Доля Никиты была горькая, как полынь, зато нрав он имел мирный и добродушный. За всю жизнь мухи, кажись, не обидел… А выпьет — поет. Должно быть, веселостью да добротой от тяжелых мужицких дум спасался… И прозвали его на селе Никита Простота.
Сегодня он особенно в благодушном настроении; поправлял у краснорядца Рогожина печку-голландку и получил три целковых. Провозился Никита два дня и зато получил вот такую уйму денег.
Долго торговался, надоело… Зажал в левом углу губ собачью ножку с махоркой, пыхнул дымом, равнодушно прищурил глаза и брякнул, точно замок ключом запер:
— Хошь — соглашайся, хошь — нет!.. Итак, почитай, задаром… У меня струмент небольшой, и домой уйти недолго… Ты ведь, сударик, за французские ситцы нажигаешь нашего брата, — ого!..
Краснорядец поиграл на животе серебряной цепочкой, покряхтел и согласился.
С работы Никита зашел к бобылке Анне. После трудов рабочему человеку нельзя не выпить, а у Анны был всегда запас хмельной бражки, которую она варила особенным, одной ей известным способом.
И от бобылки Никита шел по селу совсем веселым. Плечи сами собой играли, а вместе с плечами и голова как будто подплясывала.
Круторогий месяц разгуливал над избами, выставив один рог вверх, другой вниз. Никита прищурился на него, подмигнул и погрозил пальцем:
— Ладно уж, гуляй, гу-у-ляй!.. А все-таки рабочему человеку после трудов следовает выпить!..
Прошел вдоль сумеречных тихих изб.
Теперь месяц лежал поперек неба, рогами кверху, как сломанная подковка. Никита удивился и умильно всплеснул разведенными руками.
— Чу-удно!.. И чего ен перевернуться вздумал!.. Н-ну, и брага же у кумы Анны!.. Не брага, а прямо — яд… В глазах малиновые цветы… И черт знает, чего она в сусло кладет… Не иначе, как купоросу!
Подыгрывая ногами в такт веселым мыслям, он затянул песню:
Ка-ак во не-ена-асна-аю погоду!..
Но дальше слова песни вылетели из памяти.
Никита потопал ногами, силясь их вспомнить, но у него ничего не выходило, и он опять затянул первое, что взбрело в голову:
Ка-ак во ненаснатэю по-го-ду…
Купорос хмельной!..
— Тьфу… Стой!.. Купорос!.. Какой купорос?.. — остановил он сам себя. И затянул в третий раз:
Ка-ак во нена-а-сна-аю по-го-ду…
На забор вер-блюд ползет!..
— Верблюд!.. Х-хаа… Право, верблюд!.. Вот это так Никита Степаныч!.. Здорово!.. — Удивленно поймал он сам себя, словно впервые услышал это слово. Слово понравилось…
Ве-ерблюд по-олзет!..
Он еще раз с удовольствием повторил, прислушиваясь к собственному голосу, хриплому и нестройному.
Сельская лавочка была еще отперта. Через застекленную дверь свет вырывался и падал большим прямоугольником. Никита допел про верблюда и остановился у крыльца.
— Надоть зайти!.. Беспременно зайти!.. — Он опустил правую руку в карман полушубка и пощупал кисет, в котором оставалось два целковых денег.
— О-го!.. Позвякивают!.. Надо беспременно своей бабе гостинцу купить… Баба в дому — это, одним словом, ди-икий вепрь!.. Ежели ее не задобрить, то житья от нее не будет… Ей-богу!.. Бабу надо завсегда понять, чего она хочет!.. — рассуждал он, ставя ногу на скользкую обледеневшую ступеньку. — Заругается!.. Скажет: почто выпил?.. Как же не выпить, когда такая брага?.. Однем словом — яд!..
Грузно и с шумом он ввалился в лавочку. Хозяин Прохор Иваныч, в ватном картузе и коротком на овчинах пиджаке, был за прилавком.
