Вот и окрестили, — вздохнул Михаил Иванович. — Поздравляю. А я — Квадрат.
И это вывело из терпения Мирона, он рванулся к игрокам, схватил карты и стал рвать. Игроки вскочили.
— Ты кто такой?
— А ну, отдай!
Один из лежавших на кровати недовольно высунул голову из-под одеяла и вдруг вскочил:
— Мирон Афанасьевич! — Это был Лепик. — Дядька Мирон!
— Лепик! Леня! — обрадовался и прижал к себе мальчика Мнрон. — Живой! Друг ты мой партизанский…
— Я ждал тебя, дядька Мирон! Я так ждал… Возьми меня отсюда, с тобой хочу…
— Так я ж директор детдома… Понял?
Ои отстранил от себя мальчика, усадил на кровать, выпрямился и строго окинул взглядом притихших детдомовцев.
— Почему не в школе?
— А пошли вы со своей школой! — отмахнулся кучерявый парень.
— Не пойдете?
— Зиму покантуемся, а там…
— Не пойдешь, на плечах отнесу, — сказал Мирон кучерявому. — Как тебя зовут?
— Кубик Вася.
— Будешь ты учиться, Вася. И все будете.
По одному таскать буду… пока жилы не лопнут.
— Согласен, — сказал Вася, — нагнись, дядя…
Деревенская, размытая дождями улица. Мирон несет па закорках Васю Кубика, рядом шагает хмурый Михаил Иванович, чуть отстав, идет женщина, а уж за нею детдомовцы.
— Дай прикурить, — просит Вася Михаила Ивановича и держит в свободной руке папиросу.
— Я б тебе дал, паразит, — ворчит Михаил Иванович. — Я б тебя…
— Дайте ему прикурить, Михаил Иванович, — приказывает Мирон.
Тот сердито лезет в карман.
— А со школы кто меня понесет? — уже покуривая, спрашивает Вася Кубик.
— Сам поползешь, сукин ты кот, — отвечает Мирон.
— Не согласен.
— Останешься без обеда. Обед-то не в школе…
— Ну, тогда ладно, приду сам, — согласился Вася Кубик.
Мирон размашисто открыл дверь, и женщина, его сопровождавшая, увидела маленькую захламленную комнату с одним окном.
— Вот, — сказал Мирон. — Обживайте.
Он собрался уходить, но женщина удержала его за локоть, повела в комнату и закрыла дверь.
— Поговорим, — сказала она, заложив руки за спину, в лице ее появилась волевая строгость.
— О чем, Ольга Ивановна? — подосадовал Мирон на неожиданную задержку.
— Обо мне.
Мирон подумал, уставясь в пол, и спросил:
— Долго работали в школе?
— Одну зиму… после института.
— Не густо.
— Потом была война. Осталась в родном городе: Работала в комендатуре, переводчицей.
Мирон озадаченно уставился на нее.
— Городок невеликий, меня знали, потому я не осталась там, когда ушли немцы.
— Испугались расплаты? — отчужденно проговорил Мирон.
Она улыбнулась.
Он смотрел на нее пристально и молча. Она поправила волосы и отвечала Мирону открытым, чуть насмешливым взглядом.
— Чем заслужил ваши откровения? — спросил он глухо.
И се лицо изменилось, что-то бойцовское, твердое появилось в нем.
— Нам вместе работать, — сказала она. — Я не хочу таиться. Вы должны мне поверить, иначе…
— Должен?
— Да. Я работала у немцев по заданию подполья. Все мои товарищи погибли. Думаю, был провокатор.
— Все погибли, а вы остались?
— Он все рассчитал… Подумают на меня. А я ничего не докажу. И я испугалась… Коли вы не поверите, я уйду.
Мирон думал долго, в упор глядя на нее. Она не отводила взгляда.
— Устраивайтесь, — сказал Мирон и вышел.
Она устало опустилась на стул.
Комнату освещала одна керосиновая лампа. В полутьме копошились детдомовцы, кто укладывался спать, кто в карты играл, кто от скуки рожи корчил.
— Лепик, — позвал Васька Кубик, сидевший в окружении своих дружков, — поди сюда.
— Не дождешься, — ответил Лепик.
