ДЯДЬКА
МОНТЁР
Однокомнатная квартира, пятый этаж, наши дни.
“… Убили, расстреляли, раздавили, мать сына ножом, отец жену топором, брат брата пистолетом, дочь родителей отравой, задушила мать ребёнка, утонули, повесились, прыгнули с десятого этажа, сгорели, отравились, взорвались, взорвали, столкнулись, убили, расстреляли, раздавили, взяли в заложники, мать сына ножом, отец жену топором, брат брата пистолетом, дочь родителей отравой, задушила мать ребёнка, утонули, повесились, прыгнули с десятого этажа, сгорели, отравились, взорвались, взорвали, столкнулись, взяли в заложники, взяли в заложники, взяли в заложники, взяли в заложники, взяли в заложники…”
Весна. Март. Однокомнатная квартира на пятом этаже. На полу телевизор на попа стоит, включен, на экране лица — стреляют и убивают, диктор передаёт новости. Балконная дверь забита досками, и от того в квартире полумрак, в щели лезут лучи солнца. Само окно заложено до половины мешками с песком. В одном мешке уголок порвался и песок тоненькой струйкой сыпется на пол. В воздухе пыль летает и блестит на солнце. На стенке тикают большие с пластмассовыми розами китайские часы. Рядом в рамочках раскрашенные фотографии.
Все стулья, стол, старинный шкаф, диван, тумбочка, подставка под телевизор, торшер — перевёрнуты и расставлены в специальном порядке, чтобы за мебелью можно было залечь, занять оборону и отстреливаться от тех, кто в дверь или с балкона врываться станет. В перевёрнутой мебели, в мешках торчат приклады ружей. А в углу возле засохшей пальмы даже небольшое артиллерийское орудие — пушка. Вместо люстры — толстая верёвка. Ещё несколько верёвок висят, привязанные за вбитые в потолок крюки: будто лианы — за верёвки можно цепляться и раскачиваться, как в фильмах про джунгли и Тарзана.
По квартире, не замечая разгрома, идёт с чемоданчике в руке телефонный МОНТЁР — парень в кожаной куртке, кроссовках, в вязаной шапочке с надписью “Монтана”, в латаном-перелатаном джинсовом комбинезоне: на штанах между ног — большая кожаная заплата. У парня зубы, весь рот, из жёлтого металла, а пары зубов спереди не достаёт.
За парнем след в след, растопырив руки, боясь, что парень выскользнет вдруг в двери, идёт хозяин квартиры — ДЯДЬКА лет пятидесяти. У него в руках — лассо, под глазом синяк, лицо как у индейца краской разрисовано.
МОНТЁР. Сегодня-жеть: прощёное воскресенье. Я утром встал, говорю ей: прости, Люба. Ну, так положено. Прости, если что не так.
ДЯДЬКА. (Прыгает по комнате.) Марсианин, я ждал тебя давно, о, что я тебе сделаю, о, что я вам сделаю!!!
МОНТЁР. (Не слушая.) А она: варежку раскрыла и орать, громче короеда. Ё-ка-лэ-мэ-нэ, вот тебе так маракеш, тпручки! Говорит мне: “Скажи много раз: банка, банка, банка.” Я сказал. А она мне: “Вот ты то самое слово, которое ты сейчас сказал! Иди, говорит, теперь на работу!”
ДЯДЬКА. Что?
МОНТЁР. Ну вот, скажите пять раз: “Банка, банка, банка!”, ну?
ДЯДЬКА. (Молчит.) Банка, банка, банка, банка, банка. (Молчит.) Ну?
МОНТЁР. Ну, что вышло?
ДЯДЬКА. (Молчит.) Кабан, что ли?
МОНТЁР. Вот именно. Идите теперь на работу. Кабан меня она зовёт. Ка-бан! А за что? Ненавидит. Мужа. А прощёное воскресенье, простить друг другу всё надо. Вот я вас не знаю, так, да? А я вот, это, как евон, у вас прошу прощения. Простите, если можете.
ДЯДЬКА. (Молчит.) Чего?
МОНТЁР. Я говорю: простите меня. (Поставил чемоданчик на пол, встал на колени.)
ДЯДЬКА. (Кричит, закрыв лицо руками.) Не вставать! Не уговаривать! Марсиане, я что пообещал, сделаю!!!
