Вчера, 19 января 2000 г., нас вывели из дома русские военные. Было начало десятого. «Выходите! Быстро!» — приказали они. Маме не дали взять ее паспорт и пакет, где она отложила фотографии, уже, умерших родных. Соседка из квартиры рядом, — бабушка Нина, — вышла в домашних тапочках. Переобуться она не успела. Всех, жильцов, кого вывели из квартир, собрали в среднем подъезде дома напротив нашего.
Яркое солнце и снег. Красиво! Нам велели спуститься в подвал. Разговаривать запретили. Болтунам пообещали — гранату.
На лестнице, ведущей вниз, было много мыла в красных обвертках. Я подняла кусок и спрятала в карман. Может, пригодится руки мыть?
Когда, мы проходили через двор — видели: из дома напротив, военные выносят голубые коробки. Открывают их, ругаются матом и бьют хрусталь.
Мы сидели в подвале дома, напротив, около 3 часов. Беззвучно говорили, едва шевеля губами. Все боялись обещанной гранаты. Было тесно, сыро и очень душно.
Наконец, нам велели выходить. Чеченки Аза и Лина, едва, вылезли на свет, — сразу стали собирать красивое мыло. Объявили, что его им оставили на хранение какие-то соседи. Мне было стыдно, но свой единственный кусок я им не отдала.
— «Разрешите зайти в квартиру! Паспорт взять. Как я без паспорта?» — просила мама.
— «Нельзя! Он — вам не нужен. Вещи не брать! Двери не запирать! Вперед, с сопровождающими»
Аза дала моей маме черное кожаное пальто.
«Ты мне хоть это спаси», — попросила она.
Люди из двух домов шли цепочкой. Я увидела около 10 человек. Из других домов, по соседству, ни кого не было.
За углом, при выходе со двора, обстрел был сильнее. Шуршали и свистели мины. Мы и военные шли вместе. Свои били по своим. Солдат слева, — кричал матом в рацию. Но часть его речи я разобрала:
— «Эй Вы, пермяки! Мы это. Мы — уже здесь! По своим бьете!»
Мы шли первые: бабушка Стася, мама и я. Стася еле шла. Мы взяли ее в «серединку» и все держались друг за друга.
Когда шуршала мина, военный слева, — показывал рукой вниз. Все падали на снег. Опять, шли… Нас подвели к окопу. Глина и снег. Кто-то пальнул короткой очередью. Я — испугалась, почувствовала, — падаю. Мама поддержала меня. Старая Стася — бухнулась на колени и заорала: «Не стреляйте! Мы — свои, мы — русские!» Мама стояла молча.
Солдаты рассмеялись. Тот, что был круглый, как колобок, махнул рукой:
— «Свободны! Катитесь вниз!»
Мы живо его послушались. Действительно, скатились вниз, — по глине и снегу.
Военный, что ругался матом в рацию, моргнул мне: — «Пошутили, не боись!» Мы шли, заскакивая в чужие гаражи, от обстрела. Один сопровождающий указал нам на дом без окон и дверей, но с крепкими кирпичными стенами
— «Здесь, пересидите. Другие части идут. Они — жуткие… Это мы — москвичи, у нас люди даже из вузов есть!».
Парень был высокий и худой.
Скоро подтянулись наши жильцы- соседи.
Дом, в который мы вошли, был пуст. Только, одна железная кровать с железной сеткой без матраса и без одеял. Сидели, строго соблюдая очередность.
Утром все отправились искать другой дом, целый и, чтоб в нем было на чем спать. Мы совсем не ели. Ни вчера, ни сегодня.
Жилье — нашли! Есть, — двери. Есть, — оконные рамы. Даже, — кухонный стол! И — диван! Мы светились счастьем и перестали ворчать. Быстро разбились на группы. Отправились искать пленку, чтобы закрыть ею окна, утеплиться. «Охота» была удачной. Принесли все, что нужно, еще — гвозди и молоток.
