Андрей сладко потянулся, не открывая глаз. Под ним зашуршало свежее сено. Андрей на минуту замер, вспоминая, где он, потом открыл глаза. Над ним темнела крыша сарая, а в дырочки от выпавших из железа гвоздей пробивались тоненькие пучки света. Они были похожи на серебряные струны.
Ему показалось, что стоит до них дотронуться, как струны зазвенят.
«Динь-динь-бом!» — прилетели откуда-то звуки. Андрей прислушался. Звуки повторились. Они были тонкие и мелодичные. Ему даже показалось, что это звенят струны. «Динь-динь-бом! Динь-динь-бом!..»
«Да это же в кузнице, — догадался он. — Дядя Федя что-то кует».
Он приподнялся на локтях и наконец понял, что лежит на сеновале. Вечером ложились с отцом, а утром проснулся один. Все, наверное, ушли на работу.
По пружинистой лестнице Андрей сошел вниз, распахнул дверь сарая. Яркий свет больно резанул глаза, и Андрей на секунду прикрыл их рукой.
Во дворе было тихо и душно, у забора лениво расхаживали куры. Издалека все доносилось: «Динь-динь-бом! Динь-динь-бом!»
Андрей наспех поел и побежал в кузницу. Остановился у двери, стал наблюдать. Дядя Федя доставал из огня раскаленное железо, клал на наковальню и постукивал молотком: «динь-динь». Это он Семену показывал, куда бить молотом. А молот у Семена большой, с баранью голову. И руки сильные.
Дядя Федя по железу молотком: «динь-динь». А Семен молотом: «бо-ом!» И сразу искры во все стороны.
— Ты что стоишь, Андрейка? — спросил дядя Федя.
— Смотрю и слушаю, — ответил он. — Молоток и молот как будто слова выстукивают. Только не пойму, какие.
Дядя Федя подумал и спросил:
— А ты рано встал?
— Рано.
— И только наш звон слышал?
— Только ваш.
— Ты еще раньше проснись, целый разговор услышишь. Может, тогда и поймешь, что к чему.
Андрей вернулся домой озадаченный. Он не мог даже представить, какой разговор можно услышать ранним утром. И чем больше он думал об этом, тем интереснее становилось.
Вечером он уговорил отца снова взять его на сеновал, а утром разбудить пораньше.
— Ты что задумал? — спросил отец, когда они легли спать.
— Хочу послушать, как утро просыпается.
— Ну-ну, — только и сказал отец. Он несколько раз перевернулся с боку на бок и заснул.
Андрею не спалось. Когда он шевелился, под ним пружинило и потрескивало пахнущее ароматное сено. Где-то далеко лаяла собака, урчал трактор.
Вслушиваясь в звуки ночи и думая о своем, Андрей не заметил, как уснул. А когда проснулся утром, звуки были другими. Он, не шевелясь, лежал с открытыми глазами, смотрел на серебряные струны под крышей и слушал. Вокруг сеновала трезвонили воробьи, заглушая голоса других птиц, кто-то посвистывал на улице, где-то стучал молоток.
Во дворе звякнуло ведро, зазвенели струйки молока: «Дзень-дзень, дзень-дзень!» Это мать принялась доить корову.
С другого конца двора донеслось: «Вжинь-вжинь, вжинь-вжинь!» Начало у звуков глухое, а конец звонкий и певучий, будто кто-то от щекотки визжит. Андрей догадался, что отец точит ножи сенокосилки. Он говорил, что трава в этом году густая, оттого ножи быстро тупятся.
И вдруг снова будто взыграли серебряные струны: «Динь-динь-бом! Динь-динь-бом!»
Как ни старался Андрей, ничего не понял из утреннего перезвона. Встал, позавтракал и опять заторопился в кузницу. Дядя Федя и Семен ремонтировали тракторный прицеп. Они спешили и долго не обращали на мальчика внимания. А когда закончили работу, дядя Федя спросил:
— Ну как дела, Андрейка? Рано встал?
— Рано.
— А что слышал?
— Мать корову доила. Отец ножи точил. Вы работали — тоже слышал. И голоса веселые.
— И то верно, — улыбнулся дядя Федя. — Все славят рождение дня. Только главного ты не расслышал. Эти голоса тем понятны, кто их рождает. Мать корову доит, а струйки вызванивают: «Есть молоко, много молока». Ножи отвечают: «Будет трава, много травы». И так в каждом дворе. А мы из кузницы на все село трезвоним: «Готовим прицепы, перевезете траву». Один человек, Андрейка, всего сделать не может. А если вместе возьмутся за дело, то выйдет быстрее и легче. Поэтому все рано встают, начинают перекличку. Только не голосами, а звуками рабочих инструментов.
