Мальчишкою водил ватажку
Я из зареченских ребят
В музей,
О полевую шашку
Оттачивать бойцовский взгляд.
Мундир двенадцатого года!
Чапыжников {10}, штабс-капитан —
Герой свободного народа!
Вот нам бы так!
Вот нам бы там!
И ополченцев больше тыщи!
И сам Десятов удалой!
Возьмите!
Он для вас не лишний,
Полковник,
Наш вихрастый строй!
Себя в защитники готовил
Любой с заречного двора.
Коль Чингисхан родится новый,
То наша выпадет пора.
А ратники войны недальней —
Ведь тоже чудо-молодцы! —
Войну нам оставляли тайной.
Молчали гордые отцы.
Зато без всякого усердья
Открылась нам печаль полей,
И женщин наших милосердье,
И города госпиталей {11}.
И в полисаднике картошка,
Где прежде жёгся георгин.
Чтоб всем,
Хотя бы понемножку,
Ведь стол-то с беженцем
Един.
И как охотно вспоминали
Про каждый малый уголек
Их радостей
Среди печали,
Их шалостей
Среди тревог.
И мы воспоминаньям этим
Седых людей с большой войны
Дивились.
Мы ли это дети?
А может,
Все-таки они?..
Какие войны не пытали
На дыбе
Вольный наш народ {12}!
Катки какие не катали!
Он отряхнется — И встает.
Войну понять,
Войну осмыслить,
Войну изжить,
Войну убить —
Пытался, не жалея кисти
И не желая жертвой быть,
Наш светоч дивный — Верещагин{13}.
В музее скрип его шагов.
Домашний, в тапочках,
Без шпаги.
За вашу честь
Он встать готов.

3

Был город верен двум стихиям:
Воде {14} и жаркому огню.
И служит им, как в дни былые.
С воды, пожалуй, и начну.
Для водяных коммуникаций
Екатериной учрежден {15},
Изволил он с морями знаться,
И на морях не побежден.
Сперва на ширь рванулись бриги. С
редь них и юная "Шексна" {16}.
И не собрали их —
Воздвигли!
Милютин — делу старшина.
А ныне:
Пусть суда иные,
Но волны те же…
По волнам —
Поджарые, нерасписные
Везут от нас
И тащат к нам.
Но не традиции морские,
Речной привычнее извоз.
Ведь всю обильную Россию
Он Петербургу с Волги нес.
И капитан —
Глаза лучатся! —
Речную лошадь погонял,
Чтоб на рысях пройти,
Промчаться
Через Мариинский канал {17}.
Но чаще важно,
Неторопко
Каналом шлепали суда.
И по грибы торила тропку
Матросов зычная орда.
Затем канал перекроили,
И растолстела враз река.
И рудовозы засмолили
Отраву крепче табака.
Перемещаться стали горы
Тяжелой северной земли,
И капитаны-зимогоры
Ее без устали везли.
А здесь уже калили печи,
И всё готовилось ко дню,
Когда расправят краны плечи
И землю предадут огню.
Лишь только в древности смекнули,
Что разрушительный огонь, —
Оседланный,
Гудит, как улей,
А сам смирён,
Как добрый конь.
Так сразу домницы задули,
К железу возымели страсть.
В младенцах кузнецы проснулись.
Металлургия началась.
Была не первая, но доля
У уломских мастеровых
В угодиях Железна Поля.
Ценилась встарь работа их.
Сюда за "уломским укладом" —
Прибыв,
Калязинский купец
С осташковским держался рядом,
А ржевский ставился в конец.
А гвозди!
Не слабей алмаза.
Каких угодно "нумеров".
Хватали с лету, с пылу.
Сразу —
Помногу, как златых даров.
Ссужали Англию гвоздями.
И рек туманный Альбион:
"О, Улома!
Не ты ль краями
Наш подпираешь небосклон".
Потом…
Всего России стало мало.
И узок луг, и низок лес.
Народ гордыня обуяла.
В Россию впрыгнул ловкий бес.
И циклопический размах
Наш город захлестнул внезапно.
И домны — ух! И планы — ах!
И всё — не далее, как завтра.
И, мастерству не изменив
И честности не поубавив,
Как будто баню для родни,
Заводец пошехонец ставит.
Металл же местный вновь,
Как встарь,
Приправлен доброю молвою.
И весь расчерчен календарь:
Кому и почтою какою.
Небес свицовый колорит,
Снегов лиловое паренье —
Давно привычное виденье.
Но что-то грудь ему щемит.
Он песни медные поет
И пыль железную глотает.
И любит горький свой завод,
И в год тяжелый не бросает.
Устав от планов громадья,
Гордыню обуздав смиреньем,
Однажды — праведный судья! —
Он ищет с миром замиренья.

