Наш класс ребята считают везучим. А я вот — совсем невезучий.
По правде сказать, неудачник я с детства. Когда был совсем маленьким, у меня почему-то прорезались веснушки.
Разные дяди и тёти удивлялись:
— Смотрите! Он меченый!
— Такой беленький, а с веснушками!
Бабушка твердила, что веснушки принесут мне счастье. Она всё уверяла:
— Быть тебе космонавтом!
Папа верил, что я буду космонавтом, и учил меня внятно произносить имя и фамилию вместе: Илья Ильюшин. Говорил, что это красиво звучит.
Вместе внятно сразу не получалось. Папа сердился. Мама же вовсе не хотела, чтобы я был космонавтом. И утешала:
— Не огорчайся, Ильюша! Ты не виноват, что у папы такая трудная фамилия.
Бабушка вступилась за папу:
— Люшенька, когда станешь космонавтом, будешь гордиться нашей фамилией. Она почётная!
Но ждать, пока я стану космонавтом, не хватало терпения. А просто так гордиться фамилией было неинтересно.
Все мои неприятности начались с того, что родители переехали в новую квартиру. И я оказался в новой школе. Ребятам захотелось узнать обо мне побольше. Я намекнул, что у конструктора самолёта ИЛ такая же фамилия, как и у меня. Пусть думают, что он мой родственник. Зря похвастался. Они так не подумали. И, чтоб я не загибал, фамилию мою переиначили — сначала на Ильюхина, а потом на Веснухина.
Так я стал Веснухиным!
В дневнике и в классном журнале я по-прежнему значился Ильюшиным. А для ребят — Веснухин! И всё!
Вадька Морковин попытался меня утешить:
— Чего ты обижаешься? Меня Морковкой прозвали — и ничего. Не обижаюсь.
— Это потому, что Морковин и морковка — похожие слова, — ответил я. — А чем фамилия Ильюшин похожа на Веснухина? Ничем!
— Верно! — согласился Морковка. — Но кто виноват, что твое прозвище на лице написано?
Я, конечно, возмутился. Быть бы драке. Да вмешался Сеня Мостовой.
— Чего ты обижаешься? — спросил он меня.— Думаешь, приятно очки носить? Меня из-за них в боксёры не берут. Я-то ведь не обижаюсь, а меня Очкариком прозвали.
Тут староста класса Антон Милеев ввязался в разговор. Прикинулся, что набивается на прозвище:
— У меня прозвище тоже написано. Только на руке. Я левша. Можете Левшой звать. Не буду спорить.
Когда человек сам напрашивается, то ему нарочно отказывают. Я это сколько раз замечал. Все видели — Антоша хитрит. Он не левша, а только умеет боксировать правой и левой. Прозвище ему всё равно не дали.
— Если исподтишка левой в боксе атаковать, то нокаут верный, — объяснил Сеня Мостовой и похлопал Антошу по плечу.
Расстроился я от разговора в школе и плохо спал ночью. Всё ерунда какая-то снилась. Будто летаю с ребятами в космосе. Мы хотим прорваться к Солнцу. Только оно не подпускает нас. Тогда Антон Милеев пытается нокаутировать Солнце своей левой. Но оно стреляет радиоактивными лучами. Пришлось мне отразить их своими веснушками...
Проспал, конечно. Прибежал в школу, когда урок уже начался. Приоткрыл дверь нашего класса. Лёнька Булин меня сразу заметил.
— Смотрите! — закричал. — Веснухин пришёл!
Такого ещё не бывало. При учителях меня Веснухиным никогда не обзывали. Я растерялся и, вместо того чтобы убежать, ещё больше открыл дверь. Все засмеялись. Только учительница не смеялась. Постучала по столу, чтобы замолчали, и сказала:
— Заходи, Ильюшин, заходи! В следующий раз не опаздывай.
Я сел за свою парту рядом с Лидой Михайловой. Незаметно показал кулак Булину. Он мне гримасу скорчил. Булин всегда меня дразнит. Из-за Лидки. Она с ним сидела за одной партой во втором классе. Когда я появился, пересела ко мне. Булин ей этого простить не может. А поддевает меня.
Вспомнив, что первый урок — рисование, вынул альбом. И прислушался к тому, что говорит учительница.
— Будем сегодня рисовать... — начала она объяснять.
— На свободную тему, — догадался Антоша Милеев.
— Верно, — согласилась учительница.
Я люблю рисовать, и особенно на свободную тему. Мне захотелось нарисовать лучше всех.
— А мечту можно?—спросил я учительницу.
— Конечно, можно, — ответила она. — Не теряй времени.
— Какая у тебя мечта?—зашептала Лида.
— Не мешай думать! — отмахнулся от неё. Пожав плечом, Лида принялась старательно рисовать. А я думал, думал... и придумал.