Никита поздоровался и сел на скамью.
Молча вынул кисет с табаком, молча свернул кз газетной бумаги цигарку. Просопел:
— Дай-ка-сь огоньку!..
Прохор Иваныч не пошевельнулся, заложив руки в карманы.
Смерил глазами Никиту, точно не слышал просьбы.
— Ты за покупками, аль просто слонов продаешь?
— Не слонов, а… верблюда!.. — ответил Никита. — А тебе чего?..
— А того!.. Ежели без нужды, так вас тут, шатающих, за день сто человек перебывает! Тому огоньку, да другому огоньку — за день два коробка спичек рассоришь… А ноне спички четыре копейки коробок…
— Ладно, ладно бубнить!.. По нужде зашел!.. — мирно согласился Никита, хлопнул рукой по карману. Широкая улыбка поплыла во весь рот — до наушников заячьей шапки. — С получки… гостинец бабе взять…
Прохор Иваныч зажег спичку, и Никита пыхнул дымом. Поморщил с деловым видом брови и закинул ногу на ногу. Докурил, сплюнул на пол и стал шарить глазами по полкам.
— Дай-ка-сь, брат, шпульку ниток!.. Черных!.. Самых лучши-их!..
— Толстых, аль тонких?
— Потолще, понадежней!.. Дай-ка-сь, брат, толстых!..
Прохор Иваныч достал из картонного короба нитки.
Вместе с нитками на полке лежали тесемки. Никита покосился на них и опять зачертил пальцем по направлению к полке.
— Пожалуй, заодно давай уж и тесемку!.. Сколь за нее?
— Восемь копеек.
— Не заслужили… Будя, чать, и пятака!.. Ладно… — согласился Никита и полез в карман за деньгами.
— Где бы, дьявол вас дери, накачиваетесь?.. — спросил Прохор Иваныч, запирая шкатулку с деньгами. — Сегодня вот пятого такого проспиртованного провожаю.
— Слово такое кочетиное знаем!.. — с удовольствием буркнул Никита и облизал усы.
— Пьяниц, видно, и война не протрезвит!..
— Што ж ты мне войной, как шилом, глаза колешь? — возразил Никита. — У меня, брат, тоже два племянника на позициях. Кровь проливают… А за что? Никто не знает. Три ихних девчонки кормлю… Война — она, брат, нас всех разорила…
Вспомнив про племянниц, Никита прикинул в уме расходы и добавил:
— Заверни-ка-сь еще два пакета махорки… да лишнего не дери!.. Потому гостинец пошлю на позиции.
Сунув покупки в карман, он поправил на голове шапчонку и вышел на улицу.
Ветер переменился и подул с севера. Морозило. Большие серые валенки Никиты, подшитые кожей, скрипели по сухому рассыпчатому снегу.
Сделав несколько шагов, он выкинул вперед руки и сам с собою заговорил:
— Война, брат, — она для народу разор… Эх, где-то мои племяши! Были бы живы! Ладно!.. А с девчонками справимся… Вернутся племяши — отблагодарят… А не захотят, ну и бог с ними!.. Я человек уважительный…
Идти надо было через площадь, на которой находились церковные дома, храм, волостное правление и квартира урядника.
Никита соображал:
«Урядник?.. Вдруг да заметит урядник? А? Пожалуй, еще заарештует?.. Верно, што заарештует!.. Приказано, вишь, чтобы кого в пьяном виде, то в холодную… И последние деньги отберет… Што же я, в сам деле, што ли, пьян? Н-нет же!.. Аль кому зло исделал?.. Тоже нет. А што пью я — кому дело? Э-эх жизнь! По такой жизни как не выпить?»
— Ну-ка, господи помоги, — може, и не заметит!..