— Чудеса, — удивился Андрей. — Вот вырасту, тоже буду чем-нибудь звенеть.
— Расти, Андрейка, — улыбнулся дядя Федя. — И звук для себя выбирай позвончее.
Подошел Митя к зеркалу, сделал серьезное лицо. На груди у него бинокль, на плече — двуствольное ружье. Настоящий охотник!
Поднес он к глазам бинокль, осмотрел комнату. Видит, в уголке сестренка Оля с куклой играет, платьица на ней меняет, волосы расчесывает. Митя подошел, остановился перед ней и стал уговаривать:
— Пусть твоя кукла отдохнет, а мы давай в охотников поиграем. Сейчас я приду сюда на охоту, а ты сиди и рыкайся.
— Как это? — не поняла Оля.
— Как тигр. Ры-р-р, ры-р-р, — пояснил Митя.
— Не хочу быть тигром, — укладывая куклу, сказала Оля.
— Хорошо, будь леопардом. Я пошел.
Вернулся Митя, а Оля смотрит на него и молчит.
— Ты чего не рыкаешься? — строго спросил он.
— Я не умею.
— Давай научу. Повторяй за мной: ры-р-р.
— Лы-л-л, — повторила Оля. И так вытянула губы, что Митя еле сдержал смех.
— Ладно, — махнул он рукой. — Будь кенгуру. Только не молчи.
Снял он с плеча ружье, крадется из другой комнаты к Оле. А та сидит в уголке по-прежнему тихо.
— Почему опять молчишь? — рассердился Митя.
— Я не знаю, как кенгуру рыкается.
Митя задумался, но ответить ничего не смог. Он и сам не знал, как кричит кенгуру.
— Ладно, — сказал уже примирительно. — Кем ты хочешь быть?
— Мышкой.
— Будь мышкой, — согласился Митя. — Только она не рыкается, а пищит.
Прижалась Оля в уголке, ждет брата-охотника. А он уже тут как тут, ружье нацелил на нее, кричит:
— Пищи! Пищи!
— Не буду, — отказалась Оля. — На мышек не охотятся.
Рассердился Митя, бросил ружье на диван.
— Не хочу с тобой играть. Ты ничего не умеешь.
Походил, походил по комнате, поскучал и снова к Оле:
— Ладно, бери ружье, будь охотником. А я тигром буду.
— Только не тигром, — попросила Оля и прижала к груди руки. — Я тигра боюсь.
— А ружье зачем?
— Все равно боюсь.
Митя хотел было накричать на нее, но сдержался. Обидишь сестренку — с кем тогда играть?
— Ну, буду леопардом, — предложил он.
Ушла Оля с ружьем, а вернулась с хлебом. Митя смотрит на нее, удивляется, а сам рычит:
— Ры-р-р, ры-р-р.
Подошла к нему Оля, погладила по голове и поднесла кусочек хлеба.
— На, мой хороший, кушай.
— Ты что делаешь? — вскочил Митя. — Где твое ружье?
— Я не хочу зверюшек убивать. Я хочу с ними дружить.
— Эх, всю игру испортила! — вздохнул Митя. — Ладно, будем играть в зоопарк.
Когда за почтальоном захлопнулась дверь, папа с укором посмотрел на Павлика.
— Ты был с тетей невежлив. Она вошла и поздоровалась, а ты не ответил. Ты что, не слышал?
— Слышал, — неуверенно отозвался Павлик.
— А когда уходила и сказала «до свидания», тоже слышал?
— Тоже.
— Почему же не ответил?
Павлик часто заморгал, обдумывая слова отца. Остренькое лицо его стало серьезным и сосредоточенным.
— А вежливые всегда здороваются? — спросил он вместо ответа.
— Всегда, — сказал папа.
— И говорят «до свидания»?
— Обязательно.
Павлик потоптался на месте, подергал себя за кончик уха.
— Теперь я тоже буду здороваться и досвиданьиваться.
— Не досвиданьиваться, — поправил папа, — а прощаться.
Павлик кивнул головой: все понял. И пошел к двери.
— До свидания, папа!
— До свидания, — улыбнулся вслед ему отец.
Через минуту Павлик вернулся.
— Здравствуй, папа!
Отец рассмеялся.
— Почему ты смеешься? — спросил Павлик. — Ты рад, что я стал вежливым?
Папа продолжал смеяться.
— До свидания, — весело сказал Павлик и снова повернулся к двери.
— Постой, — остановил его отец. — Ты неправильно меня понял. Здороваться нужно только раз в день, при первой встрече. И говорить «до свидания» тоже один раз.