…И вы, служители стихий,
Не избежали стен музея.
И на портрете нам виднее
И розы ваши, и грехи.

4

Когда природная умелость
С познаньем твердым сведены,
Тогда души и воли зрелость
Слепить нам ма'стера должны.
Так думал опытный Милютин.
Вкусив погонщика удел,
Он самоукой гребень лютый
Слогов и числ преодолел.
И европейски образован:
Упорство, книги — весь секрет.
Решил он:
Пусть земляк подкован
Наукой будет с нежных лет.
И встало солнце просвещенья
Над неприметным городком.
В ком и'скра есть
И нету в ком —
Всех усадили за ученье {18}.
И вскоре надобность явилась
В библиотеке;
А затем
В беседе, что за чаем длилась,
Касаясь музыкальных тем.
Театр и пенье хоровое
В обычай после введены.
Балы. И древо родовое.
И собиранье старины.
Досуг широкий заполняло
Сперва всё это.
Хороши
И будни стали.
И склоняло
Искусство
Строить храм души.
А также
Местный храм искусства —
Незримый
В граде вырастал.
Златые зёрнышки таскал
Туда Лаговский {19},
Светлый чувством.
Продолжит певчую строку
Неукротимый луч —
Разживин {20}.
И Бахина {21},
Пока мы живы,
Пребудет Музой на слуху.
И самородным,
Коренным,
Как твердь, как почва, как основа,
Возвращено местам родным
Трудом Герасимова {22}
Слово.
Леонов {23} —
Резчик немирской
И вдумчивый иконописец
Себя и город свой возвысил
Художественной мастерской.
Здесь света с тенью хоровод
Искусно заводил Чечулин {24}.
Его гравюры умыкнули
Века,
Дав им обратный ход.
А Подвысоцкий {25}!
Он парил
И волховал внутри музея.
Случалось,
Без причин немея,
Он "Вы" музею говорил.
И в школах здешних
Не штрихом —
Без мысли про корысть и милость —
О крае отчем говорилось
Священным русским языком.
И, как к себе,
Младой народ
Шел к Алексеевой {26} в печали,
Чтоб их таланты раскопали,
Как Белозерска древний свод.
А сколько спасено икон
Бухариной {27},
Что неприметно
Лихие отводила ветры,
Держа, как щит,
Любой закон.
Переустройство проводил
Морозов,
Расширяя русло:
В музее нити все сводил
Образованья и искусства.

Не стало свято место пусто,
Продолжен благородный путь.
Что позабыл,
Скажу изустно {28}.
Но путь продолжен —
В этом суть.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

С молитвы в Воскресенском храме
В день траура сороковой
Сошлись на кладбище,
Чтоб к маме
Приникнуть сирой головой.
Там птаха малая резвилась,
Густела сочная трава.
Июльский день.
И лето длилось.
Вот только мама нежива.
И мы, —
Для горнего привета
Душе, лишенной пут земли, —
В музей,
Оставив буйство лета,
Широкой лестницей взошли.
Портрет на крышке фортепьяно,
Где ты призывно молода,
Ни посторонним здесь, ни странным
Не показался нам тогда.
И в центре царственного зала,
Среди гостиной голубой
Слеза возвышенно сияла
У всех, кто обогрет тобой.
Молчит обыденное слово
У жизни тленной на краю.
И ученица Образцовой
Напела нам судьбу твою:
С рожденья дочери крестьянской
И тяти с матушкой хвалы
До дыр сиротства,
До золы,
До рабства в вотчине германской.
Иной, пожалуй, был сюжет.
Но те же доля и страданье,
На том и чуткое вниманье.
До прочего нам дела нет.
Растила четырех сынов.
Гостей соленьями встречала.
И всех на свете привечала:
Голодным — стол,
Уставшим — кров.
Как чистый голос не понять!
Ты здесь воздушная стояла.
Ты эти слезы нам прощала.
Никто не смог
Не зарыдать.

Моя уездная столица!
Души первопрестольный град!
Музей —
Как мамина светлица,
С тех пор
Дороже мне стократ.