Жене Лилии -неизменному свидетелю невыдуманных историй
Как-то во время тоскливых ожиданий съемочной погоды, возник обычный в таких случаях долгий неторопливый разговор. Вспоминали веселые истории, интересные встречи, добрых людей, щедро одаренных талантом и юмором.
Случилось так, что в этот день мне вспомнилось больше, чем другим.
– Ты, попробуй, запиши все это, получится забавная книжка, – посоветовал кто-то.
– А если не получится?
– Ну и что? Ведь и с фильмами не всегда «получается».
Довод мне показался убедительным.
* * *
Из Одессы мы вылетели на рассвете.
Мы – это Грачья Нерсесович Нерсесян, художник Валентин Подпомогов и я.
В пути нас застигла гроза. Старенький, изрядно потрепанный ИЛ-14 кидало из стороны в сторону с отчаянной силой. Пассажиры, откинувшись на спинки сидений, дружно стонали.
Грачья Нерсесович чувствовал себя превосходно. Глаза его сверкали юношеским блеском. Он громко, на весь самолет, пел любимую «Санта Лючию», всем своим существом демонстрируя способность пребывать в «публичном одиночестве»…
В Сухуми прилетели с опозданием. В самолете что-то разладилось и его отдали во власть суетливых людей в засаленных комбинезонах.
Наскоро позавтракав, мы отправились кататься на лодке. Я и Валя сели за весла, а Грачья Нерсесович, удобно устроившись на корме, стал раскуривать глиняную трубку. Трубку эту он купил перед самым вылетом в аэропорту у старушки-молдаванки. Забыв, по-видимому, что это произошло на наших глазах (или не придавая этому значения), Грачья Нерсесович невозмутимо утверждал, что трубку ему подарил старый араб, с которым они якобы встречались сорок лет назад в Алеппо, и который научил его удивительной песне.
Лодка бесшумно скользила по зеркальной глади залива. Нерсесян молча курил свою трубку и задумчиво глядел вдаль.
– А знаешь, Нерсесович, во-он там Константинополь! – прервал его невеселые думы Валя Подпомогов.
– Да, да…
– Хочешь, махнем туда, поглядим что там делается? – всерьез предложил Валя.
Грачья Нерсесович оживился:
– А на самолет мы не опоздаем?
Он поглядел в сторону аэродрома, словно и впрямь хотел удостовериться в том, успеем ли мы вернуться к вылету самолета.
… В тот день, как и следовало ожидать, из Сухуми нас не выпустили. Заночевали в небольшом абхазском домике на сваях. Всю ночь не переставая лил дождь. Мы долго не могли уснуть. Грачья Нерсесович рассказывал удивительные истории. Слушая его, трудно было угадать, где правда, а где вымысел, рожденный безудержной фантазией.
Потом Грачья Нерсесович запел песню – протяжную песню, полную неутешной грусти – добрую песню старого араба.
Закончив песню, мастер, не глядя на нас, сказал:
– Не верите… Ни во что не верите… Ни в старого ара-
ба, ни в его трубку… Ни в то, что он научил меня песне. А песня существует, понимаете, су-ше-ству-ет!. .
Нерсесян очень похоже передразнил Валю:
– «Махнем в Константинополь…» Не умеете мечтать по-человечески, фантазировать…
Он с минуту помолчал, а потом с улыбкой добавил:
– А я вот этой ночью побываю в Константинополе…
Грачья Нерсесович лег, повернулся к стене и ушел с головой под одеяло. Я невольно подумал – кто знает, может именно в этом нерсесяновском свойстве разгадка могущества его таланта.
* * *
В 1959 году работали мы над фильмом «Голоса нашего квартала» по сценарию Перча Зейтунцяна.
Обстоятельства помешали фильму сложиться. А жаль, фильм, думается мне, мог стать событием в жизни студии. Мог, но не стал. Но не об этом сейчас речь.
В тот вечер, о котором я хочу рассказать, снимали мы один из особенно важных для картины эпизодов. Сцена, казавшаяся нам безупречной в литературной записи, никак не находила своего экранного воплощения. И когда мы испробовали все, как нам казалось, возможные ее решения, Перч неожиданно предложил:
– Вот тут у меня небольшой рассказ… Может попробуем его снять вместо злополучного эпизода?.. Совсем небольшой,
всего четыре страницы… Послушайте!
Он прочитал нам трогательную новеллу об ученике ремесленного училища, получившем свою первую зарплату, и сварливом, черством на первый взгляд, а на самом деле добром и отзывчивом старике, сумевшем понять и оценить значительность этого события.
Новелла всем понравилась.
Но кто сыграет старика?. .
Несмотря на поздний час, мы отправились к Нерсесяну.
Грачья Нерсесович еще не спал. Выслушав нас, он охотно согласился сразу же поехать на студию, при этом незаметно, для домашних понимающе подмигнул нам – ловко,' мол, вы это придумали. Оказавшись в адашине, Грачья Нерсесович весело рассмеялся:
– Здорово мы разыграли наших. Все были в полной уверенности, что вы на самом деле увозите меня на съемку.
Он торжествующе потирал в ладонях четки:
– Куда мы едем? К кому?
– Как куда? Мы же сказали – на съемку!
Так снялся в одной из своих последних и, на мой взгляд, самых значительных ролей Грачья Нерсесян.
* * *
Как-то перед съемкой я спросил у Нерсесяна, что он думает об одном из эпизодов фильма, как ему представляется его решение.
Грачья Нерсесович неопределенно пожал плечами.
– И все-таки, что ты намереваешься делать в кадре?
Мастер улыбнулся:
– У сороконожки, говорят, спросили что происходит с ее тридцать второй ногой в то время, когда ее девятая нога делает шаг вперед. Сороконожка задумалась и…разучилась ходить.