Один из компании поднялся:
— Ах ты, сопля…
Но Васька остановил:
— Мы не гордые. Не трожь… Сексотом будешь, Лепик, при директоре?
— Сам ты сексот, — презрительно плюнул Лепик.
— Так решили, — продолжал Васька, — вали отсюда к своему Граммофону.
И тут будто пружиной выкинуло Лепика из кровати.
— Если еще кто-то обзовет дядьку Мирона! — кричал Лепик. — Если сядет на шею! Если вы с ним, как с Квадратом, ночью всех зарежу! Зарежу! Как свиней! По глоткам!
И такая была ярость в маленьком тельце Лепика, что Васька оторопел, а в комнате стало тихо, как в могиле.
— Зарежет, — сказал Васька. — Ладно. Мирон вроде мужик ничего… Остынь, Лепик.
Лепик опустошенно сел на кровать.
— Дядька Мирон боевой командир, — сказал он тихо, для себя, как сокровенное.
Лепик и молодой мужик в брезентовом плаще запрягали коня.
— Жидкий ты, — говорил мужик, — давай супонь затяну.
К ним подошел Мирон в своей неизменной шинели.
Мужик затянул супонь, усадил на телегу Лепика, подал вожжи, сказал:
— Не замори коня.
Лепик поехал, важно восседая на передке телеги.
— Здорово, Якуб, — протянул руку Мирон. Якуб молча ответил рукопожатием.
— Доволен моим войском, председатель? — спросил Мирон.
На поле, вытянувшись неровной цепочкой, детдомовцы убирали картошку.
— Крестьянского сына, — сказал Якуб, — коня учу запрягать. А он мужицкую науку должен у батьки перенять, как на ноги встал. Но батьки нет, война посекла…
— Ничего, Якуб, — ответил Мирон, — мы его к мужицкой науке приохотим.
— Куды там! — горестно махнул рукой Якуб. — Заберут в ФЗУ… А земля без мужика… как и баба — не рожает.
На поле что-то произошло, детдомовцы сбежались в одну кучу, и там стоял шум.
Якуб и Мирон поспешили туда.
Сидор держал мальца за ухо и, завидев Мирона, стал в голос кричать:
— Что делает, подлюга! Отберет получше картофелину и обратно в землю закопает! Ну, не вор?!
Мирон пробился через толпу детдомовцев, отстранил от мальчика гневного Сидора, присев, спросил:
— Зачем ты это делаешь, Мыса?
— На весну оставляю, — хныча, малец потирал багровое ухо. — Голодно будет.
— Зачем в земле-то? Ведь померзнет за зиму.
— Сохранней будет… В погребе шаром покати, а тут — хватай тошнотики.
— Какие тошнотики?
— Тошнит, а вкусно, — пояснил другой детдомовец. — Не ели мороженую бульбу?
Мирон выпрямился, потрепал по голове Мысу, поглядел на всех.
— Собирайте до последней картофелины, — сказал он. — Я вас прошу. А весной голодать не будете. Обещаю. Даю вам слово гвардейца. По местам!
Детдомовцы побежали, побрели по полю.
— Я не баловал бы, — сказал Сидор. — Бандиты растут.
Он подхватил полную корзину и понес.
— Тошнотики, — скрипнул зубами Мирон. — Им бы яблоки, витамины… Где, Якуб, достать саженцы?
— Опять со своим садом!
— Какая деревня была! Вся в садах! А тот пролетарский сад? Забыл? Все вывели. На всю весну одна яблоня, и та у Сидора.
— Эх, братка, не до яблонь… Да и не будет садить мужик. На каждую яблоню такой налог…
— Ты мне помоги, — убежденно заговорил Мирон. — Сад посажу. Детдом налогом не обложат. Я тебе яблоки, излишки, ты мне бульбу, мясца когда… Дело говорю.
Якуб, щурясь, смотрел куда-то вдаль.
— Оно, конечно, — произнес он, соглашаясь. — Деревня без сада, что женщина…
— Без чего?
— Без красоты.
— Жениться тебе надо, Якуб, — сказал Мирон. — Сравнения у тебя все какие-то…
— Ты вот загодя подумал, красивую привез…
— Брось!
