Стучат, стучат колеса. Им в такт поскрипывают полки. За окном проносятся желтые фонари, каждый раз неожиданно возникая из мрака. Деловито, торопливо тянет за собой вагоны в ночь паровоз-работяга. Антон сидит у окна. В темном стекле отсвечивает шапка его белокурых волос, тускло отражаются полки. Отовсюду несется тяжелое дыхание, всхрапывание. О будущем не думается, мысли с нею, с которой расстались на целый месяц. На целый месяц! Но ничего, завтра будет уже днем меньше. Сейчас она спит. Какие у нее мягкие волосы, какие большие глаза… Спи, хорошая, спи, любимая. Сколько страниц мы вместе прочитали, сколько экзаменов сдали! Как хорошо, что мы встретились! Помнишь, как допоздна сидели в читалке, а однажды в январе, когда было очень холодно, я принес свое пальто, и мы сидели вместе, накинув его на плечи, и читали, я отогревал в своих руках твои зазябнувшие пальцы, а потом нагнулся и поцеловал их, и ты не отняла руки. Красивая, стройная моя, каково тебе придется, каким ты будешь землекопом?
Стучат, стучат колеса… Лю-би-мая, лю-би-мая, лю-би-мая…
Мысль перебрасывается: в залитой ослепительным солнцем комнате университетского комитета комсомола сидят пятеро непохожих. Шестой напористо говорит:
— Все вы, товарищи, подали заявления с просьбой направить вас в июле на строительство ГЭС. Но комитет комсомола счел целесообразным использовать вас иначе. В нашем районе три тысячи членов народных дружин. Их надо обучить приемам самбо. Кому, как не вам, чемпионам университета, заняться этим делом? Для этого вы должны будете пройти тренерскую подготовку в спортлагере.
— Но…
— Никаких «но». Вас ждут непредвиденные трудности, вы будете жить в суровых условиях и заниматься по напряженной программе. Скажу прямо: трудность номер один — ваш тренер, Глеб Корженевич. Все мы знаем, что это за человек, но никого другого найти не удалось. Вы должны будете взять от этого первоклассного мастера все, что можно, а насчет отношений с ним — комитет надеется на вашу выдержку и принципиальность. Кого изберете комсоргом?
— Антона Жгутова.
— Возражений нет?
— Единогласно.
Что же бу-дет, что же бу-дет, что же бу-дет… Бегут, бегут колеса, постукивая на стыках… Объявили посадку, и масса народу ринулась к поезду. Самбисты, стремительно продвигаясь вперед, поддерживая друг друга и оттирая остальных, прорвались в вагон. Народ прибывал, держать места становилось все трудней, а Корженевича еще не было. Грузный пожилой мужчина сел рядом с ними.
— Придут ваши, сами и потеснитесь, нечего заранее места занимать — не очередь за стройматериалами.
Наконец появился Корженевич. Сначала в купе показалась пара чемоданов, затем узел и поверх всего огромный портфель.
— Ну, это мы расставим: это сюда, это сюда, это сюда, а это подержи пока… Где наши места? Понятно, понятненько. Здесь, здесь и здесь? Гражданин, попрошу вас освободить место — видите, спортсмены едут, им лежать надо, условия нужны!
Толстяк было запетушился, но Глеб спросил его:
— Вы что это… э-э-э… не понимаете… с вами пока по-хорошему говорят, интеллигентно… э-э-э… просят.
Гражданин оглядел плотную фигуру стоящего перед ним молодого человека со смуглым лицом и недобрыми карими глазами, забрал свой чемодан и ушел, бормоча ругательства.
Поезд отошел в час ночи. Вагончики старого типа скрипели, тряслись, качались в разные стороны.
— Вот что, э-э-э… мальчики, ехать пять часов, вас пять человек — каждому дневалить по одному часу: мало ли что, всякий народ едет, вещи надо беречь, — сказал Корженевич. Он разорвал листок блокнота на пять полосок, надписал цифры. — Тяните!
— Слушай, Глеб, это ни к чему. Кому наше барахло нужно? — заметил Женя Пильщиков.
— Э-э-э, давайте условимся сразу. Сразу условимся, ясно? Дисциплина у нас будет железная. Что будет сказано — надо делать. Вот так. Иначе придется отчислять. Я говорю, отчислять будем. Ясно? — по очереди переводя с одного на другого тяжелый немигающий взгляд, сказал Корженевич.
Пришлось тянуть бумажки. Первый номер вытащил Антон. Ребята забрались на полки, повозились и вскоре заснули. Глеб улегся на нижнюю полку и тоже уснул.
Ну и тип, ну и тип, ну и тип… Интересно, почему на постоянный ритм движения одинаково хорошо накладываются слова самых разных размеров, больше того — совершенно непохожие мелодии?
Замучен тяжелой неволей…
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…
Наверно, именно потому, что ритм один и тот же, мы и можем ставить любые ударения. Надо будет подумать. Как спать хочется!
Стучат, стучат колеса…
Антон стянул на пол Валентина, которому пришла очередь дежурить, и полез на его место.
Поезд пришел в Приозерск ранним утром. Невыспавшиеся самбисты, поеживаясь от свежего ветерка, потащились к пристани на Вуоксу. Там у рыбаков узнали, что катер отправляется только в пять вечера — без малого через полсуток.
— Хм, досадно, конечно, но против объективных закономерностей не попрешь, — рассудительно заметил невысокий буро-веснушчатый Валька Ярыгин. Он бережно снял с плеч футляр с аккордеоном и опустил его на землю.
— Какая концентрация мысли! — восхитился Сергей Смородинцев, сбрасывая рядом рюкзак. — С греко-римской лапидарной четкостью студент второго курса экономического факультета Вэ Ярыгин сумел сформулировать самую суть своей хронически отстающей науки!
— Объективные закономерности, говоришь? Ничего не попишешь, говоришь? Посмотрим, елы-палы. Посмотрим, — сказал Глеб. — Пока вот что. Времени терять не будем, лагерная жизнь началась. Живо раздеваться до пояса и строиться.
Корженевич тоже разделся и вышел вперед. Он был прекрасен. Белые трусики подчеркивали черноту мускулистого тела. Широкая грудь, могучий торс, тяжелые, как у штангиста, руки и стройные сильные ноги свидетельствовали о спортсмене чрезвычайно высокого класса. Все было великолепно в этом молодом мужчине, лишь глаза — их холодный небрежный взгляд — да еще фатовские тоненькие усики казались взятыми совсем от другого человека.
После легкой разминки начали бороться по-настоящему. Обнявшись, Глеб и Антон некоторое время безуспешно старались перегнуть или приподнять друг друга. Упруго вздулись мышцы, тесно переплелись руки, крепкие, как корни дуба. Вдруг Глеб молниеносной подсечкой бросил Антона плашмя на спину.
