Свой творческий путь Лион Измайлов начал 5 мая 1940 года с выхода в свет тиражом в один экземпляр.
В школе Л. Измайлов первые шесть классов был отличником. Он не думал ни о чем, кроме учебы, потому что в это время было раздельное обучение мальчиков и девочек.
После слияния мужских и женских школ в средние Л. Измайлов сразу охладел к учебе и увлекся естественными науками.
По окончании школы Л. Измайлов поступил в МАИ, где шесть лет обучался по специальности "художественная самодеятельность". Много ролей сыграл он на студенческой сцене. Особенно удавались роли тупых студентов, обманывающих умных преподавателей.
Работая инженером на кафедре МАИ, он продолжал участвовать в художественной самодеятельности, за что был один раз повышен в должности и несколько раз понижен в окладе. Возросшее общественное сознание Л. Измайлова помогло ему наконец понять, что для государства вреда от его литературной деятельности значительно меньше, чем от инженерной, поэтому с 1970 года он стал писателем-профессионалом, продолжая оставаться любителем всего остального.
Будучи специалистом в любом деле, кроме того, по которому у него было высшее образование, Л. Измайлов всю свою дальнейшую сознательную жизнь продолжал учиться.
Окончил курсы эстрадных режиссеров и получил диплом, дающий возможность ставить на него горячий утюг.
Освоил японский язык и теперь может без переводчика открывать японский зонтик.
Прошел Высшие сценарные курсы при Комитете кинематографии, где научился смотреть хорошие фильмы бесплатно.
Сейчас Л. Измайлов начал изучать английский язык, чтобы самому сочинять английские анекдоты, используя наши солдатские.
Регулярно печатался в "Клубе 12 стульев" "Литературной газеты", за что при дележе премии "Золотой теленок" ему дважды доставались "рожки" и один раз "ножки".
Написал несколько пьес, которые были по достоинству оценены и потому никогда не будут поставлены.
Издал семь книжек, которые сразу стали библиографической редкостью — так быстро он сам успел скупить весь тираж.
Это он много лет писал для передачи "Радионяня", слушая которую дети стали значительно реже хулиганить, но чаще выражаться.
Это он создал придурка из кулинарного техникума.
И наконец, это он в течение семи лет был автором и ведущим телевизионных передач "Шоу-Досье" и "Шут с нами".
Как видите, диапазон его творчества велик. Он пишет и для тех, кто еще не научился говорить, и для тех, кто уже потерял дар речи.
Группа товарищей
— Смотрю я на вас и думаю: что у вас за жизнь, у семейных!
— Но вы ведь тоже, кажется, женаты? И даже знакомили меня со своей женой…
— Я? Да что вы! У меня же фиктивный брак. Стал бы я жениться на ней!
— А мне показалось, что ваша жена симпатичная.
— Да нет, она красивая женщина, но все равно брак фиктивный.
— А свадьба у вас была настоящая?
— Настоящая.
— И "горько" кричали?
— Конечно, я сам кричал.
— И вы целовались?
— А как же не целовались! Надо же было, чтобы никто не догадался, что брак фиктивный. Да нет, в принципе, она хороший человек, но вот походка…
— Некрасивая?
— Не то слово. Такое впечатление, что она все время подкрадывается ко мне.
— Простите, а какое значение имеет ее походка, если брак фиктивный? Что вам, ходить, что ли, куда-нибудь вместе?
— А как же! В кино, в театр, к родственникам, к друзьям. Надо же, чтобы никто ни о чем не догадывался.
— Так, значит, вы к ней приезжаете, а потом вместе идете?
— Куда приезжаю? Я у нее и живу.
— Вот так в одной квартире и живете? Это же, наверное, очень неудобно?
— Конечно, неудобно. Она, муж ее тут же рядом… Между нами говоря, муж-то ее и зарабатывает мало… Слабо зарабатывает.
— Кто он, муж-то ее?
— Да я, кто же еще-то!
— Знаете, такое впечатление, что вы женаты по-настоящему.
— Я?! Что я, дурак, что ли — по-настоящему? У нее же двое детей!
— Ах вот оно что!.. Тогда другое дело. А как они вас называют?
— Папой.
— Привыкли, значит?
— Привыкли. Уже двенадцать лет как вместе.
— Извините, а от кого дети?
— От меня, от кого же еще! И дети так думают.
— А на самом деле?
— От меня и есть.
— Ничего не понимаю. А до замужества у вашей жены были дети?