— Не зевай, Мирон, — коснулся рукой плеча товарища Якуб. — Сидор перехватит. Тот зоркий на все, что плохо лежит.
Якуб подмигнул.
Стены по углам закружавели, стекла покрылись наледью. Местами из окон торчали подушки. По комнате ходил холодный ветер.
Девчонки, одетые в тряпье, собрались вокруг топящейся печки и вырезали из газеты снежинки, птичек, то есть новогодние игрушки. С ними Ольга Ивановна. Кого-то она похвалила:
— Хорошо, молодец. — Кого-то поучала:
— Вот так делай… Во-от так.
Мальчишки под руководством Квадрата, то бишь, Михаила Ивановича, занимались строевой подготовкой. Топали от души.
— На месте, шагом марш!
Махали руками, грелись.
Прижимаясь к стене, с кожушком под мышкой, пробирался по коридору Сидор.
— Нам бы только до весны продержаться, — говорила Ольга Ивановна, — а там всс будет хорошо. Мирон Афанасьевич всего добьется. Будет у нас дом. Наш дом. Будем мы в нем жить, учиться, расти.
— А когда вырастем? — спросила маленькая девочка.
— Замуж, наверно, повыходите, — ответила Ольга Ивановна.
Девчонки засмеялись.
В комнату осторожно прошел Сидор, жестами показывая, что он мешать не будет, набросил на плечи Ольге Ивановне кожушок и на цыпочках пошел назад, тихо скрипнул дверью.
Девчонки молча смотрели на Ольгу Ивановну.
— Вот хорошо! — сказала она, поднялась и подошла к кровати, на которой, прикрытая драными одеялами, лежала больная девочка. Ольга Ивановна прикрыла еще ее и кожушком, вернулась назад.
— Это правда?.. — начала все та же маленькая.
— Что правда? — отозвалась Ольга Ивановна.
— Что вы с Мироном Афанасьевичем воевали в одном отряде? — спросила вторая девочка.
— Кто вам сказал? — удивилась Ольга Ивановна.
— Он вас от смерти спас, — торопливо подсказала третья.
И пошло:
— Из рук фашистов вырвал.
— На коне увез.
— Потом белого коня подарил.
— А сам ездил на черном.
— Вы вместе ходили в бой.
— И фашисты тряслись, когда видели черного и белого коня…
— Лепик вам рассказывал? — догадалась Ольга Ивановна.
— Он. Сам видел.
— Придумщик! — произнесла дрогнувшим голосом Ольга Ивановна, и на глазах выступили слезы.
То ли тронула ее выдумка Лепика, то ли хотелось ей в эту минуту, чтобы так и было в прошлом — скакали они с Мироном на черном и белом конях.
В кабинете председателя колхоза стояла буржуйка. И кабинетом-то помещение назвать можно только потому, что находился тут письменный стол на двух тумбах. А так изба избой.
Якуб бросал в печку полешки, а Мирон вышагивал по комнате, заложив руки за спину.
— Сидор соседке пол постлал, — посмеялся Якуб. — Знаешь, какую плату взял? На три метра свою изгородь в ее огород передвинул. Вот захватчик!
— Что ты мне о Сидоре! И так тошно…
— Может, он правильно живет, а не мы? Сидит себе, как крот, запасается. А мы все о светлом будущем… Людей еще кое-как поднимаю, а коровы голодные на мои призывы не встают… А падет скот, далеко меня повезут и бесплатно.
— Не ной! Паникеров, знаешь… К черту! Пойду к Петровичу. Упаду на колени. Скажу: батька… — Мирон потряс в воздухе сжатыми кулаками и прижал их к груди.
— У него у самого штаны в заплатах, — сказал Якуб.
— Да ведь дети! — вскричал Мирон. — Нет у государства задачи важней, как их поднять!
Теперь уже в настоящем кабинете — с портретами вождей на стене — сидел крупнотелый пожилой человек, усадив Мирона против себя, и говорил:
— Братка ты мой, партизан. Легче мне было вести вас в бой, чем теперь говорить: нет, нет, нет…
Мирон молчал, опустив голову. Игнатий Петрович посмотрел на него, продолжал:
— Обутку кое-какую дам. одежду подкину. А леса нет. Ни доски, ни бревна. Республика строится. Ведь все дотла… Мы и детдом создали в сельской местности с тем расчетом, чтобы как-то сами… Может, председателю колхоза напишу. Или сам зайди. Как его? Помню, Якуб…
— Зайду, — кивнул Мирон.