Решили: не разделяться! В данный момент, жить по 2–3 человека, — страшно. Надо держаться всем вместе!
Мы заняли первую комнату с зеленым диваном. Оказалось — нас шестеро: я с мамой, бабушка Нина с внуком, старенькая Стася, и еще одна бабушка, — Маша, из сгоревшего частного дома на углу.
Нине с внуком я и мама, откопали из-под снега железную сетку. Придумали подпорки под нее. Еще мы, наконец, нашли мужские ботинки. Переобули бабушку Нину. Ее мокрые ноги сильно распухли.
Стасе — притащили железную кровать, как в больнице.
Бабушке Маше — принесли кровать ее дочь и зять.
Мы с мамой разместились на зеленом диване «валетом».
Нога болит. Осколки нарывают. Опять температура. Повезло — в доме нашлись лекарства — «Аспирин» и «Валидол». Еды в доме не нашли.
К вечеру, мне, — всегда, хуже. Иду-иду, вдруг, — резко боль.
Я падаю на снег. Кричу, а все вокруг, — смеются…
Аза и Лина принесли себе одеяла из чужих домов, и спали спокойно. Мама — постеснялась. Я — мучилась, мерзла.
На следующий день я устроила слезы, на двухдневный, пустой желудок:
— «Пример брать надо. Люди — ориентируются, а мы?»
Наконец, моя мамаша произнесла: «ладно» и безвольно махнула рукой.
Солдаты пожалели нас, дали 2 банки своей пайковой «тушенки». Сказали:
— «Чего не хватает — ищите сами. В г. Грозном закрытых дверей нет. Мы выбили все!».
Взрослые пошли искать, но ничего не нашли, кроме, муки.
К трем часам дня, сварили суп с «галушками» и, наконец, поели. К вечеру кто-то обнаружил не много риса в кулечке, а кто-то — стакан макарон. Ура! Будет завтра — мокаронно-рисовый суп. Мы положим все и сразу!
Наш дом, наверное, уже сгорел и паспорт мамы — тоже.
Володька и Аза, купили для военных водку.
Володькина жена — Оля, постоянно хихикает и шепчется с солдатами. Говорит, что старается ради еды. Командует всеми, кричит, а сама таскает в свою комнату хрусталь из чужих домов, где выбиты двери.
Наши комнаты разделяет — кухня. В другой комнате, поселились — четверо: Оля с мужем, Аза и Лина.
Потерялся дядя Николай со своей парализованной мамой… Он жил, в том же доме, что и мы. Как и мы — в крайнем подъезде. Только, — с другой стороны.
У меня болят пальцы рук. Вчера, когда несли сетку от кровати для бабушки Нины, мои пальцы «приклеились» к железу из-за мороза. Оторвались кусочки кожи.
Варежек нет, остались дома на холодильнике.
Сегодня, в дневное время, мама нашла мешок, а в нем примерно ведро-полтора темной муки! Мы увидели его в яме, у дома на углу Мама взялась нести мешок, а какая-то бабка на нее «наехала», и громко заорала:
— «Мое! Отдай! Возле моего дома… Я — старая, я — не ела три дня!»
Маме стало стыдно и жаль бабку. Она отдала ей муку.
Как орал на маму пьяный Володька!
— «Я не Красный Крест! Я вас — кормить не буду. Кто ничего не принесет — еды не получит!»
И мы молчали, зная, что виноваты…
Володька пьет ежедневно, с утра до вечера.
Нина и ее внук — колют и пилят дрова. Носят их в дом, делают запас. Вдруг обстрел? Мы с мамой переделали наше окно. Еще раз затянули его клеенкой, ведь зима, а мы — считай на улице. Потом, помогали бабушкам, носили дрова.
Уже, — полдень…
Володька украл и поставил в кухне железную печь. Печь большая. Будет тепло! Перестанут мерзнуть мои ободранные пальцы и нога.