— Были. Один был.
— Ах вот в чем дело!
— Ну, конечно!
— А от кого?
— Пошляк какой-то! Да от меня, от кого же еще! Я же вам говорю: живем вместе, я ей зарплату отдаю. Она мне стирает, готовит — все делает, чтобы никто ни о чем не догадался.
— Ерунда какая-то! Живете вместе, дети общие, зарплату отдаете — все как у меня, а брак фиктивный. Ради чего это нужно?
— Ради свободы. Раз брак фиктивный, значит, я что хочу, то и делаю. У вас брак настоящий, а свобода фиктивная. А у меня брак фиктивный, зато свобода настоящая.
— Но ведь это незаконно — фиктивный брак, за это же наказать могут!
— А кто об этом знает? Кто об этом догадывается?
— А вдруг узнают?
— Ну, я надеюсь, что этот разговор останется между нами?
— Конечно. Но вы не боитесь, что ваша жена вдруг кому-нибудь расскажет, что брак фиктивный? Вдруг она вас выдаст?!
— Да что вы! Как это — выдаст! Она об этом понятия не имеет. Она об этом и не догадывается.
— А-а…
— Вот так, милый мой!.. Вы куда сейчас пойдете?
— Домой.
— Вот. А я куда хочу, туда и пойду.
— Куда же вы хотите?
— Домой, куда же еще?!
1971
"Если запрета нет, то можно"
И все прекрасно. Впереди лето. Мы все загорим. И солнце будет светить каждому из нас. Все встречные девушки будут улыбаться нам. А кто не будет, тех мы простим. Вот человек с метлой метет там, внизу под балконом, и я вижу по взмахам метлы, что у него прекрасное настроение, такое же, как у меня. Хочется отметить этот день. Он так хорошо начался. Хорошо бы в такой день повсюду висели флаги, а милиционеры раздавали детям милицейские свистки. Хорошо бы висели флаги.
Я выношу на балкон флаг, и он висит над нашим домом. Он висит на моем четвертом этаже и всем виден. Сегодня праздник. Праздник хорошего настроения. Я иду на кухню и готовлю яичницу. Яичница шипит и хлопает глазами. У нее тоже хорошее настроение, ее будет есть такой хороший человек, как я.
Я ем яичницу и слышу радостные голоса внизу. Там во двор выходят люди. Наверное, они поздравляют друг друга, не важно с чем. Кто-то снизу зовет меня. Я выхожу на балкон и приветственно машу им руками. Сколько их там внизу! Один из них что-то кричит мне. Это домоуправ. Он кричит громче:
— Ты чего это флаг выставил?
— А просто так, — кричу я ему, — ради праздника.
— Сымай флаг! — кричит он мне.
— Нет, — кричу я, — пусть все знают, как сегодня хорошо.
— Я те дам — хорошо. — Он скрывается в подъезде. И вот он уже меня. — Ты зачем флаг вывесил? — спрашивает он.
— Здравствуйте, — отвечаю я.
— Здорово. Зачем флаг вывесил?
— А что, нельзя?
Он молчит. Он думает. Ему это дается тяжело. Видно по лицу.
— По какому случаю?
— По случаю хорошего настроения. А что, флаг некрасивый?
— Нормальный флаг.
— Попробовали бы вы сказать что-нибудь другое.
— Не положено, — говорит он.
— Кто сказал?
— Я.
— А вам кто сказал?
— Мне? Никто.
— Ну вот.
Он садится.
— Чайку хотите?
— Я тебе говорю — сымай флаг! Его надо вывешивать, когда праздник.
— А у меня сегодня праздник. Хорошее настроение. Знаете, как редко оно у меня бывает?
— У тебя хорошее, а у кого-нибудь плохое.
— А я вывесил флаг, и у всех станет хорошее. Вот когда вы увидели этот флаг, у вас повысилось настроение?
— Вообще-то повысилось.
— Вот и у всех повысится.
— А вдруг нельзя? В обычный день — и вдруг флаг. Что люди скажут?
— А чего они скажут? Если б какой другой, а то ведь наш флаг, верно?
— Верно.
— Чайку хотите?
— Сымай флаг.
— А вот руками вы зря размахиваете. Вы не у себя дома.
— Я сейчас дворника позову, мы тебе покажем!
И действительно, через пять минут они приходят с дворником. Я приоткрываю дверь, но держу ее на цепочке.
— Открой дверь! — говорят они.