МОНТЁР. (Молчит.) Я за инструментом встал. Я не знаю вас, что перед вами, это, как евон, на колени. Я вам не сделал ничего, и вы мне. Но такой порядок. Я словесно: простите. Говорю: простите меня.
ДЯДЬКА. (Молчит.) За что?
МОНТЁР. Да просто так. Вдруг есть за что. Прощёное воскресенье.
ДЯДЬКА. (Смотрит на Монтёра.) А?
МОНТЁР. Я говорю: простите меня. Про-сти-те.
ДЯДЬКА. Прощаю. (Молчит. Кричит.) Тихо! Не путать! Не отвлекать! Пощады не будет! Надо свалить, связать, а вы болтаете и болтаетесь по квартире!
МОНТЁР. (Улыбается.) Зачем-жеть меня связывать?
ДЯДЬКА. Зачем пришли? Зачем вы пришли?! Вы конкретно, я вас спрашиваю, отвечать, марсианин, лунный житель, ну?!
МОНТЁР. (Копается в чемоданчике.) Я пришёл по вашему вызову. Я не марсианин. Я — монтёр.
ДЯДЬКА. Вот и монтируйте! А прощения просить — нечего тут!
Прыгает по квартире, размахивает верёвкой. Парень в чемодане копается.
МОНТЁР. Ну вот, не поняли. И никто. Все смеются. А я-жеть по-людскому хотел, как положено, это, как евон, по-русскому, что характерно, обычаю.
ДЯДЬКА. Я покажу! Вас не было, но вы вылезли, откуда вы вылезли, тараканы, саранча, где ваше святое, есть оно у вас или нет?! Сейчас начнём!
МОНТЁР. (Ковыряет отвёрткой телефонную розетку.) Начнём. Значит, дополнительная ризетка? Ну-ну. Сегодня во сне — с мукой будто иду по городу. Это — к муке какой-то. А и так: мука, мука сплошная. Куда вам ризетку перенести-то? Я во сне — то на войне, то в тюрьме. Всё боюсь, а вдруг? Хотя я бы, это, как евон, от такой жизни — умер или бы в тюрьму сбежал лучше. Ё-ка-лэ-мэ-нэ, вот тебе так маракеш, тпручки! А вы что это делаете?
ДЯДЬКА. (Выключил трясущейся рукой звук телевизора, кричит.) Придут ироды и будут в ваших храмах коней! Их бензином всех надо, облить и поджечь!!! Я тренируюсь! Я смогу нападение отбить! Отбиться! Ясно?!
МОНТЁР. Не-ка. Ну, тренируйтесь, а я — делать. (Достаёт из кармана куртки пилку для ногтей, пилит ноготь.) Ё-ка-лэ-мэ-нэ, вот тебе так маракеш, тпручки! Вот, ноготь сломал. Беда. А сегодня всё, это, как евон, кувырком. Посмотрел: один носок навыворот. От того кувырком всё сегодня. Весна ещё. Спать хочу. Маму жалко. Сон приснился недавно такого плана: я умер, а мама мне плачет и говорит мне: “Что ж ты, сыночек, зачем ты сделал это, зачем умер?” А я: “Устал мама, сильно спать хотел, вот и решил заснуть…” А проснулся, и чего-то мне так жалко себя стало, ну, в таком плане — пожалел себя, и маму тоже, да и короеда с женой — тоже. Я-жеть, если спиногрыз не орёт, падаю как колосок подрубленный. И в каморке на работе сплю, каморка — “Кикиморка” мы её зовём, грязно, бардак, как Мамай прошёл, а я сплю. Напарник костерит, говорит это, как евон, мне: “Лишь бы клопа давить!” Вот жена у меня — курит. А я не перевариваю органически курящих женщин, с детства.
ДЯДЬКА. Не блондай по квартире! (Помолчал. Кричит.) Разговорился! Стоять!
Скачет по комнате, хватается за верёвки, качается на них. Парень затылок чешет.
МОНТЁР. А?
ДЯДЬКА. Ложись! Встать! Лечь, то есть!
МОНТЁР. (Ковыряет отвёрткой в розетке, смеётся.) “Упал-отжался!”, - в армии говорили. Я сразу понял, что у вас не все дома. Ну, ничего, бывает. Смотрю вокруг: люди даже живут и с задницей вместо головы, а ничего, никто на них не обращает. Главно, у всех, это, как евон, квартиры есть. А я… (Махнул рукой.) Я по квартирам везде хожу, везде пенсионеры — не все дома.