Эта новость озадачила Павлика. Он подергал себя за кончик уха, что-то прошептал и вышел из комнаты. Ему хотелось побыстрее доказать свою вежливость.
Во дворе он уже всех сегодня видел и здороваться было не с кем. Вдруг он вспомнил про бабушку, которая жила через три улицы, и обрадовался. Конечно же, надо идти к ней!
По пути Павлик здоровался только с милиционерами. Останавливался и здоровался. Здоровался и шел дальше.
Милиционеры долго смотрели ему вслед. А один подошел и спросил:
— Мальчик, куда путь держишь?
— К бабушке, — ничуть не смущаясь, ответил Павлик.
— А где она живет?
— Возле большого магазина.
— Фамилию знаешь?
— Бабушка Васильевна.
— А ты где живешь? — улыбнулся милиционер.
— У меня вот записка. — Павлик достал из кармана бумажку с адресом.
— Вот и хорошо, — сказал милиционер и взял его за руку. — Пойдем домой.
— Мне нужно к бабушке, — заупрямился Павлик.
— В другой раз сходишь, — успокоил его милиционер. — Вместе с мамой. Она, наверное, уже ищет тебя.
— А нашей мамы нет дома, — попытался Павлик уговорить милиционера.
— Тем более, надо домой. Потеряться можешь.
Делать было нечего, пришлось возвращаться.
Дверь открыл папа. Он даже растерялся, когда увидел на пороге милиционера.
— Ты что-то натворил? — строго спросил он Павлика.
— Ничего, папочка. Я теперь вежливый. Я со всеми милиционерами здоровался.
Милиционер весело заметил:
— Это хорошо вы с адресом придумали. Видать, парень боевой. К бабушке путешествовал.
— Я хотел поздороваться с ней, — сказал Павлик. — Она еще не знает, какой я стал вежливый.
Возле дома остановилась автомашина с полным кузовом саженцев. Миша распахнул окно, обрадовался: папа завтракать приехал!
Уселись они за стол рядышком. Бабушка улыбнулась: похожи, как две капли воды, — глаза черные, брови пушистые, оба курносые.
— Поменьше тарелок, мать, — сказал папа. — Я заехал только перекусить — в поле люди ждут.
— Возьмешь меня с собой? — робко спросил Миша.
— Не могу. Вот отвезу саженцы — и опять в районный питомник. Это далеко, укачает тебя.
Миша не обиделся. Он понимал: если папа говорит — значит, нельзя.
— Тогда оставь мне одно деревце, — попросил он.
— Зачем тебе?
Миша подумал и сказал:
— Все сажают, и я посажу. Вырастет, к нам соловей прилетит.
— Хорошо, — согласился папа. — Каждый человек должен посадить хотя бы по одному дереву. Оставлю тебе самый маленький саженец. Будете вместе расти.
Папа уехал, а Миша выкопал под окном ямку и посадил в нее деревце. Затем взял бидончик и стал носить из родника воду. С утра до обеда носил.
— Зачем тебе столько воды? — спрашивали у него соседи.
Миша отвечал с достоинством:
— Дерево свое поливаю, чтобы выросло поскорее!
Когда мальчик снова отправился к роднику, из сарая вышел поросенок. Увидел под деревцем лужу, даже хрюкнул от удовольствия.
Вернулся Миша, а саженец сломан. Расстроился мальчик, сел на крыльцо и заплакал. Тут вышла из дома бабушка, узнала, в чем дело, стала успокаивать:
— Не огорчайся, внучек. Плохое дело легче сделать, чем доброе. Поэтому глупый и делает плохое, что полегче, а умный — доброе. Вот и поросенок наш обидел тебя, а того и не знает, где у дерева сила.
Миша вытер кулаком слезы, удивленно посмотрел на бабушку.
— Где? — вырвалось у него.
— Ты ее в землю с корнями запрятал. А новую силу дал, когда водою полил. Подожди, она себя покажет, эта сила.
— Как? — нетерпеливо спросил Миша.
Бабушка погладила его по голове и улыбнулась:
— Скоро увидишь.
Прошла неделя. Каждое утро Миша поливал саженец, но тот по-прежнему был похож на воткнутую в землю палочку. Потом высоко поднялась трава и скрыла сломанное деревце. И Миша забыл о нем.
Однажды летом бабушка разбудила Мишу раньше обычного. Лицо у нее было загадочно веселое. Бабушка взяла внука за руку, вывела во двор и спросила:
— Что-нибудь видишь?
Миша осмотрел двор — ничего нового. Глянул в палисадник, где утром папа скосил траву, и не поверил глазам. Из поломанного саженца, почти от самой земли, тянулись вверх два ярко-зеленых побега. Листочки на них блестели, как отполированные. Миша наклонился и осторожно притронулся к побегам. Они были тоненькие и гибкие.