* * *
Осенью сорок первого в театре Сундукяна состоялась премьера патриотической пьесы, не помню теперь, как она называлась. Роль немецкого офицера была поручена Грачья Нерсесяну.
В середине первого акта на сцену вышел Нерсесян в форме нациста. И тогда произошло невероятное. Зал взорвался аплодисментами. Зрители дружно приветствовали любимого артиста. И так каждый раз, на каждом спектакле. Лютая ненависть к фашистам не мешала зрителям встречать каждый выход Нерсесяна (пусть даже в эсэсовском мундире) бурными, долго несмолкающими аплодисментами.
Эта фанатичная любовь к артисту возымела свое действие – Нерсесяна сняли с роли.
* * *
Не помню как это случилось, то ли Грачья Нерсесович что-то недополучил по договору, то ли увеличился объем роли и ему причитался дополнительный гонорар. Словом, получил он деньги «неучтенные» Алван (так звали жену мастера).
– Есть предложение. Едем на вокзал, в хинкальную…
Спорить с Нерсесяном в подобных случаях было бесполезно.
В хинкальной Грачья Нерсесович обнаружил, что денег нет. Видимо, он выронил их в пути. Трудно было допустить, что деньги украли – популярность Нерсесяна была «общенародной» (в том числе и у карманников).
Потеря эта, впрочем, нисколько не огорчила Грачья Нерсесовича:
– Денег дома не ждут, значит скандал не предвидится. А что касается хинкали – какое имеет значение, кто за них заплатит…
Где-то за полночь Нерсесян добрался домой. Жена встретила его «подозрительно приветливо».
– Деньги получил?
Нерсесян насторожился:
– Помилуй, какие?. . До зарплаты десять дней…
– Деньги, говоришь, не получал?. . А это что?!
Алван швырнула на стол пачку ассигнаций. Этого никак не мог ждать Грачья Нерсесович.
И снова подвела популярность. Заботливые карманники, видимо, опасаясь, что и в их среде найдутся «нечестные», выкрали у Нерсесяна «плохо лежащие» деньги и… принесли жене.
* * *
Близились к концу съемки фильма «Второй караван».
На студии «Грузия-фильм» снимали мы эпизоды картины с участием Грачья Нерсесяна.
Бекназаров нервничал, спешил. Один за другим закрывались фильмы. Амо Иванович понимал, что этой участи не избежать и нашей картине.
И, как на грех, запил Нерсесян.
Бекназаров поручил мне, как он выразился, «негласный надзор» за Грачья Нерсесовичем. Поселил нас в одном номере. Я не сводил глаз с мастера.
Каждое утро, после «безалкогольной» ночи, мы с Грачья Нерсесовичем завтракали в буфете гостиницы и, не заходя в номер, отправлялись на студию. Где обнаруживалось, что… Нерсесян пьян. Каким образом он умудрялся напиться? Когда? Я ни на минуту не оставлял его одного, а при мне он не прикасался к спиртному.
Разгадка пришла сама собой. На следующее утро, во время завтрака, я заметил, что с моего стакана чая поднимается пар, а с нерсесяновского – нет.
Как выяснилось, Грачья Нерсесович договорился с официантом, чтобы тот приносил ему вместо чая коньяк.
Так дурачил меня Нерсесян в течение нескольких дней.
* * *
В 1957 году это было. В один из субботних вечеров в театре Сундукяна был объявлен спектакль «Живой труп» с участием Ваграма Камеровича Папазяна.
Но в седьмом часу вечера в кабинете директора раздался телефонный звонок. Взволнованный женский голос сообщил, что Папазян внезапно заболел.
До начала спектакля оставалось немногим больше часа, нужно было принимать срочные меры.
Правда, роль Протасова кроме Папазяна играли Вагаршян, Нерсесян и Джанибекян. Но кто из них согласится заменить Ваграма Камеровича Папазяна? Как отнесутся к этой замене зрители?..
Вагарш Богданович, как и следовало ожидать, отказался, сославшись на простуду.
Отказался и Джанибекян.
Нерсесяна разыскали на киностудии. Грачья Нерсесович только отснялся в сложном, трудоемком эпизоде. Снимали тогда «Песню первой любви».
Мастер очень устал, и…
Всю дорогу в театр Грачья Нерсесович ругал себя за «непозволительную мягкотелость», «идиотскую сговорчивость»…
Придя в театр он поспешно оделся, загримировался и включил репродуктор внутренней радиосети. Он заметно волновался. В репродукторе приглушенно и, как казалось Грачья Нерсесовичу, «подозрительно тревожно» гудел, переполненный до отказа зал.
И вот, знакомый бас Давида Мелкумовича Маляна сообщил о вынужденной замене.
Произошло непредвиденное. Во всяком случае то, чего никак не ждал Нерсесян.
Зал потряс грохот аплодисментов. Зрители долго, дружно скандировали – Нер-се-сян!.. Нер-се-сян!.. Нер-се-сян!..
Никогда не играл так Протасова Грачья Нерсесович, никогда – ни до, ни после того субботнего вечера осенью 1957 года.
* * *
В суровом военном сорок четвертом мне посчастливилось в течение года находиться в творческом соприкосновении с замечательным кинорежиссером Борисом Васильевичем Барнетом – быть в числе его учеников, единомышленников, друзей…
Снимал Борис Васильевич тогда, в сорок четвертом, фильм «Однажды ночью». Пожалуй, первым, нарушая сложившиеся традиции, Барнет попытался рассказать о войне, о нравственных особенностях советского патриотизма тихим, задумчивым, чуть грустным голосом. И, вероятно, поэтому фильм «Однажды ночью» не сразу был оценен по достоинству.