Он набрался храбрости, одернулся в полушубке, выпрямил молодцевато грудь и пошел вперед, стараясь делать ровные и твердые шаги. Но это удавалось плохо. То ли ветер сбивал его в сторону, то ли дорога была неровна, с выбоинами, но как-то само собой выходило, что от его движений на дороге получались петли. Не замечая ничего, он полагал, что идет правильно, и был доволен.
— Вот как, Никита Степаныч!.. Прравильно!.. Рраз, два, трри, рраз, два!.. Стоп!.. Бери влево… Ладно! Раз, два, трри, раз, два…
Быстрыми кругами промчался мимо построек. Оставив позади домик урядника с резными ставнями, он облегченно передохнул, ухмыльнулся и сложил из пальцев кукиш, чтоб показать невидимому врагу.
— Теперь, брат, нако-сь вот!.. Бери меня в кутузку… Фюить!.. Бык — урядник… Буки еры — бы, како ер-к… Бык…
Выдумка ему очень понравилась. Он ее повторил, складывая и раскладывая пальцы по буквам.
— Бык — урядник… Буки еры — бы, како ер-к… буки еры, — бык…
Дальше на пути была церковь.
Никита остановился, расставил шире ноги, чтоб утвердиться. Подумал:
«Хорошо бы позвонить на колокольне!.. Какой седни день. Середа?.. Коли середа, то не стоит… А вот ежели бы воскресенье, обязательно надо бы позвонить!..»
Против священнического дома, занавешенные изнутри окна которого были освещены, снял шапку — остановился.
— Не спишь, батя? В картишки поди играешь? А?.. Тебя, батя, не боюсь, хошь ты и берешь целковый за метрику… Ладно уж! Играй!.. А урядник — буки еры — бы, како ер-к — бык. Буки, еры бы, како-ер…
Так с шапкой в руках он мирно двинулся вдоль поселка, спокойный и уверенный, что опасность миновала.
На повороте около переулка Никита издали увидел высокую широкоплечую фигуру в картузе. И как ни застилало его глаза хмельным туманом, он успел ее рассмотреть.
— Ах, елки-разъелки!.. Никак это сам господин урядник!.. Так и есть!.. Никита Простота, потрудись!..
Он торопко свернул в проулок и зашагал по запорошенной снегом дороге.
Миновав двор с соломенным настилом крыши, он обернулся назад. Урядник, по-видимому, заинтересованный его исчезновением, остановился.
Никита прибавил ходу и, размахивая руками, уже не шел, а бежал вдоль по дороге.
От быстрых и неверных движений он путался и попадал с дороги в снег. Обронил шапку… Хотелось ее поднять, но увидел, что фигура движется следом за ним крупными и четкими приближающимися шагами.
Тогда он забыл про шапку и пустился в бегство, как мог. Проваливался, тонул и вяз в сугробах, барахтался в густой снежной каше и думал только об одном: уйти от преследования.
Впереди чернел плетень, в который тупо упирался проулок. «Только бы добраться до плетня!..» — соображал Никита.
Почему-то ему показалось, что за плетнем уже не будет опасности.
— Сто-ой!.. Сто-о-й! — звонко летело ему вслед.
Никита не слышал. Спотыкаясь, вытаскивая с трудом тело и разгребая руками сугробы, как крот, прочищал себе дорогу.
— Сто-о-о-о-о-й!..
Перед плетнем лежал запорошенный обрубок дерева, приготовленный для колоды. Никита животом перекатился через него. Снег попал за ворот полушубка и набился в рубаху, но он ничего не замечал. Около плетня увяз почти по пояс. От мороза и от усталости захватывало дух.
Тяжело дыша, он прислонился спиной к плетню и смотрел, как приближался урядник, старающийся попасть ногами в его след.
— Ну, нет… — решил мгновенно Никита. — В руки тебе не дамся!..
Он сделал отчаянную попытку перемахнуть через плетень. Но плетень поднимался высоко и не на что было опереться. Одна жердь выставилась торчком, как пика. Никита схватился за нее и навалился всей тяжестью, чтоб подняться вверх. Жердь обломилась.