Я хожу в старом, очень длинном черном пальто. Это — мамино. Я в нем спала, когда нас вывели из дома. Чтобы ко мне не приставали, мама из теста сделала мне по подбородку капли, вроде, прыщи. Припудрила их тертым красным кирпичом. Получилось, как зараза. Я так хожу. Мне — 14 лет!
Мама боится за меня. Много пьяных вокруг. Но, пока, сильно плохих нет. Меня, жалеют. Дают сахар. Правда, сказали, что в военный госпиталь мне лучше не обращаться.
Володька опять напомнил маме, что она — «ворона». Отдала старухе, «которой подыхать пора», — муку. Мама не выдержала и ревела.
Сегодня наш «обед», то есть, вообще еда — задерживается.
На полдня исчезали трое: жена Володи, Аза и Лина.
Оказывается, они — ездили на БТРе в наши дома. И ничего не сказали!
Привезли какие-то мешки. Объяснили, в наших домах, другая воинская часть. И, что они спасали свои вещи. Мешки занесли в «свою» комнату. Сразу закрылись. Мы — ждали. Я хотела есть, но еще сильнее, узнать, как там наш дом?
Путешественницы рассказали: «Вход в ваш подъезд завален. Войти можно, но, только, из других подъездов. Через дыры, прорубленные в стенах квартир. Все в доме — соединяется! Все квартиры! Но такой путь — требует времени, а мы спешили.…»
— «Что же документы нам не привезли? Вы знаете, — необходим паспорт! Мы положили его в холодильник, для сохранности от пожара. Я же вас просила!», — волновалась мама.
— «А на хер он кому нужен!»- огрызнулась Аза. А ведь мама спасала, несла ее плащ! Какие все нервные и злые!
С этого дня, в соседней комнате, прижились красочные термосы.
— «Если честно, очень завидую вашей поездке!» — призналась я. И увидела, как скривилась Володина жена — Оля.
— «Там, у входа к вам, — свалилась гора кирпичей, не пробраться. Что-то из вещей останется», — успокоила маму Лина. Она — добрее. И на том — спасибо!
Болит сердце и домой очень хочется.
Еще, женщины рассказали, что те военные с кем они приехали, сильно ссорились с теми, кто был там, в наших домах. С другой воинской частью…
Едва, не подрались. И не расстреляли друг друга…
Вечер. Мы таскаем воду. Снаряды из пушек попадают не далеко. Хорошо видно, где загораются, и рушится дома. Грохот. Гарь. В некоторых домах, вода стоит заготовленная, в ведрах. Но не всегда можно оторвать ведро от пола. Примерзают. Январь… Где, можем взять, — забираем воду к себе. У нас печка. У нас тепло. И лед тает. Спим мы, как и раньше, — в пальто, но не мерзнем.
Повезло — нашли домашние соления в баллонах. Принесли их в дом. Трудно маме: в одной руке ведро с водой, в другой банка. А я могу нести не полное ведро, мне больно наступать на раненную ногу.
Питаемся всего один раз в день. Есть мука. У каждого, теперь есть пышка. Хочешь, — ешь сразу, а хочешь, — спрячь на вечер. Я постоянно хочу есть.
Постоянно болит голова.
В кухне крики. Ужасный, свинский скандал. Вовка — душит бабушку Стасю. Орет:
— «Проклятые твари! Еду — ищите себе сами! Я всяких старых, блядей … кормить не обязан»!
За старушку — Стасю вступилась Аза:
— «Она же еле ходит» — Вовка и ее ударил. Аза — сильно покраснела, заплакала.
Вот, сволочь! Жаль, у меня силы нет… Надавать бы ему! Великий благодетель!
Солдаты от своих пайков, ежедневно, дают консервы, причем, для всех…
Но продукты сразу сортируют. Что лучше — прячут у себя, в другой комнате, едят «в тихую», по ночам, и откладывают, — на будущее.