— Не открою. Товарищ дворник, — перехожу я в наступление, — вы где-нибудь читали, что нельзя вывешивать наш флаг?
Оказывается, дворник нигде этого не читал. Оказывается, он вообще уже несколько дней не видел печатного слова. Потом я вижу, как они лезут по пожарной лестнице ко мне на балкон. Я выношу ведро и окатываю их сверху. Начинается осада. Дворник спускается, вытаскивает поливальный шланг, и они снова идут на приступ. Я окатываю их из ведра, они меня из шланга. Я весь мокрый, но не сдаюсь, закрывая своим телом флаг. Тогда домоуправ командует:
— Держи его на прицеле. А я вызову милицию.
И вот так, под напором струи, я защищаюсь до тех пор, пока не приходит милиционер. Теперь я понимаю, что мне уже ничто не поможет. Милиционер говорит дворнику:
— Ну-ка, прекрати поливать!
Дворник направляет струю в сторону. Я отхожу от флага, и он развевается на ветру. Милиционер кричит мне снизу:
— А почему только красный повесил?
Я не знаю, что ему ответить. Домоуправ тоже оторопел.
— Вы что, с луны свалились? — говорит милиционер. — По всей Москве флаги развешаны — наш, советский, и их, кемарийский. Сегодня же король Кемарии приезжает.
— Ура! — кричу я. — Мы победили! А какого цвета у них флаг?
— Желтого, — отвечает милиционер.
Я бегу в комнату и выношу желтый носовой платок.
— А чего такой маленький? — спрашивает милиционер.
— У них страна поменьше, — отвечаю я.
— Правильно, — говорит он. — Больше нашей страны нет. — Отдает мне честь и уходит.
— Газеты надо читать, — говорю я дворнику.
— Мерзавец, — отвечает он мне.
Домоуправ кричит мне снизу:
— Отойди от флага, дай погляжу, ровно ли висит.
А я ему отвечаю:
— Может, ко мне подниметесь? Заодно и чайку попьете?
— Мерзавец, — отвечает он мне.
1972
Я часто думаю: почему меня женщины так любят? Ну, правда, красивый я. Этого у меня не отнимешь. Глаза — как бездонная пропасть. Профиль — как у древнеримских греков. Стан — как у горного козла. Иной раз на улице гляну на какую-нибудь и вижу: мороз у нее по коже. Иная с мужем даже идет. И не дай Бог ей метра на три от него отдалиться. Все — моя! Два метра еще ничего. Еще успеет он ее за рукав схватить. А если на три, то уже все — с концами, как в воду. Пропала. Бежит ко мне. Вещи бросит и бежит. А если пальцем поманю, трактором не удержишь. Некоторые, как посмотрят на меня на улице, на другую сторону перебегают. Страшно становится.
Что делать, просто не знаю. Одеваться пробовал похуже. Галстук неброский, из японского кимоно. Очки на пол-лица, одни уши торчат. И все равно все женщины без ума. Чуть-чуть со мной повстречаются — на всю жизнь зарубка.
С одной два раза в жизни виделись. Замуж она тут же вышла за инженера. И я ее по-человечески понимаю. Спокойнее так. Хозяйство, дети. А со мной всю жизнь терзайся, как бы не отбил кто. И что характерно, я же знаю: с ним живет, обо мне думает. Позвонил ей через год.
— Помнишь, — говорю, — меня?
— Никогда, — отвечает, — не забуду.
И я ее понимаю. Фотографию ей свою послал. Так и вижу: вечером в ванную зайдет, из радикюля вынет, поплачет надо мной, поубивается и опять к постылому.
А на работе что творится!
У меня начальник — женщина. Влюблена по уши. Как на меня глянет — все у нее из рук валится.
На днях вызвала к себе, говорит:
— Не доводите до греха. Уйдите лучше. Зарплату повысим, только уйдите.
И тут, конечно, дело не только в красоте. Разговор поддержать могу. Про любую киноактрису сутками рассказываю. Они ведь сами не знают, что у них в жизни творится.
Или такой случай был. Познакомился с одной. Тридцать пять лет. Штангистка. Нецелованная. Пару слов сказал — чувствую, пропала. Сжалился. Дай, думаю, поцелую. Такие страсти в ней проснулись! Задрожала вся. А как же не дрожать, подарок-то какой на голову свалился! Схватила меня в объятия. Дальше не помню ничего. Помню, раму выбил и лечу.