— Вот и отблагодарило тебя дерево, — сказала бабушка.
Миша сел на скошенную траву и широко открытыми, полными удивления глазами стал разглядывать каждый листочек. Ему казалось, что перед ним не просто деревце, а чудо, которое сделали его руки.
Тане купили новое платье: воротник кружевной, на карманах белые цветы, на поясе блестящая застежка. Глядит Таня в зеркало, а перед нею будто другая девочка — нарядная, с веселыми глазами.
— И чего радуешься! — воскликнул старший брат Генка. — Зеленая ты в этом платье, как лягушка.
Таня обернулась, показала ему язык, а Генка повторил обидные слова и побежал на улицу.
Нахмурилась Таня — радости как не бывало. Посмотрела снова в зеркало, а перед ней стоит курносая девочка с грустными глазами.
«Конечно, Генка обманывает, — стала успокаивать она себя. — Мама права, платье очень красивое. Зачем бы плохое шили на фабрике, да и мама не купила бы».
И все же Таня не могла забыть Генкиных слов, которые, будто репьи, прицепились к платью и уродовали его…
Вернулся Генка с улицы голодный и сразу — на кухню. А через минуту обратился к сестре:
— Где мама?
— Ква-ква, братик! — ответила та.
— Ты что, говорить разучилась? — рассмеялся Генка.
— Ква-ква, братик! — повторила Таня.
— Что расквакалась, — разозлился Генка. — Где мама, спрашиваю?
— Ква-ква, братик!
Генке стало не до смеха. Так можно и с голоду умереть, ничего не добившись.
— Хватит притворяться, — попросил он. — Мама что-нибудь оставила поесть?
— Ква-ква, брэ-кэ-кэ!
Глянул Генка на ее зеленое платье и все понял.
— Танечка, хорошая, — ласково сказал он. — У тебя такое красивое платье, а ты сердишься.
Лицо Тани посветлело. Она медленно подошла к зеркалу, повернулась и спросила:
— А чем оно тебе нравится?
Генка окинул взглядом сестру и сказал:
— Кружева белые и пояс. В общем, все.
— Не обманываешь? — сощурила глаза Таня. — А почему лягушкой дразнился?
— Да пошутил я, — признался Генка. — Обидно стало: у тебя новое платье, а я свои брюки порвал.
Таня улыбнулась:
— Ладно, иди поешь. Я твой обед под газету схоронила. И разогревать не надо, еще теплый.
Настоящие открытия начались для Олега с того дня, когда ему исполнилось пять лет и он получил в подарок от двоюродного брата велосипед. Но велосипед насколько был красивым и удобным, настолько и непослушным. Уже на следующий день он ни за что не захотел объехать огромную лужу и сбросил в нее хозяина.
Дома отец встретил Олега спокойно. Он посмотрел на измазанную рубашку и сочувственно заметил:
— Человека всегда что-то подводит, когда он учится. Ты видел в цирке велосипедистов, которые ездят на одном колесе? Думаешь, они не падали, не набивали синяки? Много-много раз!
Но Олег подумал о другом.
— Попадет мне от мамы.
— Обязательно, — подтвердил отец.
— Папа, — попросил Олег, — давай постираем рубашку, пока нет мамы.
— Это она умеет лучше нас. К тому же мне скоро на работу.
Когда отец ушел, Олег набрал в таз воды и принялся стирать рубашку. Но чем больше он старался, тем хуже получалось. Белые клетки на рубашке теперь стали темными. Он оставил стирку, с досады заплакал и прилег на диван…
Когда открыл глаза, было уже утро. Лежал он на своей кровати, а перед ним на спинке стула висела чистая выглаженная рубашка.
— Так это же мне приснилось! — обрадовался он, и на душе у него стало легко и весело.
Но тут подошла мама и строго сказала:
— Проснулся, работничек?
«Нет, это было на самом деле», — подумал он и закрыл глаза.
— Твой велосипед все нервы мне попортит, — упрекнула мать.
— Не сердись, мама, — заговорил Олег. — Человека всегда что-то подводит, когда он учится. Помнишь, мы видели в цирке велосипедистов, которые ездили на одном колесе? Думаешь, они не падали?
Мать не ждала такого ответа. Лицо у нее вдруг стало доброе-доброе, и она рассмеялась.
Олегу показалось, что огорчениям пришел конец. Но как только вышел он на улицу, велосипед снова подвел хозяина. Зацепившись за штакетник, Олег не досчитался на пиджаке пуговицы. Ему не хотелось больше огорчать маму, и он снова прибежал к отцу.
