Он в час крылатых грез к строфе своей чудесной
Поэта увлечет для таинств мастерства;
Здесь – радость искуса, здесь – гордость торжества
Живителю-творцу над косностью словесной.
Томленье дум и чувств, в их пряже нетелесной,
Облечь, как в плоть и кровь, в созвучные слова,
В обыденном раскрыть Прекрасного права,
Свободный замысел явить в оправе тесной.
Как сплав безжизненный была влита эмаль
В стеснительную скань; и вдруг не расцвела ль
Всех красок роскошью при творческом обжиге.
Что опалил восторг, что обожгла печаль –
Всему бессмертье даст в завороженном миге
Сонета строгого напевная скрижаль.
На зиму долгую, в серебряной постели,
Уснула крепко Русь, родимая земля.
Застыли воды рек в бронях из хрусталя,
И, обнаженные, леса закостенели.
Нахмурившись, стоят щетинистые ели,
Мохнатых лап своих в дреме не шевеля;
В сугробах затонув, праотчие поля
Молчат, не зная грез, под пение метели.
Кладбищенская тишь. Но тайно в мертвом сне
Со смертью спорит жизнь. Снега, в их пелене,
Не саван гробовой… Покров их – плащаница.
Покойся же, блюдя живящий сок в зерне
Под пухом мудрых вьюг, родная мать-землица,
Чтоб буйный всход хлебов был тучен по весне.
В снопе косых лучей толчется мошкара,
Гремит лягушек звон настойчивым набатом,
И рыбы плещутся, играя пред закатом
В отливах розовых речного серебра.
В саду, где часто ночь – вся наша до утра,
Я снова жду тебя на мостике горбатом…
Душа измучилась ревнивых дум возвратом,
И трепетность надежд тревожна и остра.
Проходят облака, теснясь, как гурт овечий,
Густеют сумерки, полночных тайн предтечи,
И, кажется, весь мир, как я, настороже…
Я чую в тишине предвестье скорой встречи:
Что ты сейчас придешь, что близко ты уже,
Повеяв, говорит медовый запах гречи.
Знать, не дождутся – ждут меня в гнезде родимом.
Но скучен зимний путь. Лишь лунный каравай
На звездной скатерти, и неоглядный край,
Весь белый, призрачный, во сне непобедимом.
Ни встреч, ни голосов в просторе нелюдимом;
В морозном воздухе собачий чуткий лай
Порой прозвякает да ветер невзначай
От близкого жилья повеет теплым дымом.
Ленивою рысцой плетется коренник,
Пристяжки чуть бредут; понурился ямщик,
И колокольца звон вот, чудится, задремлет.
Недаром самый снег – как взбитый пуховик…
Дремота и меня услужливо объемлет…
Пригрел так ласково пушистый воротник.
Для нас так вкрадчиво поет виолончель,
Для нас, забывшихся за общим разговором…
О, как она мила находчивым задором!
И мечется в вине мятежных искр метель.
Весной ли раннею встревожил кровь апрель –
Не вешний хмель шалит в сближеньи нашем скором.
Посул в тени ресниц. А если кликнет взором,
Всё так и поплывет, кружась, как карусель.
Напевы страстные владеют душным залом,
Безвольно грезится о странном, небывалом,
И в сердце неспроста – веселая гроза.
Уже не надо слов. С запененным бокалом
Настойчиво гляжу в желанные глаза
И пью, обласканный их трепетным сигналом.
Покой ее лица и воск бессильных рук
Ему сказали всё. Тогда, тая рыданья,
Он произнес обет любви и ожиданья
До новой встречи там, где нет тоски разлук.
И свято он хранил в душе той клятвы звук.
Дождался… Смерть пришла, а с ней и миг свиданья:
«Желанный друг! Сбылось! И вечность обладанья
Наградой будет нам за искус прошлых мук!..»
Но в дремлющих садах, таинственных и ясных,
Скользя медлительно среди теней безгласных,
Не дрогнула она при радостной хвале.
И безмятежно тих был взор очей прекрасных…
Она забыла всё, что было на земле,
В чреде ее тревог, ничтожных и напрасных.
По-детски гибкая, смеющаяся звонко,
Ты знала властные, как приворот, слова;
От зова темных глаз кружилась голова,
И завлекала страсть причудливостью тонкой.
Сгорела… и ушла… А я глухой сторонкой
Пленен в ее снегах. На окнах кружева
Морозы заплели. Не сплю… Трещат дрова,
И, разгораясь, печь гудит, стуча заслонкой.
А я всё жду тебя. Во всем – для грез предлог…
Вернешься!.. Скрипнет дверь, ты ступишь на порог,
И бросится к тебе мой пудель мягкошерстый.
Напрасный сердца сон!.. Покой полночный строг,
И разделяют нас немереные версты
Затерянных в бору неведомых дорог.
Средь бедствий князь Иван, прозваньем Калита,
Зажег в Москве свечу великого служенья —
Сбиранья земского. И в мраке униженья
Та весть была везде и всеми понята.
Давила тягостно татарская пята,
Раздор удельный звал на братские сраженья,
Но крепла и росла стихия притяженья —
Слиянья русского глубинная мечта.
В борьбе века прошли. Гремела непогода,
Враги грозу вели с заката и с восхода,
И оправдал себя седой завет Кремля.
В нем сплавилась Руси упорная порода:
Неодолимая, как океан, земля
И мощь безмолвная единого народа.
Пойми же! Я горжусь своею страстью тщетной…
С другой, доступною, блаженства не приму…
Ты путеводный свет бросаешь мне во тьму, –
Мне больно… Но живу надеждою запретной.
Ты в сердце ранена. И нежности ответной
Я не ищу сейчас. Но только никому
Тебя не уступлю. И мне лишь одному
Твой должен взор блеснуть, как зов мечты заветной.
Я жду. Не юность ли – целительница ран?
Любви, солгавшей раз, ты изживешь обман
И вновь изведаешь и грезы, и стремленья.
Тогда… Не для того ль судьбой мне искус дан,
Чтоб, слыша первый вздох призывного томленья,
Я, верный, мог привлечь трепещущий твой стан.