Времени оставалось до конца урока мало. Я в спешке одними штрихами нарисовал домики, а над ними — космонавта без скафандра. Лицом к ярко-красному солнцу. Мне рисунок очень понравился.
Я с гордостью подумал, что никто из ребят так быстро нарисовать не может. И протянул альбом учительнице. Но она почему-то сначала взяла рисунок у Лиды. На нём были нарисованы красивые цветы.
— У тебя острый глаз, — похвалила учительница. — Хорошая память. Уловила краски. Чёткая линия. Молодец!
Отдала Лиде рисунок и взяла мой альбом.
— Это и есть твоя мечта? .. — спросила учительница. И, ещё раз взглянув на моего космонавта, добавила:— Хорошо, когда человек умеет мечтать. Только над рисунком ещё надо поработать. Небрежно выразил ты свою мечту. — И отошла к другим ребятам.
Мне, конечно, было обидно.
— Дай посмотреть, — попросил я Лиду, — что ты нарисовала.
Она протянула свой рисунок.
— Неплохие цветочки. Будешь знаменитой художницей!
— А ты-то что нарисовал?.. — удивлённо спросила Лида, рассматривая мой рисунок.
— Космонавта будущего!
— У тебя интереснее, — призналась Лида. — Я бы так не смогла.
Тут мне стало ещё обиднее.
— Слышала же, — сказал я ей, — над рисунком поработать надо. Поработаем... Поработаем...
Вспомнив свой сон, я жирными пятнами нарисовал космонавту веснушки, а от них протянул угрожающие Солнцу стрелы.
Лида следила за каждым движением моей руки.
— Зачем стрелы нарисовал?— с недоумением спросила она.
— Веснушки радиацию отражают.
— А они могут... отражать? .. — удивилась она.
— Веснушки-то? — усмехнулся я. — Они всё могут. Стану космонавтом — возьмусь за радиацию.
После урока рисования была математика. Ничего особенного не произошло. Затем по расписанию — урок физкультуры, но преподаватель заболел — и нам разрешили играть в пионербол.
На спортивной площадке собрался почти весь класс. Не было только Маши Луковой и Лёни Булина. Они побежали за мячом.
— Нашли кого послать! — сердился Антон Милеев.
Я стоял и думал: «Так тебе и надо, Булин! Влетит тебе!» Но Лёня так быстро и с таким криком ворвался на площадку, что никто ничего сказать ему не успел.
— Последние известия! Последние известия! — орал он, размахивая газетой. — Веснухин отражает радиацию!
За ним не спеша появилась Лукова. У неё в руках был мяч. Я прямо-таки обалдел. Откуда Булин мог узнать про радиацию? Неужели Лида разболтала? Я посмотрел на неё. Она сердито теребила свою косу.
Все подбежали к Булину.
— Чего врёшь ?! — пытался выхватить у него газету Мостовой.
— Я вру, да? — крикнул Булин и спрятал газету в карман куртки. — Спросите у Веснухина.
Я ничего не ответил. Ребята загалдели.
— Нечестно это. Нечестно!— вдруг закричала Лида, подбегая к Луковой. — Сплетница ты. Сплетница!
— Не вижу ничего нечестного, — усмехнулась Машка. — Нечестно шушукаться на уроках.
— Ты, Машка, не задирайся! — крикнул на неё Антоша. — У самой с дисциплиной плохо.
— И вообще хватит, — поддержал его Сеня Мостовой.
— Чего хватит? — возмутился Булин. И обратился ко мне: — Веснухин! Скажи по-честному: вру?
— Врёшь! — ответил я. — Ничего в газете про меня не напечатано.
— Ты не про газету. Про веснушки скажи. Говорил такую чепуху, что они отражают радиацию?
Понял я, что пропал. Засмеют меня ребята, если расскажу про свой сон. И решил не сдаваться.
— Полетишь, юморист, со мной в космос, узнаешь!— с насмешкой ответил Булину. И съехидничал:— Если, конечно, не сгоришь...
— Почему это я сгорю? — запетушился Лёнька.
— Потому что трус. Высоты боишься.
Сказал и мотнул головой в сторону планки для прыжков в высоту. Я знал, что прыгает он тяжело.
— Я трус, я? — разбушевался Лёнька. — Давай померимся, посмотрим, кто высоты боится!
Ребятам не терпелось посмотреть, кто кого переспорит. И они подтолкнули нас к планке. Вадик Морковин протянул нам для жеребьёвки руки с зажатыми кулаками. Булин первый дотронулся до его правой руки. Пуговица досталась Лёньке. Значит, прыгать первым должен был он.
— Везёт же тебе, Илья! — хлопнул меня по плечу Антоша.
— Тебе сколько, семьдесят пять хватит?—спросил Булина Мостовой.