Я — вышла. Пронаблюдала все это в окно, со двора.
Чувствую, как становлюсь гадкой и злой.
Ежедневно, ругаюсь с кем-нибудь, даже, с мамой.
Мне мешают делать записи в мой дневник, мешают, — сочинять стихи, читать.
Совсем не верят в Бога. Постоянно врут и воруют.
Мы тоже — украли: две больших подушки, и одеяло — спать…
Мама, если мы идем в поход, не разрешает заходить в комнаты, чтоб соблазна взять чужое — не было.
Когда, заходим в разбитый дом, то идем на кухню и в подвал. Главное — еда! Еще, обязательно, в ванную комнату. Там бывают: «аптечка», вода, мыло. Теперь, мы стираем, правда, редко — экономим воду.
Случайно в ванной комнате — нашли лекарство — «Анальгин» Я выпила сразу две таблетки. И, когда, моя нога совсем прошла, мы пошли на соседнюю улицу, просить у жителей мне варежки на руки. Но ни кто не дал. Сказали:
— «Ищите сами. Или у своих просите. Вон, «хозяева» ваши хозяйничают»
Они указали на солдат.
— «Конечно, поищем!» — огрызнулась мама. Надо было спросить на чеченском языке, тогда, нам бы — дали. А так, ругнулись, без толку и все.
Варежки мы искали, но не обнаружили. Невезучие мы…
Сегодня был вкусный обед. Суп, — с картошкой! Старались наши дежурные: Аза и Лина. После обеда я хотела полежать, но пришла красавица — Лина и сообщила: «Я уже один раз принесла воду и помидоры. Что я гробиться на всех должна?»
Стася спала. Нины с внуком не было. На свою беду мы взялись помочь, — принести еду и воду.
В том доме были солдаты и еще какой-то дед — чеченец. Я взяла ведро воды, чуть отлила, для легкости, и, сразу, — вышла. Мама, подхватила одно ведро с водой и баллон варенья. Потом, она увидела в баночке, острую приправу — «аджику». Сумела взять банку с ней — под руку.
В большой красный бак из пластмассы, солдаты ставили себе баллоны и банки, видимо на весь свой коллектив.
Дед- чеченец был с мешком. Быстро запасался едой.
Ни кто, ни кому не мешал! Наоборот, царили понимание и сочувствие.
Следом за нами, сразу, вышла рыжая Лина.
Бабушка Нина, по прозвищу, — «ингушка», шла мне на встречу. Она, — помогла донести ведро с водой.
— «Мы с внуком, лук нашли и спички!», — похвасталась Нина.
С грохотом распахнулась входная дверь! К нам, — ворвались военные.
Они — кричали, что мы украли у них фонарь…
Что, они сейчас, за это, — расстреляют всех!
Мужчины, — тряслись от гнева и злости. Все испугались, так как два автомата были сняты с предохранителей и направлены в нашу сторону.
Фонарик, — я действительно видела: красивый, блестящий! Он был в том доме, откуда мы, только пришли. Фонарик стоял лампочкой вниз на подоконнике.
Я крикнула: — «Не стреляйте! Пожалуйста! Одумайтесь!» — и рассказала, где видела фонарь. Они поняли… Плюнули и ушли.
Кто же подставил нас всех так подло? Старик или Лина?
Быть может, фонарь найдут? Просто, эти люди забыли, где он?!
Спала я хорошо. Снились острова. Пестрые птицы.
Меня разбудили голоса незнакомых женщин, которые рассказывали, что какую-то девочку или даже двоих увели из дома от матери. По возрасту, они — школьницы. Их мать, искала у кого можно купить ящик водки, чтобы вернуть детей.
Аза и Оля — принесли полотенца, пояснили нам: «на тряпочки» и сразу забрали в свою комнату. Я увидела, в нашем дворе — свежая могила. Взрослые объяснили:
— «Сосед. Убило в доме рядом»- Надо же! Я не заметила…
Ночью сильно стреляют, но ни кто не уходит в подвал под домом.