— А что ты о саженцах говорил? Это зачем?
— Сто сорок саженцев яблонь. — ответил, не поднимая головы. Мирон. — По числу моих гавриков.
— Поясней, братка.
Мирон закашлялся, долго ухал, а отдышавшись, добавил:
— Детям витамины нужны. Как без. них? И вообще…
Но Игнатий Петрович уже крутил телефонный диск, уже кричал в трубку:
— Лесхоз! Матвей Борисович! Эго я, да я. План по посадке хвойных и дуба выполнили, знаю. Нужны саженцы! Сто сорок яблонь! Не меньше! И чтоб к весне. Ты понял? Это и есть спецзаказ. Сто сорок штук и ни одним меньше…
И, уже кладя трубку, договорил тише:
— По числу гавриков…
Спасибо, — проговорил Мирон и поднялся. Молча пошел к двери.
Уже в своей комнате он сидел на табуретке, прислонясь спиной к теплой печи, и растирал разутую ногу.
В комнату прошла Ольга Ивановна, принесла таз с теплой водой и поставила у ног Мирона.
На окне занавески не было, и с улицы на них хмуро смотрел Сидор.
— Все эти дни я думал, — сказал Мирон, опуская ноги в воду и морщась, — о вас…
— Обо мне? — испуганно вскинула глаза Ольга Ивановна и поднялась с корточек.
— И о погибших моих товарищах.
Мирон твердо посмотрел в лицо Ольги Ивановны:
— Вы их предали.
Она отступила назад, наткнулась на стул, нащупала рукой спинку и опустилась.
— Да не тогда! — с досадой махнул рукой Мирон. — А теперь. Провокатор живет себе на свободе, а они в земле. Это справедливо?
— Что я могу?
— Найти его — и к стенке сволочь! При всем народе… Ему нельзя жить. Нельзя!
— Я не знаю, кто… У меня нет доказательств.
— Вспомните каждый день, каждый шаг, каждое слово… Вспоминайте! Лица, имена, встречи…
— Я боюсь…
— Война для нас не кончилась. Да к для меня теперь тоже. Пока он жив, мы не можем… Понимаете?
— Вы-то при чем?
— А при том, — забурчал Мирон и с отчаянием бросил: — Я вам поверил. А война эта — еще надолго…
Она поднялась со стула, смутилась чего-то, будто он в любви признался.
— Пойду, — помолчав, проговорила неуверенно.
Медлила, ждала — удержит, по он сказал:
— Спокойной ночи, Ольга Ивановна.
Она быстро вышла.
Сидор, в чистой рубахе, причесанный, светился приветливостью.
— Проходите, проходите, дорогая гостьюшка!
Ольга Ивановна прошла в избу, осмотрелась.
— Снимайте пальто, в горницу прошу, — кланялся Сидор.
— Спасибо, — ответила Ольга Ивановна, — а где швейная машинка?
— На чердаке, принесу.
— Так несите. Вы хотите подарить ее детдому?
— Успеется, — отмахнулся Сидор, — вы покушайте со мной, не побрезгуйте. И не бойтесь…
— Да вроде не пугливая, — раздумчиво произнесла Ольга Ивановна, начиная догадываться, что не ради одной машинки позвал ее Сидор. Однако села за стол и по-детски, с непритворной жадностью накинулась на суп:
— Вкусно! О-о, и с мясом!
Сидор, сдержанно улыбаясь, смотрел на нее через стол:
— Медком угощу. Вы бы того… вообще… обедали у меня.
— Это как?
— Мужик я толковый. Хоть малый, а достаток всегда есть. Заходите, будете сыты… В шелка одену…
— Вроде сватаете?
— По душе пришлись. Вы не торопитесь, подумайте. Жизнь тяжелая, голодная… Со мной надежно. Грамоты у меня большой нет, но я не дурак. Мирон вот грамотный… Надрывается ради этой шпаны. А они подрастут и все в тюрьму угодят. Такой народ… Осенью яблоню мою ободрали до листика. О, голота!