— А он сколько? — кивнул на меня Лёнька.
— Это уж моё дело, — ответил я.
— Тогда восемьдесят, — решительно заявил Булин.
Вадим Морковин поставил планку на восемьдесят. Булин, как настоящий прыгун, потоптался на месте и стремительно побежал.
Все ребята замерли. Я делал вид, что мне безразлично. Но в последнюю секунду не удержался: взглянул — и вместе со всеми ахнул. Булин высоту взял. Как он сумел, не знаю, но взял.
Ребята закричали «ура». Я хлопнул раза два в ладоши. Потом подошёл к планке. Установил её на метр. Зачем я это, дуралей, сделал — и сам не пойму.
— Ты что, с ума сошёл?—схватил меня за руку Морковин. — Зарвался!
— Тебе не одолеть, — предупредил меня Антон и опустил планку на цифру 90.
— Не сдавайся, Веснухин! — крикнул кто-то из ребят.
— Давай мировой рекорд!—услышал я иронический голос Луковой.
— Не робей, космонавт!—насмешливо крикнул торжествующий Булин.
Тут уж я выдержать не мог. Оттолкнув Морковина, снова поднял планку на метр. И отойдя на нужную дистанцию, без всякой разминки побежал.
«Взять, взять, взять!» — приказывал я себе, напрягая все силы. И... не взял! Девяносто бы, наверное, взял. А за метр... не надо было и браться.
Чтобы не разреветься при ребятах, я, ни на кого не глядя, рванулся со спортплощадки.
— Ты куда? — крикнул Антоша. — Попробуй ещё! На девяносто!
Я не обернулся.
— Ты не только Веснухин! Ты ещё и Хвастухин! — крикнул вслед Булин.
— Хвастухин! Хвастухин! — подхватила Лукова. Её крик ещё долго звенел у меня в ушах.
Я шёл и, глотая слёзы, думал: «Ну почему я такой невезучий? Даже Машка Лукова меня ненавидит. А за что? Неужели из-за веснушек? Ведь сперва Машка хотела со мной дружить, предлагала сидеть за одной партой. Но я уже с Лидой сидел. Чтобы Лукова не обиделась, я ей дом нарисовал. Она за него пятёрку схватила. Правда, я Машке после сказал: «Горе ты луковое. Сама бы поучилась живописи. Лучше, чем всё время в зеркало глядеться!» Она со злости мой рисунок разорвала. Могла бы уже и помириться со мной... А Булин почему невзлюбил меня?..»
— Ты не виноват! Это всё Лукова подстроила! — вдруг услышал я голос догонявшей меня Лиды.
— Ну и пусть, — через плечо бросил я ей. И пошёл быстрее. — Нечего было сплетничать!
— Я не сплетничала, — оправдывалась Лида. — Она меня одурачила. Стала насмешничать про тебя. Ну, я, чтобы Машка знала, какой ты умный, про радиацию и проговорилась. Хочешь, я ей отомщу?
— Очень нужно. Потренируюсь и метр двадцать прыгну.
— Конечно, прыгнешь!
Лиде удалось наконец со мной поравняться. Некоторое время мы шли молча. Потом она робко сказала:
— Слушай, Ильюша! .. Мама говорит, что веснушки можно кремом выводить. Ты бы попробовал...
— По-про-бо-вал, по-про-бо-вал! — передразнил я её. — Много твоя мама понимает! И вообще... Что ты впутываешься в мои дела! Шуток не понимаешь...
И я пошёл быстрее.
Дома мне никому не захотелось рассказывать, что произошло в школе, даже бабушке. Сразу сел за уроки, потом рассматривал марки в альбоме. Но веснушки не давали покоя. Не хочу, а думаю: «Вдруг Лида права — и крем поможет!»
Откуда только мама узнала, что у меня неприятности? Пришла с работы рано. Расспрашивать ни о чём не стала. Дала денег на мороженое. Я сказал, что не хочу мороженого, а хочу пирожных. Мама удивилась, но денег добавила. И я купил два пирожных — эклер и корзиночку.
Крем из эклера выдавил на блюдечко. Оболочку съел. Крем из корзиночки тоже переложил на блюдечко. А корзиночку выбросил. Не люблю её. Блюдце спрятал. Когда ложился в постель, достал его. И намазал лицо кремом. Так с кремом и заснул.
Утром бабушка будит меня. А мне глаза не открыть.
Слышу, бабушка охает:
— Ты зачем грязи в постель натаскал?
Открыл я наконец глаза. Смотрю: подушка и простыни в пятнах. От коричневого крема с вареньем. И сам я весь какой-то липкий. Бросился к зеркалу: может, чудо произошло? Никаких чудес не случилось. Веснушки на моём лице сияли ярче прежнего!