Спим каждый на своем месте.
Внук бабы Нины приносит, книги. Мы с ним читаем. А когда обстрел, он страшно пугается, холодеет и всегда твердит:
— «Господи! Неужели я маму не увижу?!»
Его бабушка шутит: «Увидишь, слушаться будешь?»
Мать этой семьи — уехала в беженцы с другими детьми. Места в автобусе стоили дорого, на всех — денег не было.
Вовка притащил баллоны соленой черемши. Угостил нашу комнату, на тарелочке
Мы «смели» черемшу в одно мгновенье.
— «Это — мое! Это — я люблю!»- заявил он. И отнес все банки в «свою» комнату.
Дневной обстрел из орудий. Грохот. Закладывает уши.
Метров 300 от нас, — загорелся дом. Я вместе со старшими тушила пожар.
Напрасно, — дом сгорел. Сегодня, молодцами были все! Спасали чужое. Ни кто, ни чего не взял себе. Вещи выносили и ставили на дорогу. Отдавали в дома напротив. Мы забрали, лишь, часть обгоревшего забора, на дрова, еще: лук, и пачки с чаем.
Наши молодые соседки, — стали исчезать по ночам. Оля уйдет, ее муж — Володя, больше пьет. Надо же, — не боятся!
Ночью бывают сильные обстрелы, — нападения, уличные бои.
Надо сказать, что жильцы второй комнаты — обнаглели! Спят все вместе, там же курят и пьют. Это в такое время, в войну, когда жизнь на волоске! Дым приходит в нашу комнату. Мы задыхаемся: дети и старики.
А сейчас еще лучше: нашу комнатную дверь закрыли, задвинули стульями. Сидим все шесть человек, как наказанные, — взаперти, в туалет не выйти. А там, в кухне, наши «девушки» пируют с военными!
Мирно беседуют и жуют. Наварили что-то вкусное… Запах замечательный!
Продукты, наверняка, дали на всех. Пьют! В дырочку от замка, нам хорошо видны баллоны с красным вином.
Военные услышали шорохи, спрашивают: — «Что тут еще люди есть?»
Тогда, Володина жена и Аза, стали раздраженно повторять:
— «Какие там люди? Это у нас комната калек. Мы их кормим!»
Мама, услышала, — расплакалась. Сказала:
— «Отделимся от них! В продуктах, в дровах. А печь — я сама себе с решеткой во дворе сделаю. Битых кирпичей много».
Я обрадовалась и зашептала: — «Давай уйдем отсюда?»
Но уходить из дома мама не решилась. Женщина и девочка — мишень. Бабушки нас поддержали. Сказали: «Да!», но, прошло несколько минут, они испугались своеволия. Стали говорить иначе:
— «Надо терпеть. Гордость не к чему. Вы, — не умеете жить в коллективе…»
Предательство и трусость…
Получилось, что отделились, — только, я и мама.
Наши соседки, из параллельной комнаты продолжают исчезать по ночам. Кто-то им светит фонариком в окна. Свистит.
Сегодня, мы с мамой нашли в чужом доме сухие носки и переобулись. Варежки, опять, не нашли.
В одном месте, на диване, увидели убитого. Он лежал со стаканом чая в руке.
Там было много детских вещей и кроватка малыша. В этом доме, мама не разрешила брать даже еду. Она — суеверная, говорит, что у мертвых трогать ничего нельзя.
Мы искали себе муку и сахар. В другом доме, я заглянула в комнату. О! Какие там были вещи! На столе стоял открытый чемодан серый, «серебряный». В кульке, рядом, лежала новая куртка из кожи! Я просила маму разрешить мне взять куртку! Она не разрешила, ругалась — зануда! Как — будто не видит: вокруг, все и все забирают. Ходят группами — взрослые и дети, военные и мирные, соседи с соседями…
